Немецкий историк Алейда Ассман написала исследование об утраченном времени, которое нам необходимо вернуть

В своей новой книге известный немецкий историк, исследователь исторической памяти и мемориальной культуры Алейда Ассман ставит вопрос о распаде прошлого, настоящего и будущего и необходимости построения новой взаимосвязи между ними. Автор показывает, каким образом прошлое стало ключевым феноменом, характеризующим западное общество, и почему сегодня оказалось подорванным доверие к будущему. Собранные автором свидетельства из различных исторических эпох и областей культуры позволяют реконструировать время как сложный культурный феномен, требующий глубокого и всестороннего осмысления, выявить симптоматику кризиса модерна и спрогнозировать необходимые изменения в нашем отношении к будущему.

Открытая Россия с разрешения издательства публикует отрывок из книги историка Алейды Ассман «Распалась связь времен? Взлет и падение темпорального режима Модерна», посвященный проблемам исторической памяти афроамериканцев в США.

Здесь будет предоставлено слово некоторым из тех, кто не мог сказать, что Америка открыла им Золотые ворота будущего. Речь идет о той части населения США, которая не воспринимала американскую историю как Manifest Destiny (англ. — явное предначертание, крылатое выражение, которое используется для оправдания американского экспансионизма — ОР), предопределенное секулярное «спасение», хотя именно этим людям пришлось заплатить немалую цену за осуществление национальной мечты о будущем. Голоса этих людей звучали не только в восьмидесятые годы, но и на протяжении всего ХХ века, заметно усилившись после Второй мировой войны.

Однако по-настоящему американское общество услышало их лишь в восьмидесятые годы. Райхард цитирует афроамериканского автора Ральфа Уолдо Эллисона (названного родителями в честь американского философа) как пример голосов, которые неустанно напоминали, что американский оптимизм по отношению к будущему основывается на забвении преступлений прошлого. То, что Эллисон требовал ранее в США, стало ныне актуальным для тех стран, которые стремятся адаптировать свою культуру к новой ситуации с мигрантами: «Нация должна самоопределиться, а меньшинства сами несут ответственность за интеграцию собственных идеалов и представлений в общее представление о себе, которое формируют американцы». Аргументация других чернокожих писателей сороковых и пятидесятых годов схожа с идеями Эллисона. Например, Ричард Райт призывал к новому, самокритичному осмыслению американской истории и в связи с этим ко включению истории афроамериканцев в национальную историю США: «Мы, черные, с нашей историей и настоящим, служим зеркалом, которое отражает многообразие американского опыта. То, что важно нам, что мы собой представляем, чем мучаемся, — это тоже Америка. Если пропадут черные, пропадет и Америка. Если американская нация забыла свое прошлое, ей достаточно посмотреть в зеркало нашего сознания, чтобы увидеть живое прошлое в живом настоящем, ибо наши воспоминания уходят далеко назад — от воспоминаний нынешних черных к воспоминаниям их черных родителей и рассказам наших дедов о рабстве, а дальше к временам, когда никто из нас, ни черные, ни белые, не жили в этой благодатной стране».

Борьба Джеймса Болдуина за социальную интеграцию негров также содержала требование включить рассказ о судьбе афроамериканцев в исторический нарратив белых. По словам Болдуина, он вырос с ощущением, будто ни у Африки, ни у него самого не было истории. «Я был дикарем, которому нечего рассказать, кроме того, что его спасла Европа, перевезя в Америку. Разумеется, я верил в это. У меня попросту не было выбора». «Это нерассказанная история, ее не желает слышать ни один американец, — продолжает он. — Она должна быть наконец рассказана. Ибо пока несказанное не будет сказано, мы продолжим жить в тени опасного гробового молчания».

В середине ХХ века черное правозащитное движение выявило белые пятна модернизационной ориентации на будущее и обнаружило провалы в американской памяти. Правозащитники имели на это особые основания, ибо жертвам насилия и расизма официально предписанное забвение не сулило обновления, а стабилизировало и продлевало устройство репрессивного общества, где большинством исповедовался расизм. Лишь темпоральный режим модернизации и эрозия веры в будущее привели к широкому осознанию того, что жертвы истории имеют право на их включение в национальный нарратив.

Спустя три десятилетия после этого поворота писательница Тони Моррисон обратилась к теме reverberating silence (кричащая тишина) в книге, где от лица черной женщины рассказывается о травматической истории рабства. Как пояснила Тони Моррисон в одном из интервью, роман «Возлюбленная» (1987) напрямую посвящен стиранию прошлого из памяти американцев: «Мы живем в стране, где память постоянно стирают, обеспечивая Америке безвинное будущее, что позволяет иммигрантам все начать сначала на грифельной доске, где все время что-то стирают. Прошлое в этой стране либо отсутствует, либо его романтизируют. Эта культура не побуждает нас к тому, чтобы заняться прошлым, и уж особенно к тому, чтобы взглянуть в глаза правде о прошлом». Иной аспект преемственности этой негритянской контрпамяти открывается при переходе от публицистики известных негритянских писателей и интеллектуалов к обычной бытовой повседневности, к семейным преданиям афроамериканцев. То, что тяготит их семейную память, что хранится ею и передается из поколения в поколение, является важной темой пьес афроамериканских драматургов, позволяющей увидеть проблему семейных традиций и новой (женской) идентичности афроамериканцев. В их субкультуре вместо пуританской футуристической утопии Нового Иерусалима появляются видения прошлого — «миф об Африке» как воображаемый источник афроамериканской идентичности, связанный с травмой истребления предков или угоном в рабство (middle passage). Эти пьесы проливают свет на официально замалчиваемую историю работорговли, которая на протяжении всего ХХ века передавалась из поколения в поколение негритянскими семьями как нормативное прошлое и контрпамять, определяющая афроамериканскую идентичность. Семьи ведут счет поколений, переживших рабство, и пьесы призывают молодежь к осознанию собственного достоинства и своего места в генеалогической цепочке. В отличие от американской мечты о будущем, которая выписывает ему «открытый чек», здесь идет речь о трагической судьбе предков, чьи страдания необходимо помнить и чей пример продолжает определять поступки современников. Если большинство в американском обществе чтит свободную личность, пользующуюся предоставленными ей шансами, то, как постоянно подчеркивает Тони Моррисон, в черном обществе, несущем на себе печать угнетения и расистского насилия, никто не может отказаться от помощи родителей и старшего поколения: «Родители и старики являются своего рода вневременными персонажами, которые относятся к молодежи благожелательно, наставнически, покровительственно, передавая ей свою мудрость».

Эти примеры уводят нас далеко от образа Золотых ворот будущего, который со времен пуританизма и эпохи Просвещения до восьмидесятых годов ХХ века характеризовал официальную темпоральную культуру современного американского общества, включая его иммиграционную политику. Когда Салман Рушди в романе «Ярость» (2001) говорит о благословении, эти слова звучат экзальтированно и горько. Герой романа из Индии «бежал в Америку — как и многие тысячи таких же, как он, — в надежде пройти чистилище иммиграционного пункта на острове Эллис, получить его благословение и начать жизнь заново. О Америка, даруй мне новое имя! Сделай меня Базом, или Чином, или Спайком! Окуни меня в амнезию и накрой могуществом неведения. <...> Позволь мне быть не историком, но человеком без истории! Я вырву грешный свой язык, забуду лживую родную речь и стану говорить на твоем ломаном английском. Просканируй меня, оцифруй, просвети насквозь! Если прошлое — это больная старая Земля, тогда, Америка, стань моей летающей тарелкой. Унеси меня на край Вселенной. Луна, и та слишком близко».

Замечания о контркультуре и значении памяти как культурного ресурса для афроамериканской среды призваны показать, что в американском обществе соседствуют несовместимые темпоральные культуры. Протестующие голоса отчетливо свидетельствуют о том, что лишь постепенно проникает в массовое сознание: темпоральный режим модернизации является не нейтральными или естественными рамками человеческой деятельности, а особой «темпоральной политикой». Замечания о негритянской контрпамяти возвращают нас к культурному повороту восьмидесятых годов, с которого началась эта книга. Прежде чем продолжить разговор о возвращении прошлого, необходимо детально разобраться, какие компоненты составляют темпоральный режим модернизации, каким именно образом он повлиял на историю западной культуры и на повседневную жизнь людей.

Сергей Простаков