До недавнего времени из всех стран-соседей России Польшу можно было считать самой, скажем так, критически настроенной к РФ (если не брать в расчет Прибалтику). Профессор Ольденбургского университета Мальте Рольф напоминает, что корни нелюбви уходят гораздо глубже пакта Молотова — Риббентропа.

Основную часть огромного исследования немецкий историк уделяют описанию того, как сосуществовали петербургские власти и польское население после Январского восстания 1863 года вплоть до 1915-го. Первый раздел книги расширяет временные рамки до 1772 года, когда Российская империя первый раз поделила земли Речи Посполитой на троих с Австрией и Пруссией.

Рольф детально перебирает особенности господства над уникальной провинцией, которая после восстания лишилась самоуправления, превратившись из Царства Польского в бесправный Привислинский край. Как показывает историк, отношения между центром, «сдавливающей грудь Азией», и периферией не сводились к прямому угнетению; взаимодействие складывалось комплексное. По сути представители «разинутой пасти волжской степи» и их польские и еврейские контрагенты реализовали своеобразную модель сообщества в конфликте; и этот конфликт характеризовался не только взаимозависимостью оппонентов, но и общей повесткой проблем. Так возникали неожиданные точки сотрудничества — например, модернизация Варшавы на рубеже веков.

В результате после революционных событий 1905–1906 годов имперскому управлению удалось выстоять, несмотря на крепнущий и политически эффективный польский национализм, и даже «обеспечить долговременное замирение» — в условиях диковинного и болезненного симбиоза. По итогам автор делает, возможно, не слишком приятный для полонофилов вывод, что коллапс российского владычества был вызван не столько внутренним давлением, сколько внешними причинами — неудачами царской армии на фронтах Первой мировой.

«Царство Польское традиционно использовалось в качестве „опытного поля” для реформ и мероприятий, которые власти сначала испытывали на имперской периферии, прежде чем внедрять их в центре. Так, хотя Александр I открыто и не заявлял, что польская Конституция 1815 года является пробой или репетицией введения конституции во всей империи, у общественности того времени на сей счет не возникало сомнений. Польские восстания 1830–1831 и, особенно, 1863–1864 годов вынудили Петербург не только перенастроить свою политику в отношении Польши, но и кардинально пересмотреть свои концепции имперской интеграции и соответствующие практики властвования на всех окраинах империи. Как и в других колониальных державах Европы, на периферии генерировались те представления об имперской структуре и соответствующих техниках господства, которые в конечном счете оказывали влияние и на имперский центр».