Памятник театральным переменам: вышел двухтомник пьес и текстов Михаила Угарова и Елены Греминой (Зоя Светова, «МБХ Медиа»)
О том, что необходимо издать пьесы Угарова, в апреле прошлого года сразу после его смерти заговорила его жена, сценарист, драматург и режиссер, директор Театра. doc Елена Гремина.Год назад, 1 апреля 2018-го, умер Михаил Угаров, режиссер, драматург и художественный руководитель Театра.doc. Сегодня, в годовщину его смерти, издательство «НЛО» выпускает двухтомник пьес и текстов Михаила Угарова и Елены Греминой.
Она умерла в мае, через полтора месяца после Угарова, и тогда собирать угаровские пьесы уже вместе с ее собственными пришлось ее сыну Александру Родионову и сыну Михаила Угарова Ивану.
Они почти ровесники, росли вместе в большой родительской квартире, где все были писателями или драматургами. Отец Елены Греминой — знаменитый Анатолий Гребнев, автор сценариев к фильмам «Июльский дождь», «Мне двадцать лет» и другим. Мама Елены Греминой — Галина Ноевна Миндадзе, переводчик грузинской прозы на русский, автор двух повестей.
Как вспоминает Иван Угаров, все обитатели большой квартиры в писательском доме на метро «Аэропорт» с утра до вечера стучали на своих пишущих машинках, а вечером собирались на кухне для общих разговоров и застолий. В этой квартире Михаил Угаров и Елена Гремина написали все свои пьесы и тексты, часть из которых и вошла в двухтомник.
«Театр, у которого училась реальность»
«Мы столкнулись с проблемой: у Миши все было разложено по папочкам. У него все хранилось на компьютере и на флешках и это надо было просто все собрать, — вспоминает Иван Угаров. — А у Елены Анатольевны в бумагах был контролируемый хаос, она так управляла Театром.doc., так и писала. И некоторые ее тексты существовали только в рукописях или каких-то очень давних еще публикациях. И Елене Ковальской пришлось набирать и в тоже время расшифровывать все эти тексты».
Основной корпус пьес был написан Угаровым и Греминой для театра традиционного, а то, чем они начали заниматься с 2002 года, перевернуло их жизнь и изменило все, что они делали до того. Это был Театр.doc.
В первый том книги вошли пьесы и сценарий Греминой «Время Ч» для фильма, снятого Угаровым как кинорежиссером, а во вторую его часть — пьесы, сценарии и повесть Угарова. И самые важные доковские пьесы, которые они в соавторстве и по отдельности писали для Театра.doc. и ставили, как режиссеры. В выходных данных первого тома составитель — Александр Родионов. Во втором томе — Иван Угаров.
Театр.doc требовал новых, особенных пьес, которые могли быть сыграны только в этом театре. И они писали их в соавторстве и в сотворчестве и порой трудно разделить, кто что написал: Лена Гремина или Миша Угаров. В то же время, эти пьесы — результат коллективного труда, материал был создан на основе интервью, многие из которых брали актеры и сама Елена Гремина.
Большинство пьес Угарова, опубликованных в этом сборнике, были поставлены в театрах. Часть пьес Греминой также игрались на сцене, другие еще ждут постановки.
«Что объединяет собранные в двухтомнике тексты, так это логика развития театра, которому они себя посвятили, — пишут в послесловии Елена Ковальская и театровед Кристина Матвиенко.—- Подобно тому, как в онтогенезе повторяется филогенез, Гремина и Угаров рука об руку прошли путь театра, который постоянно переизобретает себя. От драматических пьес они пришли к пьесам документальным, от имитации реальности — к ее формированию. И чем более проницаемой в их спектакле становилась граница между театром и жизнью, тем решительней они делали театр, у которого училась сама реальность. Между постановкой пьесы Угарова „Голуби“ в Театре имени Станиславского и последним его спектаклем „Взрослые снаружи“, в котором молодые горожане говорили со сцены от собственного лица, между „Мифом о Светлане“ Греминой и ее спектаклями о „Болотном деле“, в которых со сцены выступали свидетели по делу узников 6 мая, пролегла история театра, который от подражания действию перешел к действию».
«А пока послушаем Чайковского»
Сюжеты пьес Греминой — очень разные, это истории из разных эпох и стран. Вот, например, ее первая пьеса, «Миф о Светлане», написанная при участии Вероники Долиной, — это женская история, история несчастливой семьи, в которой действуют двое: мать и дочь. Дело происходит в 1960—1985-х годах в провинциальном городе. Драматургу Греминой всегда были интересны совершенно не пересекающиеся друг с другом герои, исторические персонажи: Мата Хари, Екатерина Великая, сахалинские каторжники, Антон Чехов, Никита Хрущев, шпион Пеньковский.
Очень любопытна пьеса «Две пьесы об атомной бомбе», об отношениях Советского Союза с США. Она написана в 2011 году, когда Гремина и Угаров уже вовсю делали Театр. doc, но это пьеса не шла в этом театре, она вполне «традиционна». Ее действие происходит с 21 по 27 октября 1962 на даче Генерального секретаря ЦК КПСС Хрущева и на подводной лодке Б-55.
Гремина не боится придумывать монологи для Никиты Хрущева, для президента Кеннеди. Понятно, что она использует для этой пьесы сказанные ими тексты, но художественно обрамляет их, создавая очень едкий и остроумный текст.
«ХРУЩЕВ: «Сходим, товарищи, в Большой театр. Сейчас в мире напряженная обстановка, а мы появимся в театре. Наш народ и иностранцы будут это видеть, и это станет действовать успокаивающе. Если Хрущев и другие лидеры сидят в театре в такое время, то можно спокойно спать. Но сами-то мы очень тогда беспокоились. Не требуется большого ума, чтобы начать войну. Мы не хотели войны, не хотели сами иметь жертвы и не хотели наносить потери Америке. А если начнется война? Тогда, как говорится, попал в драку, не жалей волос. А пока послушаем Чайковского. В трудные минуты хочется классики, ясных, классических мелодий».
ХРУЩЕВ сидит спиной. Звучит увертюра из «Лебединого озера». И величественная музыка вдруг прерывается звуком летящей ракеты. Взрыв. Темнота".
Одна из последних пьес Греминой, написанная в 2017 году, тоже историческая. Это пьеса о блокаде Ленинграда, составленная из писем блокадников и немцев. Это уже вполне свидетельский театр, хотя снова пьеса писалась не для Театра. doc, а для Ленинградского ТЮЗа.
Расставание с «ноль-позицией»
Читая пьесы Греминой, замечаешь, как ее интерес к историческим персонажам смещается в сторону частного человека, живущего в истории и творящего Историю.
Корпус доковских пьес открывает пьеса «Сентябрь.док», написанная и поставленная в сентябре 2004 года. Это спектакль, составленный по кавказским чатам, имеющим отношение к трагедии захвата заложников в Беслане в 2004 году.
Гремина рассказывала, что мнения зрителей и критиков об этом спектакле кардинально отличались друг от друга: «Одни начинали говорить, что это ваххабистский спектакль, другие, что пропутинский». Сама Гремина говорила, что стоит на «ноль-позиции», не давая никакой оценки действиям своих героев. Марк Липовецкий, автор предисловия к двухтомнику (соавтор первого исследования «новой драмы», — движения, идеологами которого были Гремина и Угаров — «МБХ медиа») отмечает, что создателям Театра. doc не всегда удавалось сохранить их пресловутую «ноль-позицию», и в более поздних доковских пьесах видно, на чьей стороне их симпатии — они расстаются с «ноль-позицией» и неминуемо занимают в своих пьесах и спектаклях сторону жертв.
Так случилось в пьесе «Двое в твоем доме», написанной Греминой в соавторстве с драматургом Максимом Курочкиным и поставленной Угаровым в 2011 году. Это спектакль о домашнем аресте белорусского кандидата в президенты и поэта Владимира Некляева, в чьей квартире вместе с ним живут три сотрудника белорусского КГБ, осуществлявшие надзор во время домашнего ареста.
«Эта история давала огромное количество материала для разных сборок. Можно было обличать, можно было говорить плакатным языком и это было бы правильно. Лена нашла очень интимную, домашнюю, добрую интонацию. И вот эта доброта к тем, кто этой доброты не заслуживает, она работает сильнее, чем просто осуждение, к ним возникает сочувствие, — говорит Максим Курочкин. — В то же время там нет прощения, фальшивого примирения. Зло названо злом, единственный выход: зло должно убраться из жизни героев, очистить за собой пространство».
Сцена из спектакля «Двое в твоем доме». Фото: Полина Королева
Разговор жены поэта с иностранной журналисткой Синтией под приглядом сотрудников белорусского КГБ, вызывал в зале дикий смех. Помню, как сама на этом спектакле буквально умирала от смеха.
«Звонок. ВЛАДИМИР хочет взять трубку. ПЕРВЫЙ хватает сам трубку.
ПЕРВЫЙ. Тихо. Вам не положено.
Женский голос в трубке. Гэбэшник спрашивает, кто.
Кто это? Синтия? Какая такая Синтия?
Опять звонок. Гэбэшник хватает трубку, но ОЛЬГА перехватывает. Сказал — вам не положено. Вы под арестом и не можете…
ОЛЬГА. Это ему не положено, вам не положено, а
я не под арестом. (В трубку.)
Хай, Синтия. Здравствуйте. Я могу говорить.
Да, мой муж вам сейчас даст интервью. Володя! Это
Синтия. Помнишь ее? Немецкая журналистка.
ОЛЬГА прямо перед гэбэшником и мужем, которые недовольны, дает интервью за мужа.
ВЛАДИМИР. Оля, извинись перед Синтией, спасибо, но я не могу ответить — я же под домашним арестом.
Гэбэшник кивает, он доволен.
ОЛЬГА. Да, я все знаю! Я все вам скажу. Володя знаменитый поэт, Владимир Некляев. Он классик, да-да. У него столько стихов, песни вся страна пела на его стихи. У него все было отлично, да! (Слушает вопрос, повторяет.) Почему всем рискнул и пошел на выборы? Володя, она спрашивает…
ВЛАДИМИР. Почему?
ОЛЬГА. …потому что понял, что нельзя бездействовать, когда страна превращается в тюрьму. Против Володи была провокация. Его стукнули по голове и уволокли в КГБ, и никто не знал, что с ним. Законного кандидата! Только за то, что он выставил свою кандидатуру на президентские выборы.
(Владимиру). Она, мне кажется, не все понимает. Я понятно говорю? Синтия спрашивает, понимал ли ты, что это опасно.
ВЛАДИМИР хочет что-то сказать, кагэбэшник смотрит на него, ВЛАДИМИР пожимает плечами.
Ну конечно, он понимал! У нас людей же в тюрьмы только за то, что они хотели свободных выборов, пытают их, мучают. Так мой муж решил — нельзя с этим мириться! Он лидер движения «Говори правду» — мог уехать — но остался со своим народом, страдающим от диктатуры. Сейчас ему грозит суд и тюремный срок, но он ничего не боится! (Это она за него говорит.) (Журналистка что-то уточняет в трубке, Ольга раздражается.)
Володя, она опять спрашивает, почему ты пошел на выборы, если знал, что это так опасно, что ты можешь оказаться в тюрьме? (В трубку.) Да знал он, знал! Я не знала. Но раз он сделал, так надо было! Теперь я точно знаю. Синтия, ну если вы простых людей не понимаете, чего вы звоните? Это все как-то… нечестно. Одни слова. Вам наплевать на нас, так и скажите, чего звонить? Людей мучают, пытают и не где-то в Африке, а тут, в самом центре Европы! Но вам же пофиг все.
ВЛАДИМИР. Оля, они много для нас делают. Спасибо им. Синтия, спасибо!
ОЛЬГА. Спасибо? Да им наплевать! Твоему западу лишь бы с Путиным не ссориться, а то газ и нефть отрежет! Что они для тебя сделали? Для Беларуси? Синтия, ну да ладно. Вам, кроме вашего йогурта и мюсли на завтрак, ничего не нужно! (Слушая Синтию в трубку, устало.) Володя, Синтия опять спрашивает— так почему, если такая плохая ситуация в Беларуси, ты все-таки пошел на выборы. Зачем ты всем рисковал.
ПЕРВЫЙ. Действительно, зачем?"
«Пьеса о нравственных инвалидах Совка»
В декабре 2018 года, уже после смерти Угарова, в Минском драматическом театре поставили его пьесу «Смерть Ивана Ильича» «Oblomoff». Режиссер спектакля Мария Матох объяснила выбор пьесы тем, что «театру было интересно взять классику в «новом формате».
А 1 апреля 2019 года на Малой сцене московского РАМТа выйдет спектакль Владимира Мирзоева по пьесе Угарова «Оборванец».
Сцена спектакля «Оборванец». Фото: Александра Астахова / Facebook
Мирзоев был одним из первых, кто поставил пьесу Угарова «Голуби» — в театре Станиславского в 1997 году. Пьесу «Оборванец» он полюбил еще тогда. А поставил спустя 22 года. Спрашиваю, почему.
«В 1997-м мы познакомились и подружились с Мишей и Леной Греминой, — вспоминает Мирзоев. — Была другая страна, было много надежд, пьеса казалась неуместной. Но я не оставлял стараний, пытался найти вариант, предлагал ее разным театрам: на канал „Культура“, в программу „Домашний театр“, потом хотел снять камерный фильм — почти без денег, на коленке, во время ремонта сцены в Театре им. Маяковского. Интересное было пространство. Каждый раз что-то мешало, срывалось, ветер не дул в паруса. Все пожимали плечами: странная пьеса, зачем? А я понимал и тогда, и теперь, что пьеса важная, о нас, нравственных инвалидах Совка. И вот в 2018-м трагически рано не стало Миши Угарова, следом за ним, через месяц, ушла, улетела верная Лена, подруга, соавтор, любовь. Опять „Оборванец“ стал беспокоить, проситься на свет — теперь уже в память об ушедших друзьях. РАМТ — хорошее место для пьес необычных, неправильных. Тем более, Алексей Владимирович Бородин, худрук Молодежного, Мишу знал хорошо: сто лет назад они работали в Кирове — Миша актером, Бородин режиссером. Алексей Владимирович и Егор Перегудов, главный режиссер, благословили проект. О чем „Оборванец“? Во-первых, о зависти. Каждый герой в этом испорченном мире кому-то завидует и непременно крадет: женщину или мужчину, идею или пальто, иногда — жизнь. У этих варваров нет за душой ничего, а воровство это принцип и инструмент, способ познания мира. Об одиночестве — тоже, во-первых. Все они беспризорники, брошены Богом, только восстать на Него не умеют — слишком уж инфантильны, прохладны, пусты».
Марк Липовецкий назвал свое предисловие к двухтомнику «Театр времен Греминой и Угарова». Очень точное определение того, что получилось в результате работы над текстами основателей Театра.doc. Это очень живые тексты, которые создают потрясающий, ни на что и ни на кого не похожий театр. Театр, которому предстоит долгая жизнь.
«Думаю, что от нашего сегодняшнего времени мало, что останется, кроме бумажных источников, наши электронные почты рассосутся и наши сайты исчезнут, наши электронные архивы тоже растают, — убеждена Елена Ковальская. — От журнала „Афиша“, в котором я работала, не останется ничего? кроме первых журналов, которые где-то там завалялись, и зря я их не сохранила, потому что архива сайта больше нет. Больше нет никакого Сапрыкина, Ковальской, никого, а книга, которую мы сейчас издали, останется. И подобно тому, как мы сейчас читаем Чехова, не только для того, чтобы его поставить, а чтобы понять, как чувствовал себя человек на рубеже