Летом 2020-го поэт и литературный критик выстрелила сборником прозы «Конец света, моя любовь» — коктейлем Молотова из бытописания Петербурга нулевых с неформалами, пэтэушниками и лесной мистикой. Автофикшн-бестселлер стал одной из главных литературных новинок года! Алла Горбунова — лауреат премии «ТОП 50. Самые знаменитые люди Петербурга»-2021 в номинации «Книги».

Критики прославили «Конец света, моя любовь» как книгу года — так широкий читатель, не погруженный в литературу глубоко, с вами только познакомился. Вот год прошел с тех пор. Что произошло в вашей жизни за это время?

За это время со мной произошло много интенсивных внутренних событий, принесших с собой новое видение. Я бы сказала, для меня это был год трансформирующего опыта. И это, наверное, главное, что со мной произошло и сейчас происходит: новый опыт быть.

За это время о вас много говорили и писали, зачастую определяя как писателя. Но ведь вы в первую очередь поэт. Или нет?

Я как поэт и как писатель — это одно, это не две разных ипостаси. Да, я по-прежнему в первую очередь поэт, потому что для меня поэзия — это глубинный уровень взаимодействия с бытием, предельный способ бытия, который распространяется для меня и на тексты, написанные в столбик, и на тексты, написанные в строчку.

Тогда спрошу вас как поэта. Вы как-то сказали, что вам не нравится, когда люди с филологическим образованием считают себя вправе по каким-то формальным критериям определять, хороша поэзия или плоха. Кому же тогда это определять? И как?

А зачем это определять? По-моему, это совершенно лишнее. Лучше поменьше определять и оценивать, а побольше понимать.

Зайдем с другого фланга. Вас бесит графомания? Что это вообще такое?

Я это слово редко использую. Для меня графомания — не свойство текста, это совокупный способ письма, мышления и поведения. Я думаю, существуют тексты, которые просто не стоит публиковать, но которыми их автор вполне может делиться с близкими и друзьями, — это когда автор текста выражает на письме мысли и чувства, но не способен соотнести в достаточной степени то, что он пишет, с интерсубъективным смысловым полем, в котором существует поэзия. То есть ему не хватает взгляда на себя со стороны и не хватает профессионализма. Ну и, возможно, не хватает каких-то чисто поэтических вещей: чувства языка, умения поэтически мыслить в момент написания текста, способности видеть текст на всех уровнях. Такой человек — не графоман, но он может стать графоманом, если при всем при этом старательно примется отвоевывать себе некое символическое место, откажется понимать и анализировать, что именно и почему у него не получается, а вместо этого будет поливать помоями других и вести себя как назойливый и агрессивный хам. Да, я сталкивалась с таким поведением. Нет, оно меня не бесит. Для меня это как дождик за окном. На свете есть другие, гораздо более бесящие вещи.

С вечного — на до дрожи актуальное. Пандемия коронавируса. Многие писатели говорят о ней как о чем-то отвлеченном, о некой силе, которая при всей своей разрушительности благотворно влияет на творчество. Насколько я знаю, вы переболели ковидом и болели не очень легко. Остался ли у вас ресурс после этого искать в пандемийном мире какие-то источники вдохновения?

Вот, к слову, о бесящих вещах: меня бесит, как современные писатели пишут и рассуждают о пандемии. Они часто об этом говорят из какой-то чудовищной комфортной позиции: например, о том, что наконец-то смогли остаться в уединении и заняться творчеством, или о том, как в литературе осмыслять новый опыт карантина и изоляции, изменения социальных отношений, то есть, опять же, нарушения комфортного, привычного для себя способа жизни. Я просто не могу про это слушать и читать. Это, наверное, все важно и нужно, но я смотрю на эту проблему совершенно под другим углом. У меня постковидный синдром — странное состояние, с которым современная медицина пока не разобралась, — когда у переболевшего ковидом человека постоянно возникают всякие непонятные симптомы и проявления болезни регулярно возвращаются. Все это сильно изменило мою жизнь и меня саму. Я пишу книгу, в которой в том числе есть и про это, уже исписала три толстых тетради, но пока не знаю, захочу ли ее публиковать.

А может ли быть искусством проговаривание травм?

Я думаю, что искусство может быть создано на любом материале, но оно никогда не исчерпывается своим материалом, в нем всегда должно быть что-то еще.

Ваша книга «Конец света, моя любовь» — смесь из мистики и не пугающей, но тревожащей откровенности. Внезапно: текст может быть сексуальным?

Да может, конечно. В текст, причем написанный на далекие от сексуальности темы, может быть встроено целое море соблазна, растворенного в самом языке и мышлении автора. Я, например, такой человек, что описание сексуальной сцены в каком-либо романе обычно меня оставляет совершенно равнодушной. А например, философский текст, полный оригинальных, смелых и глубоких мыслей, еще как может показаться мне сексуальным.

В «Конце света» очень много леса. Чем он вас так привлекает?

Лес помогает понять про себя, кто ты такой. Я люблю с ним взаимодействовать, я его чувствую. В нем есть что-то нечеловеческое и во мне тоже, поэтому мне хорошо в лесу.

Насколько вам комфортно жить в мире новой этики, когда постоянно рискуешь кого-то смертельно обидеть?

Я не знаю, оправданно ли говорить, что мы живем в мире новой этики. Я как жила, так и живу: стараюсь никого не обижать.

Не хочется банальности про творческие планы, но все-таки расскажите, над чем работаете.

Я надеюсь, скоро у меня выйдет книга стихов «Кукушкин мед», и на октябрь планируется выход книги прозы, которую я как раз в прошлом октябре дописала. Давать определения этой книге не буду, кто захочет — сам прочтет.

В книге «Конец света, моя любовь» многие усмотрели ностальгию по концу 1990-х — началу 2000-х, хотя это далеко не главный мотив. Вместо того чтобы снова теоретизировать, просто пройдите нашу простую анкету.

Какой вы бандит?

Мне нравятся вестерны, и я, наверное, какой-нибудь крутой стрелок из вестерна в черной ковбойской шляпе: пришел, всех убил, забрал деньги и уехал.

Какой вы бизнесмен из 1990-х?

Не могу ответить, совсем не моя тема.

Какой вы поселок из Ленобласти?

67 км Приозерского направления (Орехово Северное).

Какой вы ресторан в Петербурге 1990-х?

Это будет реклама, ну уж нет.

Какое вы оружие?

Топор, обычный, для колки дров.

Какая вы опасность?

Огонь.

Какой вы слоган на плакате?

«Сегодня мы подсчитываем погибших, скоро будем считать постковидных больных». Это лозунг с афиши, подготовленной во Франции перед парламентскими слушаниями по поводу легализации диагноза «лонгковид».

Какая вы песня?

Space Oddity Дэвида Боуи.

Какой вы дефицитный продукт?

Селедка в шампанском.