Книга профессора Университета Северной Каролины исполнена в жанре «устной истории» и посвящена советскому аналогу американского поколения бэйби-бума — детям холодной войны, которые нынче, говорят, играют заметную роль в социальной жизни. Соответственно, про свое послевоенное детство, отрочество и юность автору исследования рассказало целых два класса выпускников — в общей сложности шестьдесят человек — но выпускников, ясное дело, далекого 1967 года. Причем московских и саратовских — наверное, для того самого социального контраста.

До недавнего времени подобным «устным» творчеством среди выпускного народа занимались авторы-составители в другом российском издательстве, и там тоже вышло и про детство, и про школу, но в данном случае интересен именно ракурс, взгляд и вообще перспектива обзора далекого от советской действительности американского профессора. Что же такого интересного услышал он в рассказах немалого количества бывших советских школьников, выявив при этом, как сам утверждает, «внутренние механизмы, разрушившие советскую систему»?

Честно говоря, уже в вышеупомянутых сборниках, посвященных детству, школе и, конечно же, ностальгии, не было общей пришибленности сталинским временем, а уж взгляд из-за хорошо протертых подготовительной работой очков заморского автора (до этого Дональд Рейли писал о Гражданской войне в Самаре) — о, этот взгляд поведал о многом, неведомом даже советским аборигенам!

Во-первых, само название, приклеенное исследователем поколению советских школьников середины 1960-х по аналогии с их американскими ровесниками. Бэйби-бумеры — это вообще кто? Привычные стиляги с хипарями и панками давно уже вошли в научный обиход отечественного историка, а тут — как вы говорите? То есть, был, наверное, бум, и были, скорее всего, очередные золотые детки эпохи? Впрочем, речь не совсем о золотой, а, скорее, об обычной послевоенной молодежи, жившей в необычные времена, когда первый человек полетел в космос, и вторым мог быть любой из них, несмотря ни на какие холодные войны, ядерные угрозы и близкую сердцу кукурузу родных идеологических полей и прочий питательный политпросвет. И был американский аналог детства — с учебными тревогами в школе времен холодной войны, с лозунгами «Пригнись и накройся», о которых рассказывает автор книги, и была «миссис Дикман, лишенная чувства юмора учительница физкультуры в нашей начальной школе имени Марка Твена, которая ворчливо напоминала, что мы должны „есть хлеб, а не конфеты“, чтобы быть такими же сильными, как русские».

Честно говоря, именно так все и выглядит в радужной перспективе тех лет, изложенной выпускниками-шестидесятниками — лишь условно можно обозначить в подобных «диссидентских» координатах данное сословие по шкале жанра, поскольку ни о какой фронде в послевоенной юности наших советских деток речи, конечно же, не было. Да и какая могла быть фронда со стороны благоразумных юношей и девушек в те былинные времена, когда хрущевский проект коммунистического общества, как прилежно пересказывает нашу историю автор книги, «предполагал заоблачные доходы, бесплатные отпуска, поездки на курорты, медицинское обслуживание и образование, шестичасовой рабочий день, бесплатные обеды для школьников и работников всех организаций, бесплатные детские сады, беспрецедентную поддержку материнства, а кроме того, постепенное уменьшение платы в сфере обслуживания».

Таким образом, это был весьма привилегированный (в первую очередь — в смысле образования) класс школьной молодежи, для которой специализированная английская школа и прочие репетиторские услуги не закончились подпольным переводом «для себя» битлов, роллингов и прочих джизускрайстов.

Так, например, одним из стимулов для автора книги стала встреча со своей давней московской знакомой на выпускном вечере родного колледжа, который эта самая знакомая… с отличием закончила! А вы говорите, Лондон «из зе кепитал оф Грейт Бритн». В течение многих лет эта самая выпускница рассказывала американскому другу об учебе в престижной московской английской спецшколе № 20 и о своих друзьях, которых жизнь разбросала по всему свету, и вот уже в очередном исследовательском столетии тот решился написать об этом книгу, переведя в регистр «устной истории» привычный для нас бейсик воспоминаний о золотом детстве в «застойный» период СССР.

И давно уже ставшие местным фольклором побасенки бывших школяров вызывают неподдельную радость автора книги. Привычно усмехнемся и мы на бытовые шалости того строгого времени, услышав, как «во время хрущевской кампании власти вывесили на главной саратовской магистрали — улице Ленина — плакат с лозунгом «Догоним и перегоним Америку», а вскоре после этого ГАИ в подозрительной близости поместила свой плакат: «Не уверен — не обгоняй!».

Понятно, что холодная война, противостояние Соединенных Штатов и Советского Союза, длившееся с конца Второй мировой войны и примерно до 1990 года, для которого, как пишет автор, «были характерны напряженность, соперничество, конфликты и даже угроза уничтожения всего мира, по сути дела, являлась столкновением двух универсальных идеологий, двух форм миропонимания», но неожиданно после «борьбы с космополитизмом» и «идолопоклонством перед Западом» в советском обществе наступает период примирения с новым миром и изобретение новых законов его покорения. В явном соответствии с обнародованной в 1961 году хрущевской программой построения коммунизма в СССР был издан правительственный указ, намечавший создание по всей стране 700 новых спецшкол и улучшение преподавания иностранных языков в обычных школах.

И вот, значит, чтобы осознать, каково это — «жить по-советски» во время холодной войны, одновременно учась «на пять», автор книги попробовал, соответственно, ответить на пять главных вопросов, которые мучили проклятую буржуинскую общественность еще со времен «Сказки о Мальчише-Кибальчише». Итак, кто и что определило мировоззрение поколения холодной войны во времена взросления советских школьников? Что мы можем узнать из историй их жизни о «советской мечте» и особенно о все более усиливавшемся после 1945 года интересе к частной жизни, об ослаблении марксистской идеологии и о судьбе Советского Союза? Как они, повзрослев, преодолевали трудности сложного процесса перехода к постсоветской России, который последовал за крахом СССР в 1991 году? Каким образом их жизненный опыт воспроизводит и одновременно трансформирует российское общество эпохи холодной войны и после нее, другими словами, каким образом их личные истории помогают нам понять процесс передачи культурного наследия от одного поколения к другому? И, наконец, чем воспоминания тех, кто вырос в Москве, отличаются от тех, чье детство прошло в закрытом для иностранцев, а значит, и для многих непосредственных проявлений иностранного влияния провинциальном городе?

Понятно, что на все эти вопросы мы найдем ответы в книжке американского автора, поскольку деньги за грант на ее написание уже успешно потрачены. А вот к чему привела излишняя, возможно, ученость нашей золотой молодежи из спецшкол, об этом в истории о советских бэйби-бумерах не густо. А привела она не только к сплошному пьянству в глубинке, но и к повальной эмиграции из некогда столицы нашей Родины. Оказалось, что тяготы и лишения советской жизни во все ее «переходные» периоды закалили их волю к свободе, и поэтому перестройка, ускорение и дальнейший распад Советского Союза не повергли их в ступор, как большинство населения страны, окончившего среднюю школу, а наоборот — способствовали логическому вступлению в капиталистическую стадию своей жизни.

То есть, наши родные бэйби-бумеры оказались готовы к этим самым переменам, словно боксер, выскочивший на ринг из одесской саги о подпольном миллионере. Роллс-ройсы бы делать из этих людей, поскольку даже холодная ковка металлов времен комсомольской юности в советском прошлом их не сломила. А как вы хотели? Ведь если в 1936 году Сталин заявил, что социализм уже построен, в 1961 году Хрущев сказал, что к 1970 году СССР перегонит США по производству на душу населения, а к 1980 году случится настоящий коммунизм, и ничего этого на утро вашей юности не произошло, то о каком золотом детстве может быть речь? Разве только о советском, в котором дети еще не были бэйби, а очередная плановая разрядка отношений и перестройка с ускорением не казалась экзотическим бумом, достойным внимания заморского исследователя.