Текст: Марина Березина, Мария Некрасова, Анастасия Никонова, Дарья Сотникова

Автофикшен — относительно молодой жанр. Но он привлекает читателей, писателей и литературных обозревателей не столько своей новизной, сколько откровенностью и оригинальной переработкой личного опыта в художественный текст. Женские голоса, исторически воспринимаемые как второстепенные, сегодня звучат в этом жанре все чаще и увереннее, поэтому представляют особый интерес. Мы решили выяснить, какие темы волнуют современных российских писательниц и как они об этом говорят, и обратились к текстам Ольги Брейнингер, Наталии Мещаниновой, Аллы Горбуновой и Оксаны Васякиной — тех, чьи имена сегодня почти равны понятию автофикшен.

Алла Горбунова

Биография

Родилась в 1985 году в Ленинграде и окончила философский факультет СПбГУ. Публиковаться начала уже в 2003 году — в сборнике поэтов Санкт-Петербургского университета «Поэтому». Книги писательницы вошли в шорт-листы литературных премий «Различие», «Московский наблюдатель», премии Андрея Белого, а сборник рассказов «Конец света, моя любовь» получил премию «НОС» (2020). Сама Алла Горбунова на вопрос об автобиографичности книги отвечает так: «Я хотела бы сохранить интригу и не отвечать на этот вопрос. Читателям совершенно незачем об этом знать, и восприятие книги этого знания совершенно не требует».

«КОНЕЦ СВЕТА, МОЯ ЛЮБОВЬ» (НЛО, 2020)

Сборник рассказов делится на четыре части. Книга открывается рассказом «Конец света, моя любовь» — историей о том, как дети девяностых готовились к последней войне, которая была для них одновременно Армагеддоном и новым рождением Земли. Но войны не случилось. И тогда героиня полюбила — предельность, ее ожидание, распад детского мира. Остальные тексты описывают детство и юность рассказчицы. В последнем рассказе «Против закона» появляется ее двойник — Настя. Настя наблюдается у психотерапевта и ставит эксперименты над своим телом. Погружаясь в энергию бахтинского карнавала, она перерождается. Со знанием, «полным боли и любви».

Вторая часть книги раздваивается. Повседневные реалии и герои отражаются в сновидческом зеркале бара «Мотор» темным лесом, полным сказочной нечисти и двойников. Раздваивается Родина (она есть светлая и темная); раздваивается героиня Настя (одна живет с мужем и детьми, другая — копия — томится в лесу); раздваивается обнаженная фея ночью на шоссе перед пьяным героем Вилли.

Третью часть начинают короткие мистические присказки. В рассказе «Тревога» возвращается мотив раздвоенности. Рассказ «Мы любим тебя, темный лес» — ключ к пониманию структуры сборника. Погружение читателя в глубины бессознательного открывает метафизические связи, которые задействуют как рассказы, так и все части книги.

Рассказ «Брошена на землю» отсылает к гностическому апокрифу «Гром. Совершенный ум» и через образ попутчицы Лены (непримечательной, но всеми желанной) возвращает к идее столкновения крайностей. В следующем тексте напряжение возрастает. Вплоть до этого момента, слой за слоем, рисуется картина метафизической раздвоенности, а две противопоставленные грани, пусть пунктиром, но воссоединяются.

В финальном рассказе этой части фантасмагория и насилие доходят до предела. Это полный выход бессознательного наружу. Его главным героем Тришкой Стрюцким, символом «раны» мира, катастрофы, которая случается снова и не случается никогда, писательница будто бы зачарована.

Последняя часть — возвращение к самому главному — сердцевине поэзии. Знакомый сюжет (о детстве и юности, о доме в деревне, о первом оргазме и бесконечной бесконечности мира) рассказывается детским голосом. Изначально «я» живет в Эдеме, где все едино и целостно. Оно слито с матерью, сон неотличим от бодрствования. Потом случается «странная болезнь» — «я» покидает Эдем, сон и явь разделяются, человек утрачивает бессмертие и обретает речь. Два «я» существуют отдельно, но встречаются и воссоединяются во сне.

С «Концом света» происходит удивительная метаморфоза: читатель открывает рассыпчатый и угловатый сборник рассказов, а закрывает — единый, целостный, искусно сплетенный текст. Алла Горбунова доводит читателя до предела, погружает в самую трещину мироздания и заставляет признаться ей в любви. Она поляризует крайности, оставляя для человеческого бессознательного выход в темном лесу. И эти же крайности сталкивает в зеркале. Подобно тому, как в Эдеме два «я» срастаются единой (и изначальной) бесконечностью.

Идея столкновения крайностей прослеживается и в главе Russian Beauty, которая отсылает к уже упомянутому сериалу Дэвида Линча «Твин Пикс». В кинотекстах режиссера тема дуализма и зеркальности доведена до предела. Твин Пикс — пограничный во всех смыслах город. А у всех событий и героев сериала есть обратная сторона. Лес — самое мистическое место Твин Пикса. Он может убить героя или спасти его. В нем находятся Черный и Белый Вигвамы — сверхпространственно связанные места: Черный Вигвам — чистилище на пути к Белому Вигваму, раю.

Вот что пишет о «Твин Пиксе» и рассказах Горбуновой поэт и эссеист Петр Разумов в статье «Записки из Живого дома»:

Артюр Рембо хотел стать «ясновидцем», для чего «травил себя всеми ядами». Видимо, он им стал. И Алла Горбунова стала. Но она пошла дальше, в лес из невозможно красивого и глубокого фильма Дэвида Линча, который повлиял на всех, кто посмотрел его в подростковом возрасте. Это традиционное путешествие шамана, который идет за украденной душой болящего. В случае Аллы — это ее собственная душа, требующая какого-то предельного даже не опыта, а знания о чем-то сверх того «стеклянного потолка», который отпущен живущему, человеку искусства или философу.

В рецензии для портала «Горький» Петр Разумов утверждает: «Эта книга написана в мерцающем жанре между исповедью и свидетельством. Автор беспощадно — прежде всего, к самому себе — обнажается». Такое обнажение обращает читателя к перворане, которая заставляет авторку говорить, прежде всего, об опыте времени. А опыт времени всегда травматичен: оно «переваривает тебя, как по кишечнику пропуская к смерти, к предельным смыслам». Алла Горбунова пишет о невыносимости жизни, которая делает ее сверхценной и переводит «в нечто за-предельное».

Автогероиня Горбуновой — практически она сама (ленинградская поэтесса, окончившая философский факультет) и вымышленная Настя, живущая по ту сторону бара «Мотор». Грань между реальностью и художественным вымыслом здесь, с одной стороны, очевидна: лесная нечисть, дорожная фея, всадник Апокалипсиса Тришка Стрюцкий — плоды воображения или сновидения. Но сновидение — тоже часть человеческой реальности, проводник бессознательного и получается, что все это, скорее, отражение. «Конец света» двоится на уровне структуры, персонажей, идеи и языка. У большинства героев есть двойники по ту сторону сновидения. Первые три части книги можно противопоставить последней: «Память о Рае» написана предельно простым языком, она более всего походит на автобиографию. Причем написанную ребенком, оттого — честную, взывающую к эмпатии. Остальные части включают различные жанры (от новеллы до присказки).

Но в итоге то, что двоится, собирается в единое «я». Идея разрыва человеческого сознательного и бессознательного обращается идеей единого начала. О котором просто нужно вспомнить. И текст Горбуновой — такое воспоминание.

Критика

Книга Горбуновой — это своеобразное художественное исследование субъектности: если биография есть, то как возможно написать ее? Позволю предположить, что Горбунова исходит из совмещения двух гипотез: одна — это гипотеза о возможных мирах, где одно и то же событие может разворачиваться по разному сценарию, происходя с нашей возможной копией, и тождественной и не тождественной нам (отсюда и появление «копии Насти»), а другая — это метафизика трансгрессии, расширения себя, освобождения от субъекта-я (это очень хорошо видно в рассказе «Против закона»). Биография, написанная с позиций трансгрессивного опыта и возможных миров расширяет биографическое событие бесконечно и в конце концов вбирает в себя все, абсолютно любую историю, произошедшую с кем угодно. Горбунова играет с жанром и создает абсолютно новую модель «литературы опыта».
Евгения Вежлян, Лиterraтура

Интересно, как этот сборник вписывается в концепт прозы тридцатилетних, писателей новой волны, многие из которых работают в жанре автофикшен. Кто-то сравнивает рассказы Горбуновой с текстами Мещаниновой, что тоже точно, но мне же отдаленно слышится схожесть с поэтическим голосом в прозе Евгении Некрасовой — рифмуется хтонь и мифология, бытописательство и философия, ноющие травмы и одно на двоих время взросления... Это все словно оммаж ушедшей юности — такой разной: горькой и счастливой — словно застывшее в янтаре изображение, которое автор как зачарованная рассматривает со всех сторон.
Екатерина Писарева, «Новая газета»

Ошарашивающе разнообразная и при этом безупречно целостная, обнаженно искренняя и причудливо изобретательная, наивная и мудрая, пугающая и уютная — книга Аллы Горбуновой словно намеренно ускользает от любых однозначных эпитетов, или, вернее, вмещает их все, оставаясь в то же время чем-то неизмеримо большим и попросту иным. И именно эта принципиальная неопределимость, эта волнующая многозначность со всей определенностью позволяет назвать сборник «Конец света, моя любовь» одной из главных — если не главной — книгой нынешнего года.
Галина Юзефович, Meduza

Отзывы читателей

И вот ходила я с автором этими кругами, иногда меняя имена и изредка лица, на каждом ходу чуть углубляясь в некоторую другую реальность, но не уверена, что путешествие мне понравилось. Я спотыкалась, мысленно падала, зачастую не понимала (с чистой совестью пропустила несколько рассказов из третьей части и до сих пор ни о чем не жалею). Я хорошо отношусь к автофикшену, совсем не прочь поэтической певучести текста и меня не коробят ни лексика ни самые безрассудные приключения, но... Мне этого здесь не доложили.
raccoon_without_cakes, LiveLib

С одной стороны, книга похожа на сборник разных сюжетов. Все — с собственными заголовками. С другой стороны через всю книгу проходят магистральные образы. Под разными именами, но с одинаковыми судьбами, они во-первых позволяют разным сюжетам переплетаться, а фантастическим и условно «реальным» мирам проникать друг в друга, во-вторых, следя именно за ними, ты приближаешься к пониманию «к чему все это», а заодно и к «смыслу названия». И кажется мне, что смысл книги излагается цитатой из нее: «Есть только детство и смерть».
trampampuska, LiveLib

Здесь все поэтически красиво, даже грязь. Во второй части та же история — это исповедь со дна эмоциальной ямы девушки, страдающей социофобией и рядом других расстройств. В четвертой части Алла Горбунова показывает, что есть два мира — мир блаженства, который мы познаем в детстве, и другой, взрослый мир, который нам снится.
ValeriyaTorzhevskaya, LiveLib

Оксана Васякина

Биография

Оксана Васякина родилась 18 декабря 1989 года в сибирском городе Усть-Илимске. В разное время она жила в Новосибирске, Алма-Ате, Астрахани, участвовала в поэтических фестивалях и слэмах по всей России. Ее тексты публиковались в журнале «Воздух», газете «ЫШШООДНА», интернет-изданиях TextOnly и «Полутона». В 2016 году Оксана Васякина окончила поэтическое отделение Литературного института имени Горького. Тогда же ее стихи вошли в лонг-лист премии имени Аркадия Драгомощенко и шорт-лист премии Андрея Белого. Помимо поэтического искусства, Васякина занимается живописью и продвигает социальные и феминистские арт-проекты. В 2016 году была издана ее первая поэтическая книга «Женская проза», в 2017-м вышел самиздатский проект «Ветер ярости». «Рана» опубликована в «Художественной серии» издательства «Новое литературное обозрение» в 2021 году. Книга вошла в длинный список премии «Национальный бестселлер», а также в шорт-лист «Большой книги».

«РАНА» (НЛО, 2021)

Основной сюжет книги прост: дочь везет прах матери из Волгограда в родной город Усть-Илимск, чтобы там его похоронить. Об этом читатель узнает из первой главы.

Однако, помимо этого, в текст вплетены воспоминания героини о детстве, история принятия ее гомосексуальности и первая встреча с будущей женой, рассуждения о гендере и саморепрезентации. Отдельно авторка обращается к пространствам — матери, тела, смерти, письма — пути. Все они сплетены. Мать-матрица так же, как и смерть, затягивает. Особый акцент Оксана Васякина делает на ритуале похорон, пустом и оттого оставляющем коллективную рану пульсировать дальше. Выход дает письмо-путь: дорога освобождает. В последней главе авторка напрямую обращается к матери, обретая собственную речь.

Трудно дать однозначное жанровое определение «Ране». На сайте НЛО книга названа романом. Однако литературные критики расходятся во мнениях: например, Иван Шульц относит текст к жанру роуд-бук, а Лиза Биргер одновременно к тревелогу (из-за масштабности географического охвата и мотива дороги), любовному письму (авторка посвятила книгу жене Алине Бахмутской) и автофикшену.

Сама Васякина в интервью для «Новой газеты» признается: «...материал, с которым я работаю, роману не дается, и он никому не дается вообще. <...> Изначально я назвала его роман-поэма. Потом <...> мы с Денисом Ларионовым, редактором серии, думали, что определим текст как поэму. Поэма отсылает к „Мертвым душам“ Гоголя и „Москве — Петушкам“ Ерофеева... <...> Но потом, когда уже была готова обложка, я приняла волевое решение и определила книгу как роман. <...> В частности, потому что роман лучше купят...» Помимо этого, она ссылается на жанр автотеоретического фикшена Мэгги Нельсон, эссеистику и заключает: «Это гибридный текст. Он включает в себя эссе, поэтические тексты и заметки. Но и от романа в нем есть все. <...> Только конфликт находится в зоне внутреннего, эмоционального сюжета, за счет этого все работает».

О том, как появилось название книги, Васякина рассказала Екатерине Писаревой в том же интервью для «Новой газеты». У писательницы есть традиция называть файл с начатой рукописью по случайной букве, тыкнутой вслепую на клавиатуре. Этой буквой была «М». «М» — это Мама. Так текст назывался, пока авторка не поняла, что он удался. Тогда пришла рифма — «рана».

Мы спали валетом, а она умирала.

Этот рефрен — суть всей книги. В языке нет надрыва или драматизма, Васякина спокойно и честно описывает умирание, быт вокруг умирания. В предисловии к книге Полина Барскова пишет, как слаба «мышца нашего языка», отвечающая за речь о смерти. И эта проблема сейчас, в обстановке пандемии, особенно актуальна: мы заново ищем слова прощания. Выйти из такой слабости, научиться говорить, производить письмо после своей личной катастрофы Васякиной помогает «прямой взгляд» или голая, требовательная честность.

Она объясняет письмо с помощью метафоры фонарика: жизнь в темноте скрывает гущу неясных вещей, а фонарик освещает их, делая значимыми, спасая от смерти «в забвении и пустоте». Письмо — это дорога, путь, которым она «идет сквозь себя к другим». И путь полон временами-пространствами. Наблюдая его, сам становишься дорогой, вбираешь пространства-времена в свою память. Когда путь прерывается, остается пустота, остановки на карте помечены дырками.

Васякина пишет о матери как о пространстве и матрице, то есть контексте, через призму которого дочке привычно воспринимать окружающий мир. Поглощенная и не любимая матерью героиня-авторка не может говорить своим языком и испытывать сексуальное возбуждение. Когда мать умирает, пространство рушится, остается ночь, степь. Васякина пишет оду смерти.

Разрушение контекста, матрицы — остановка в пути — оставляет ее в пустоте: «Когда она умерла, я оказалась голой на дороге». Вещи теряют окраску, внутри становится «никак». И тогда героиня следует за матерью — в смерть, напряженно пытаясь прожить все ее физические и духовные воплощения.

Здесь она уподобляет себя камешку, который бросается на дно. Но круги, исходящие от него, — уже не раны, наслоенные поколениями, а волны утешения, медленно расходящиеся по телу. Так и устроен гибридный жанр книги: «Мне стыдно, что я пишу эту книгу... Я хотела быть незаметной, но письмо вырывалось как то, что невозможно скрыть. Я не могу скрыть себя, стать невидимой. И письмо не терпит невидимости».

Вместе с тем, как после ухода мамы героиня заново обретает поэтическую речь, она обретает и собственную сексуальность. «Моя вагина долгое время была онемевшей. Эта труба, путь в мою матку, казалась мне ватным пространством тупого бесчувствия <...> Секс принадлежал матери, наслаждение принадлежало ей <...> Мать умерла, и моя вагина задышала».

В последней главе героиня отделяется от матери, размыкается ей навстречу, обращает свой прямой взгляд в ее глаза. «Я ни разу до этого не обратилась к тебе. <...> И от этого утонула в тебе, как в долгой темной воде, потому что ты, не названная во втором лице, превратилась в трясину <...> без воздуха и возможности для движения. Ты, не названная ты, стала мне могилой».

Васякина сравнивает рану с травмой и говорит о блокадной травме как исследовательской теме писательницы Полины Барсковой: «Травма — это что-то артикулированное и осознанное. Рана — то, что все еще пульсирует. Рана похожа на цветок».

Рана и определила структуру текста. В его основе не последовательно разворачивающийся во времени нарратив и даже не формальная заданность автофикшена. Хотя границы жанра и размыты, хотя читателю сложно однозначно отделить художественный вымысел от реальных фактов и авторка обнажает свой опыт, вызывая эмпатию — кажется, что книга ожила из какой-то другой необходимости, пульсации первораны. Пристального поиска-пути — своего тела, своего языка. Такой путь сложен из осколков воспоминаний и ассоциаций, реального перемещения по пространству российской действительности, а также динамичного диалога с искусством. Сама Васякина приводит в «Ране» цитату Полины Барсковой: «Память меняет свет, цвет и запах пространства. Память — это машина времени тела. Она не вписывается в классическое представление о нарративе... <...> Помнить — это снова и снова обретать время».

В тексте смешаны прошлое, настоящее и будущее, физическая реальность и внутреннее переживание. Васякина одновременно тягуче и динамично обретает время, нанизывает воспоминания, выстраивая эмоциональный сюжет, снова и снова проживая свою рану, которая в книге — и жанр, и художественный метод, и предмет психотерапии.

Женской прозе исторически присуще чувство стыда: «...вы корили себя, потому что <...> вы писали, не сопротивляясь, как мы иногда мастурбируем втайне <...> И тогда, как только наступила разрядка, мы чувствуем себя виноватыми...» (Элен Сиксу, «Хохот медузы»). Но чувство стыда преодолевается силой текста и силой любви. «... я постоянно пытаюсь найти оправдание способу своего письма <...> Но я не умею сочинять истории <...> И я структурирована так как я выписываю себя». Проза Васякиной не вписывается в жанр традиционного или постмодернистского романа; нарратив текста, подчиненный методу предельного приближения, тает «в разбегающихся ручейках памяти», ритм сбивается, в книгу вплетаются стихи и эссе.

Писать для Оксаны Васякиной — это проторять собственным телом рваную «глубокую тропу снега», это «вылизывать кожу камня». Письмо — это путь, приближение к любви (и смерти), это тело.

Критика

...в самом тексте литературные отсылки есть — например, к поэтессе Анне Барковой и ее эссе 1954 года «Обретаемое время» о спасительной женской любви в лагерном бараке. Или к другой иконе квир-литературы, Лидии Гинзбург. Но сравнить «Рану» хочется с совсем другими книгами. И даже не с современным русским как бы автофикшеном вроде «Рассказов» Наталии Мещаниновой. А, например, с Уильямом Фолкнером и его романом «Когда я умирала», в котором семейство фермеров десять дней везет гроб с телом матери на родину хоронить, и в итоге это путешествие становится единственным объединяющим действием разобщенного семейства. Мне кажется неслучайной фраза из первого абзаца романа «Свет был, как в августе, золотой», как отсылка к «Свету в августе» Фолкнера. И еще одна книга, которую нельзя не вспомнить, — это уже автофикшен иконы новой журналистики Джоан Дидион, книга «Год магического мышления» о том, как она переживала скоропостижную смерть любимого мужа.
Лиза Биргер, THE BLUEPRINT

При ближайшем рассмотрении видно, что текст Васякиной, безусловно принадлежащий феминистской литературе с эмансипаторным зарядом в ее основе, очень тесно связан с русской литературной традицией, а описываемое индивидуальное переживание в то же время есть переживание универсальное. И именно эта формула, кажется, и есть знак подлинной литературы.
Полина Бояркина, «Прочтение»

У женщин в России проблемы не совсем те, что в Америке. Говоря о России и ее особенностях, Васякина говорит о конкретной, осязаемой, материальной России, а не о сферической стране в вакууме. Рассказывая о своем и материнском жизненном опыте, она не пытается механически уложить его в усредненные мировые паттерны и клише — и благодаря этому вызывает мгновенное и острое сопереживание и узнавание.
Галина Юзефович, «Медуза»

Отзывы читателей

Чрезвычайно травматичное, но необходимое чтение. Роуд-стори, осмысление горя, квир-роман, русский реализм — называйте как хотите, но роман Васякиной получился хорошим, даже отличным. Это бездна, которая начинает вглядываться в тебя, когда ты вглядываешься в нее.
Petrov Max, labirint.ru

Бывают тексты, которые читаешь и смиряешься. Будто смотришь на чужую боль, искренность, честность, любовь, и тебе самому становится легче жить. Вот что со мной сделала «Рана». Книга выдернула меня из реальности и дала возможность себя услышать... мне хотелось просто визжать от того уровня откровенности, на которую решается Оксана.
vinograd, labirint.ru

Едва ли можно найти один единственно правильный и универсальный пример того, как проживать потерю. Когда умирает близкий человек, забирая с собой ваши воспоминания, историю, тайны, часть жизни — это тот уровень боли, который очень непросто описать. А Васякина смогла. Это не роман в том понимании, который мы привыкли воспринимать. Я бы, скорее, назвала эту книгу чуть сбивчивым, но искренним, честным и хлестким разговором по душам.
raccoon_without_cakes, MyBook

Источник текста: https://prochtenie.org/texts/30650