Сергей Чупринин в книге «Оттепель» не перекидывает мостик в наше время. Но аллюзии неизбежны, уроки очевидны. Оттепель – это когда возникает гражданское общество и общественное мнение.

Сталин умер. И расклеенные по всей Москве афиши румынского фильма о крестьянине, который становится сознательным строителем социалистического общества, под названием «Мечта сбылась» срочно уничтожали. Массовое горевание и ощущение сиротства после смерти тирана охватывало не всех, и кто-то из начальства даже понимал комизм ситуации с названием проходного фильма, вдруг обретшим символическое значение.

Впрочем, на траурном митинге в Союзе композиторов даже входившие в него евреи скорбели отчасти искренне, опасаясь погромов от нового правительства – опыта немедленной либерализации после кончины диктаторов еще не существовало. И мало кто мог предположить, что с 19 марта газеты и журналы вдруг перестанут вообще что-либо писать о Сталине.

Сколь бы серой ни была сама эпоха, ее фрагменты напоминают калейдоскоп, и он отнюдь не однотонный, как портянка, а разноцветный. И эти цвета контрастны и парадоксальны. Огромный том книги главного редактора журнала «Знамя» Сергея Чупринина «Оттепель: события. Март 1953 – август 1968 года», вышедший в ковидный год в издательстве «Новое литературное обозрение», – тому доказательство.

Этот фантастический по масштабу работы труд не содержит авторской речи, потому что состоит из фрагментов дневников и воспоминаний, выдержек из официальных документов, обрывков слухов и сарафанного радио тех лет, работавшего не хуже фейсбука и телеграм-каналов, несмотря на, казалось бы, непроницаемую закрытость государства и отсутствие общества. А общество, оказывается, было. Причем иной раз информированное и крайне ироничное. А иногда наивное в своем донкихотском противостоянии власти.

Калейдоскоп из фактов, собранных на 1169 страницах, убедительнее и яснее любых авторских оценок. И в этом – при всей видимой простоте – необычность замысла Сергея Чупринина. Оторваться от чтения циклопического тома невозможно. По степени притягательности (и объему) он может соперничать только с дневниками советника вождей Анатолия Черняева, не менее подробно излагавшего факты, правда, в глубоко авторской интерпретации.

Поглядите на те два фонаря...

Каждый год, начиная с медленно и постепенно освобождавшего разум и чувства 1953-го до 1968-го, ознаменовавшего политический ледниковый период, – это качели. От либерализации к немедленной контрмодернизации. Шаг вперед, два шага назад.

Казалось бы, как писал когда-то литературовед и социолог Борис Дубин, эпоху и ее противостояния можно было описать, собрав оглавления журналов «Новый мир», «Юность» и «Октябрь» за несколько лет. Это правда, но не вся, потому что каждый месяц и даже день приносил множество тончайших нюансов, сумма которых иной раз свидетельствовала о сохранявшейся мощи сталинизма и охранительства – так что странно было эпоху называть «оттепелью».

История – не тротуар Невского проспекта. Оттепель – не череда оптимистических и лирических шестидесятнических фильмов и книг.

1956 год, год XX съезда. Идет оголтелая травля романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым», где критиковалась советская бюрократия, подавлявшая все живое, в том числе в науке. К ней присоединяется придворный критик Алексей Дымшиц (безупречная репутация охранителя позволит ему спустя годы пробить в печать томик Осипа Мандельштама в «синей» серии «Библиотеки поэта» в самые глухие годы застоя).

После статьи Дымшица известный филолог и специалист по французской литературе Ефим Эткинд принял решение разорвать с ним отношения. Дымшиц, выслушав обвинительную речь, ответил в духе статьи Михаила Гершензона в сборнике 1909 года «Вехи»: «Поглядите на те два фонаря. На одном из них будете висеть вы, на другом я – если мы будем раскачивать стихию... Только твердая власть может защитить нас от ярости народных масс».

Разговор происходит в декабре. И в том же месяце Никита Хрущев на пленуме ЦК вдруг говорит, что кое-кто неправильно понял решения XX съезда – у партии много врагов, «а наши товарищи лапки сложили»; «если они будут проводить разлагающую работу... надо арестовывать... надо крепить органы разведки». И таких выступлений Хрущева, в том числе и восхваляющих Сталина, в период оттепели будет немало. «Скоро опять все начнется», – написал в своем дневнике один из невеликих свидетелей эпохи.

Все с нами можно сделать

1964-й. Александр Галич, вполне успешный советский литератор, чьи песни, впрочем, уже проникают в интеллигентские массы, награжден почетной грамотой КГБ за сценарий фильма «Государственный преступник». Вручение происходит в клубе Лубянки. Пожимая руку Галичу, вручающий генерал внезапно спрашивает: «Не вы ли автор известных антисоветских песен?» – «Я автор песен, но не считаю их антисоветскими». – «Мы пока тоже». «Пока» – это до 1968 года.

Медленное, очень медленное и оттого тем более мучительное удушение «Нового мира». И первая сигнальная ракета к завершению оттепели – арест Андрея Синявского и Юлия Даниэля в 1965-м, начало диссидентского движения в декабре того же года, суд над писателями в 1966-м.

Появление и прямо противоположного демократическому диссидентству феномена, которому Давид Самойлов дал название «фрондерство справа» – сталинизм молодых поклонников «партии почвенников». И в то же время – смелые акты сопротивления, письма в защиту Синявского и Даниэля. Для кого-то за это – тюрьма, для иных – выговоры или отстранение от работы. Вдруг – письмо Брежневу против сталинизации 25 писателей, в том числе официозных и обласканных властью.

Запрет книги историка Александра Некрича и исключение его из партии за книгу «1941, 22 июня» (сегодня в соответствии с новым законодательством его бы снова преследовали за фальсификацию истории). И не один из сослуживцев за него не заступился – важнее сохранить Институт, коллектив, зарплаты: аналог известного феномена, описываемого в наши времена фразой «А у меня ипотека». «Все с нами можно сделать», – констатировала в дневнике Раиса Орлова.

Но вот апрель 1966-го, погромная речь Шолохова на съезде партии против Синявского и Даниэля. И почтовое отделение в Вешенской, где жил классик, завалено томами его сочинений, которые ему отсылали возмущенные выступлением граждане страны. Дано указание задерживать посылки в Ростове, но и там образовались залежи отосланных автору книг. Оказывается, гражданское общество было, пусть катакомбное, но видимое, слышимое и физически ощутимое.

Появился страх власти перед этим обществом: 1967-й, похороны автора «Оттепели» Ильи Эренбурга. Огромная очередь в Дом литераторов – она начинается на Поварской, заворачивает на Садовое, оттуда поворачивает на улицу Герцена. Сцены похорон: «Чего-то боятся, – записывает в дневнике Лидия Чуковская. – Не пускали людей на кладбище, стояла цепь милиции: "Санитарный день, нельзя"». Из ее же дневника, несколько месяцев спустя: «...как у нас, оказывается, боятся Самиздата! Значит, появилось общественное мнение».

Существует общество. И у него есть мнение. Это результат оттепели, ставший очевидным ближе к ее закрытию.

Это – преддекабристское движение

1968-й – последний год оттепели с очевидным знаковым событием – вторжением в Чехословакию. Попытки – безуспешные – продвинуть в печать роман Солженицына «Раковый корпус». Процесс «четырех»: Гинзбурга – Галанскова – Добровольского – Лашковой. «Мне кажется, – записывает в дневнике Корней Чуковский, – это – преддекабристское движение, начало жертвенных подвигов русской интеллигенции».

Юрия Карякина исключают из партии за антисталинистское выступление на вечере памяти Андрея Платонова. Арвид Пельше, соратник Брежнева и председатель Комитета партийного контроля, действует как тайный диссидент: «Думаю, следует восстановить его в партии. Он человек честный». Кстати, точно так же он потом спасет Отто Лациса.

Александра Есенина-Вольпина помещают в спецпсихбольницу за письмо с просьбой указать, где можно провести антисталинскую демонстрацию. За него заступаются, пишут коллективные письма (тогда этот способ сопротивления станет одним из главных). Через несколько месяцев диссидента, придумавшего митинг гласности декабря 1965-го, выпускают из больницы.

Письмо новосибирских ученых против «процесса четырех» – многие подписанты лишились работы, исключены из партии. В марте в Академгородке проходит знаменитый фестиваль авторской песни со скандальным участием Галича. В марте – открытие в Москве мемориальной доски Всеволоду Мейерхольду. Милиции – как на похоронах Эренбурга. Ждали «мятежа».

В июне в КГБ попадает текст непроизнесенной на съезде писателей речи Вениамина Каверина: «Как быть с литературой машинописной, ходящей по рукам... Она увеличивалась и будет увеличиваться потому, что страна вступила в новый период – период вглядывания в себя». Затем – опубликованы «Размышления...» Андрея Сахарова, запрещен фильм Александра Аскольдова «Комиссар», появляется информация о том, что Солженицын пишет «Архипелаг».

Книга Чупринина завершается сухим изложением фактов о выходе на Красную площадь 25 августа протестующих против вторжения в ЧССР. 25 августа – конец оттепели. И в то же время в этом же году выходят книги Андрея Битова, Василия Шукшина, публикуется тот самый крамольный роман Дудинцева, выходят на экраны «Не горюй!» Георгия Данелии, «Доживем до понедельника» Станислава Ростоцкого, «Цвет граната» Сергея Параджанова, да и, наконец, «Бриллиантовая рука» Леонида Гайдая. Жизнь в Стране Советов продолжается, как и длится послевкусие оттепели.

Аллюзий на будущие периоды не столько оттепели, сколько политической слякоти – нет. Как не перекидывает Чупринин мостик и в наше время. Но аллюзии неизбежны, уроки очевидны. Оттепель – это когда возникает гражданское общество и общественное мнение. Оттепель – это эпоха и книга вроде бы с плохим концом, но и с открытым финалом.