В издательстве «НЛО» вышел роман историка, культуролога и писателя Кирилла Кобрина «Поднебесный экспресс» — ретрофутуристический детектив, превращающийся в трактат о том, как в современном мире обстоит дело со смертью

Последние годы Кирилл Кобрин писал изящные культурологические эссе и прозу на грани нон-фикшена. Новая книга — настоящий роман. То есть на самом деле не вполне настоящий, скорее предположение о возможности романа, жест в сторону этого серьезного жанра. В основе его одно фантастическое событие: между большим городом Х. в Китае и Лондоном открывается прямое железнодорожное сообщение. За исключением этой детали, действие разворачивается в чрезмерно знакомом нам современном мире. Оно даже переполнено маркерами современности — экономическими, социальными, культурными.

Первый Поднебесный экспресс отправляется по новому маршруту. В нем 10 пассажиров: писатель-британец с суровой китайской возлюбленной, менеджер-швед с невестой, неотесанный китайский юноша, русский — мелкий провинциальный чиновник, норвежец — чванливый деятель современного искусства, китайская студентка-русистка, амбициозный химик-курд и повествователь большей части романа — осевший в Лондоне русский, работающий переводчиком на крупные международные компании, многословный, увлеченно пьющий интеллектуал по имени Петр Кириллов, альтер эго автора.

Поезд идет 17 дней. В первый же день один из персонажей умирает странной смертью, плохо замаскированной под приступ удушья. Не будет большим спойлером сказать, что смерть эта в тексте не единственная. «Убийство в „Восточном экспрессе“» мешается с «Десятью негритятами». Убийство — событие не шокирующее. Наоборот, утомительно ожидаемое. Оно нечто вроде старой традиции. Если 10 представителей разных наций и слоев среднего класса оказываются на несколько дней в закрытом помещении (пока поезд едет по территории Китая, покинуть вагон невозможно, интернет тоже не работает), то кто-то из них должен умереть, остальные должны решать загадки, искать убийцу и трепетать в ожидании собственной смерти. Герои предаются всему этому без всякого энтузиазма, как привычке, части культурного этикета.

Действие «Поднебесного экспресса» принципиально не остросюжетно. Напротив, интрига его постоянно замедляется. Повествование разрывается разного рода кунштюками: превращается в бюрократический отчет, платоновский диалог, ведомый какими-то непонятными фигурами, пародийную имитацию китайской оперы. На обложке роман характеризуется как «Агата Кристи, переписанная Аленом Роб-Грийе», хотя ближе здесь Раймон Кено: текст предъявляет свою условность, игровой характер, собранность по выдуманным правилам. Помимо этого повествование перемежается многостраничными рассуждениями рассказчика обо всем на свете, но главным образом о смерти и разных ее эффектах: ворохе бессмысленных следов, которые остаются от человека в цифровом мире; разных способах помыслить адские муки; лицемерной концепции преступления и наказания в западной культуре и безнаказанности самых страшных преступлений. Изрядную часть текста также занимают сентиментальные манипуляции Кириллова с книгами, оказавшимися у него с собой в поезде, главным образом Монтенем и Томасом Манном, ну и Агатой Кристи, конечно.

Кобрин не прячет источников своей книги, напротив — настойчиво предъявляет их. Агата Кристи: конструкция идеального, математически выверенного детектива. «Волшебная гора»: большой роман с идеями и иронией, история о меланхолически бездействующих интеллектуалах и многоликой смерти. «Опыты»: барочный трактат о недостоверности познания. Послевоенный французский авангард: средство перемешать и взболтать все это, сбить спесь, превратить литературу в «литературу», пустяковую забаву перед лицом небытия.

То, что получается в итоге, больше всего похоже на, скажем, Кристиана Крахта (автора, о любви к которому Кобрин как-то писал). Не постмодернизм, а уже пост-пост. Литература, в которой современность не умирает на глазах, а давно отпета. Языки, стили, идеи, истории уже не чужие и не свои, а попросту ничьи. Они пребывают в неразличимом дао (китайская философия — еще один из объектов ленивых размышлений кобринского героя). Оттуда, из этого небытия, их можно извлекать и тасовать, наслаждаясь малозначительностью этого занятия. Это дело не трикстера-постмодерниста, уязвленного ресентиментом, нехваткой места в истории, а пришедшего ему на смену меланхолика. Оно требует постоянной поддержки состояния обезболенности, легкого безразличия. Поэтому алкогольным напиткам в этой книге уделено столько же внимания, сколько книгам. Они позволяют субъекту немного рассеяться, стать полупустым местом, сквозь которое дуют легкие ветерки времени.

На протяжении романа Кобрин не раз повторяет, что Поднебесный экспресс едет из будущего в прошлое — из бесчеловечно модернизирующегося Китая в старую, застрявшую в истории Европу. Точнее всего было бы описать жанр романа как трип, в котором смешиваются галлюциногенное и пространственное значение этого слова. Так Кобрин задействует память о еще одной, помимо романа Кристи, знаменитой книге об опасном железнодорожном путешествии — как ни странно, ни разу не упоминаемой. Только в отличие от «Москвы-Петушков» тут нет места ни попутчикам-ангелам, ни деве с косой (во всей двусмысленности этого образа). Ерофеевское влечение к смерти исключено, как и другие большие страсти. Смерть не может стать событием — ни частной судьбы, ни большой истории. Она не пункт назначения, а полустанок, на котором тебя, возможно, высадят, а поезд продолжит свое однообразное движение.