Авишай Маргалит. Снобизм (отрывок, Лиterraтура)

В издательстве «Новое литературное обозрение» выходит первый отечественный перевод книги известного израильского философа А. Маргалит «Достойное общество».

С любезного разрешения издательства мы публикуем фрагмент из четвёртой части этой книги — главу, посвященную животрепещущей теме снобизма.

Может ли быть достойным снобистское общество? Ответ простой: если снобистское общество унижает своих граждан, тогда оно достойным не является, а если не унижает, то его вполне можно счесть достойным. Впрочем, толку от такого ответа немного. Проблема, которую нам необходимо прояснить, состоит в том, является ли снобистское общество унижающим по самой своей природе, а если еще точнее, существует ли концептуальная связь между снобизмом и унижением. Мы наклонны снисходительно относиться к снобизму как к знакомому и практически безобидному грешку, которому самое место в английской комедии, где чопорные пожилые леди сидят с чайными чашечками из костяного фарфора в руках и отпускают едкие замечания в адрес сконфуженных, хотя и амбициозных молодых людей, которым не повезло родиться не в том социальном окружении. Это не слишком приятно, но ничего по-настоящему ужасного в этом нет. Поскольку снобизм основан на сочетании тривиальных социальных ролей с ситуативным нарушением роли, мы, как правило, и само явление в целом считаем не заслуживающим особого внимания. Но последовательность тривиальных ходов может привести к результатам отнюдь не тривиальным — именно так дело обстоит и со снобизмом. Воплощением демонической стороны снобизма является Ивлин Во — утонченный, насмешливый, циничный сноб, ничуть не похожий на нелепую фигуру из английского комедии.

Но прежде всего нас интересует снобизм институционализированный. Вопрос заключается в самой природе этой проблемы: идет ли речь именно об унижении или дело только в том, что человека ставят в неловкое положение? Впрочем, к неловким положениям я тоже отношусь весьма серьезно. Люди зачастую идут на крайние, жизненно важные для них шаги, только чтобы избежать неловкого положения. Бэббит в одноименном романе Синклера Льюиса женится только потому, что в противном случае окажется в неловком положении. И все-таки замешательство и унижение суть разные вещи, человек вполне способен поставить другого человека в неловкое положение, не унизив его. Для этого он должен всего лишь создать не слишком приятную ситуацию, участники которой будут испытывать острое чувство замешательства и перестанут понимать, что именно им следует делать. Неловкость может отрицательно влиять на самооценку, но не на самоуважение. Так что вопрос заключается в том, что лежит в основании снобизма: всего лишь замешательство людей, попавших в затруднительную ситуацию, или унижение, которое они все-таки при этом испытывают. По идее, снобизм должен выполнять роль своеобразного картеля по распределению чести в обществах, которые трудно было бы причислить к справедливым, но и унижающими тоже назвать нельзя. Так что вопрос о том, что не так со снобизмом в оговоренном здесь контексте, не равноценен куда более общему вопросу прегрешениях снобов и снобизма в целом. С ними многое не так (1). Мы задаемся вопросом куда более конкретным: является ли снобизм унизительным? Снобизм пользуется звучными именами — сноб ассоциирует себя именно с ними и отказывает в родстве всему безымянному. Имя можно сделать через впечатляющие других людей достижения, но еще того лучше — получить его от рождения.

Снобистское общество способно превратить общество, основанное на достижении, в другое, основанное на принадлежности. Снобизм основан на постоянном производстве знаков принадлежности к некоей замкнутой группе, с тем чтобы «другие» неизменно оставались за пределами значимого сообщества. Знаки принадлежности усваиваются путем прямого ознакомления, а не дистантного описания. Именно это обстоятельство и делает доступ в группу настолько затруднительным для аутсайдеров, если только они не составляют предмета заинтересованности для тех, кто задает здесь тон. Впечатляющие достижения могут пробить броню снобистского общества. Однако не достижения составляют суть игры, а то имя, которым человек обзаводится благодаря этим достижениям. Аутсайдеры, не овладевшие знаками принадлежности к группе, ведут себя неуклюже и попадают в неловкие ситуации, прежде всего для них самих. Люди, уже принадлежащие к группе, неустанно мешают им и воздвигают на их пути препятствия, так что пробиться в «общество» становится куда как трудно. Это что-то вроде игры в «желоба и лесенки», но фокус заключается в том, что вновь вошедшим в игру желобов достается много больше, чем лесенок — принцип отнюдь не безобидный, и ущерб он может нанести более чем серьезный.

Институционализированный снобизм может находить выражение, к примеру, в престижных клубах, вход в которые определяется особыми социальными кодами, а также модными приглашениями на гламурные мероприятия, которые сами по себе представляют отдельный социальный институт. Те, кто лелеет надежды попасть в подобного рода места, обречены терпеть насмешки и оказываться в неловкой ситуации, в очередной раз не оказавшись среди приглашенных или по крайней мере среди тех приглашенных, которые идут в расчет. Однако все это — социальные игры, выигрыш в которых измеряется в категориях социальной чести. В результате такого рода игр ты можешь оказаться вне той или иной замкнутой группы, но не вне человеческого сообщества в целом. Тем не менее в тех случаях, когда снобизм пропитывает все общество насквозь, именно снобистские группы начинают задавать в нем тон. Иными словами, обычное снобистское общество не является унижающим в себе и по своей природе, но в конкретных социальных и культурных контекстах оно вполне в состоянии взращивать и поощрять унижение, причем не только индивидуальное, но и институционализированное.

Давайте теперь рассмотрим противоположное соображение, которое может пролить свет на историческую социальную роль снобистского общества, а также на становление понятий уважения и унижения, критически важных для понятия достойного общества. Настало время высказаться в пользу снобизма или по крайней мере в его защиту — как необходимости, отказываться от которой не следует.

Норберт Элиас писал, что современный человек сформировался в результате целой серии микроскопических изменений, которые со временем превратились в одно значимое изменение (2). Эти постепенно нарастающие изменения включали понятия брезгливости и стыда, и начиная с эпохи Возрождения они постепенно выходят на первый план. Они проявляют себя в привычках, связанных с едой и питьем, в одежде и прическах и в особенности в строгом контроле за собственным телом и его выделениями. Некоторые из этих изменений проявились в создании интимных пространств — спален, туалетов, ванных комнат. Все эти изменения сформировали концепцию приватного «я», которое мы теперь пытаемся уберечь от унижения. Каждый из этих шагов на пути перемен кажется незначительным, но результаты их совместного действия оказались далеко идущими. В Средние века люди плевали на пол, потом начали растирать плевок ногой, затем стали пользоваться плевательницами, и, наконец, сегодня любой плевок в общественном месте воспринимается с осуждением. В цивилизованном обществе всякий, кого застанут в акте плевка, должен ощутить замешательство и стыд. Точно так же люди сперва вытирали нос рукавом, потом левой рукой, затем двумя пальцами и, наконец, носовым платком. Каждый такой шаг сам по себе почти незаметен, но конечным результатом становится контроль над телесными выделениями — как прелюдия к созданию раздельных публичного и приватного пространств. Привычки, в основе которых лежит контроль над собственным телом как прелюдия к «капиталистическому контролю» над ним, выдумали не буржуа. Источником этих поведенческих моделей был королевский двор, насквозь пропитанный снобизмом (вместе с его филиалами, домами аристократии), тогда как верхи среднего класса, которые изо всех сил пытались причаститься высшего общества, старательно имитировали светские манеры. Следующим эти манеры принялся копировать нижний средний класс, и в конечном счете они просочились в самый низ, к тем представителям рабочего класса, которые были заинтересованы в вертикальной мобильности. И социальной функцией этих манер всегда было создание классовых различий. Нет нужды выстраивать сложные допущения касательно «латентных функций». Суть ясна, и ее можно проиллюстрировать историей о том, как люди пользовались вилкой. Этикет был выдуман для того, чтобы полагать разницу между людьми и воздвигать между ними барьеры. Однако помимо этого он создал представление о социальном пространстве и о его границах, внутри которых обретается частный человек. Аристократов нимало не беспокоило, если слуги видели их голыми в спальне, поскольку взгляды слуг в расчет не шли, тогда как сегодня мы испытываем замешательство, если посторонний человек видит нашу разобранную постель. Спальня превратилась в этакий приватный храм, посвященный конкретному частному человеку. Распределение пространства между публичным и приватным секторами, так же как разграничение тела на те зоны, которые можно показывать другим людям, и те, которым надлежит оставаться сокрытыми, играют важнейшую роль в формировании концепции частного человека через понятие приватности. Не все вышеизложенное можно найти у Элиаса, но в любом случае эти рассуждения следуют предложенной им логике. Манеры — орудия сноба. Сноб возводит этикет на уровень этики. Манеры, как уже было сказано выше, формировались с одной-единственной целью: не допускать людей в избранное общество достойных. Но даже если такова была цель их создания и даже если конкретный сноб отдавал себе в этом отчет, с исторической точки зрения манеры внесли решающий вклад в развитие понятия частной жизни, которая в конечном счете привела к понятию частного человека. И в конечном счете именно эти понятия формируют базис современных представлений о человеческом достоинстве и об унижении.

Изысканные манеры действительно представляют собой общеизвестное оружие снобов, но отнюдь не единственное. «Старорежимный» снобизм может, напротив, являть себя через грубые, фамильярные манеры, точно так же рассчитанные на то, чтобы держать на подобающем расстоянии людей сторонних, которые, не будучи знакомы с подобными манерами с детства, просто не могут позволить себе аналогичную степень фамильярности и грубости.

Концептуальная значимость этой последней позиции отчасти заключается в том факте, что она корректирует общий подход — с поправкой на концепцию тривиального. Появление каждого нового элемента в манерах того или иного общества есть факт тривиальный и случайный в себе и по своей природе. Но кумулятивным результатом последовательности такого рода мелких шагов становится значимое социальное изменение. Даже в математике всякое доказательство состоит из отдельных шагов, каждый из которых основан на одном и только одном правиле дедукции и, следовательно, является тривиальным, однако доказательство в целом может при этом оказаться весьма нестандартным. Как я уже сказал, нас не должна сбивать с толку тривиальность тех мотиваций, что лежат в основе снобистского общества: это может увести нас в сторону от значимых социальных оснований современных концепций приватного и публичного, чести и унижения. Впрочем, если вернуться к нашей главной области интереса, то даже в том случае, если мы полностью соглашаемся с историческим подходом Элиаса, он не может служить основанием для того, чтобы оправдывать современное снобистское общество как общество, в котором внешняя формализация поведения служит для поддержки практик социального исключения. Если когда-то подобное общество имело смысл для развития концепции достойного общества, то теперь никакой необходимости в нем нет.