В 1815 году по итогам Венского конгресса часть земель бывшей Речи Посполитой вошла в состав Российской империи как Царство Польское, наделенное собственной конституцией и самоуправлением. После Январского восстания (1863-1864) территория стала называться Привислинским краем и была лишена автономии. В книге специалиста по истории Центральной и Восточной Европы Мальте Рольфа «Польские земли под властью Петербурга: oт Венского конгресса до Первой мировой» (издательство «НЛО»), переведенной на русский язык Кириллом Левинсоном, рассказывается, как не всегда спокойное сосуществование с польскими губерниями и столкновение с «польским вопросом» повлияло на отношение империи к другим периферийным районам, а также на формирование национальной идентичности русских. N + 1 предлагает своим читателям ознакомиться с отрывком, посвященным трансформации Варшавы в современный мегаполис и затормаживанию этого процесса под властью Российской империи.

Варшава около 1900 года: гибель оккупированного города или рождение европейского мегаполиса?

Варшава конца XIX века была динамично развивающимся городом. Население бывшей польской столицы с 1880-х годов стало расти бешеными темпами: если в 1882 году оно составляло 380 тыс. человек, то через пятнадцать лет (1897) его численность превысила 680 тыс., а к началу Первой мировой войны (1914) увеличилась еще на четверть — до 884 584 человек. Таким образом, примерно за тридцать лет она выросла более чем вдвое и обещала скоро достичь миллиона. Варшава оставила далеко позади все прочие города Привислинского края, стала крупнейшим польским городом, третьим по величине в Российской империи и заняла восьмое место среди мегаполисов Европы.

Демографическая статистика демонстрирует стремительную и радикальную трансформацию Варшавы в современный мегаполис. Но как протекали эти трансформационные процессы и сопутствующая им модернизация города? Какую роль играли в них царские власти? Часто пишут, что петербургская власть блокировала модернизацию Варшавы и Царства Польского в целом. В том, что касается социально-урбанистической эволюции Варшавы, это утверждение на первый взгляд кажется справедливым. Существует множество примеров того, как царская бюрократия не давала модернизировать город на Висле. Так, не были приняты меры для решения проблем санитарии и гигиены в большей части Старого города и для преодоления хронического дефицита городской инфраструктуры. Но главное — администрация не делала ничего, чтобы облегчить катастрофическую ситуацию с жильем в перенаселенной Варшаве.

Поскольку до начала Первой мировой войны царская власть отказывалась отменить ограничения на поселение, продиктованные плотным кольцом укреплений вокруг Варшавы, город рос «внутрь». Приток мигрантов из сельской местности не иссякал, и всем им приходилось размещаться на очень тесном пространстве. Из-за этих ограничений пригороды были слабо связаны со столицей, как демонстрирует проект запуска электрических пригородных поездов, предложенный генерал-губернатору одним из акционерных обществ: в 1913 году такие поезда все еще ходили только на восточном берегу Вислы.

В большей части центра плотность населения до Первой мировой войны составляла 100 тыс. человек на квадратный километр. Таким образом, чрезвычайная перегрузка жилого фонда в бедных кварталах Варшавы была правилом, а не исключением. В пересчете на весь город средняя численность обитателей одной комнаты колебалась в последние годы XIX века между между четырьмя проживающими и пятью. Обычным явлением были не только многочисленные квартиранты, снимавшие углы у людей, снимавших квартиры, но и люди, не имевшие даже собственной кровати и вынужденные арендовать спальное место у чужих людей. Подавляющее большинство квартир были к тому же однокомнатными, и располагались они зачастую в подвалах или на чердаках. Так, в 1891 году однокомнатные квартиры, в которых проживало около 41% населения города, составляли 45–47% всех квартир в Варшаве.

Санитарно-гигиеническое состояние большей части этих жилищ было ниже всякой критики, смертность среди их обитателей была ужасающе высока. Крупная эпидемия холеры, имевшая место в 1867 году, заставила членов Варшавского магистрата, отвечавших за здравоохранение, осознать, что забота о санитарии и гигиене, профилактика эпидемических заболеваний — одна из главных задач их растущего города. Впрочем, этот импорт идей общеевропейского гигиенистского движения в первое время выразился только в том, что более систематизированно стали собираться сведения о существующих проблемах в данной области. Однако царская администрация так никогда и не смогла создать службу санитарного надзора, которая имела бы полномочия карать за особо грубые нарушения нормативных актов. Не было предпринято никаких шагов и к тому, чтобы преодолеть сопротивление многих домовладельцев, упорно отказывавшихся от мер по модернизации жилья, связанных с расходами. Власти пассивно взирали на то, как центральные районы Варшавы приходят в малопригодное для жизни состояние, не предпринимали они ничего и против невыносимых жилищных условий во вновь возникавших рабочих районах на окраинах.

В других сферах царская администрация тоже, казалось, замедляла развитие города. Не в последнюю очередь это выражалось в хроническом недофинансировании городского бюджета и в запрете на создание выборных городских представительных и административных органов. Третий по величине мегаполис империи до конца ее существования так и не обрел муниципального самоуправления. Назначенные члены магистрата были очень зависимы от вышестоящих инстанций. Так, с 1892 года генерал-губернатор имел право накладывать вето на все решения магистрата, в том числе и на относившиеся к повседневным финансовым делам городской администрации. По вопросам, касавшимся сумм от 5 тыс. рублей и выше, решающее слово оставалось за генерал-губернатором; когда речь шла об инвестициях объемом более 10 тыс. рублей, требовалось одобрение министра внутренних дел, находившегося в Санкт-Петербурге. Кроме того, по многим проектам, предполагавшим расширение городской инфраструктуры, также требовалось разрешение от Министерства внутренних дел. Поэтому сношения между магистратом, канцелярией генерал-губернатора и этим ведомством были весьма интенсивны. Достаточно часто в обсуждение тех или иных вопросов вмешивались Министерства путей сообщения и военных дел, а также межведомственный Комитет по делам Царства Польского. Многие проекты модернизации городского хозяйства Варшавы застопорились именно в этом, конкурентном и конфликтном пространстве взаимодействия центральных органов власти.

Таким образом, существуют веские причины охарактеризовать царскую бюрократию прежде всего как аппарат чужеземного господства и угнетения, мало заботившийся о Варшаве. В восприятии муниципальной администрации поляками именно такая оценка быстро превратилась в устойчивый топос. В 1925 году Стефан Жеромский, оглядываясь назад, писал: «Варшава принадлежала к тому типу городов, которые были лишены наследства, которые столкнули с пути развития. В ее росте и расцвете, в ее монументальности и красоте видна история ее рабства. […] И вот освобожденная столица свободной страны внешне по-прежнему выглядит как провинциальная пограничная крепость императорской сатрапии».

С другой стороны, такая оценка уже представляет собой определенный выбор точки зрения, ведь к столь негативной оценке развития города на Висле можно прийти, только если избрать для сравнения определенную точку отсчета. Если сравнивать Варшаву с Парижем, Берлином или Веной и Будапештом, то препятствия, затормозившие городскую модернизацию, бросаются в глаза. В то время как другие европейские мегаполисы в эпоху fi n de siècle осваивали технические и эстетические новшества, оккупированная и управляемая иноземными властителями Варшава, казалось, отстала от них в своем развитии.

Именно это сравнение всегда присутствовало в качестве фона в критике, высказывавшейся в адрес российского муниципального управления поляками, и одновременно являлось выражением их собственного чувства принадлежности к Западной Европе. Столь важный для польского самосознания миф о Польше как об antemurale christianitatis [лат. «оплот христианства». — Примеч. ред.], в соответствии с которым поляки считали себя бастионом, защищающим (католический) христианский мир, а впоследствии и цивилизацию в целом, от угроз, идущих из Азии, отразился и в этой ментальной локализации Варшавы: город на Висле считали входящим в европейское сообщество мегаполисов, претендующим на звание «Восточного Парижа». Тем самым одновременно указывали и на варварский характер российской оккупации, и на отсталость царской муниципальной администрации.