В «прошлой жизни» журналист Дмитрий Бутрин написал о романе «Имени такого-то»: «Не думаю, что для меня возможен после Горалик текст, позиционирующий себя как „военная проза“ в любом смысле и не испытывающий влияния ее романа, — притом что такие тексты, безусловно, неизбежны». И актуальность этой фразы сейчас настолько осязаема и настолько остра, что отдает в сердце и лишает способности дышать дыхание.

В основе сюжета — история тяжелейшей эвакуации одной из московских психиатрических больниц (прототипом которой стала больница им. Кащенко) в октябре 1941 года, когда немцы подходили к городу. Источником информации о событиях тех лет для писательницы среди прочего была отчетная записка М. И. Харламова, одного из тех, кто отвечал за эвакуацию. В этом документе сказано, что «условия были нечеловеческими». Именно эта фраза и становится смыслообразующей метафорой всего романа.

Война — пространство со знаком минус, территория не-жизни, вариация загробного мира, в котором все привычные категории вывернуты наизнанку. На войне легализованным оказывается нарушение одной из заповедей: не убий. Война, таким образом, — это даже не проверка на человечность, это отмена человечности в том виде, в каком мы привыкли ее понимать. Попавшие же в пространство войны существуют одновременно в двух ипостасях: они как бы живы и в то же время мертвы, примерно как персонажи сказок, отправившиеся в тридевятое царство, — в путешествие — обряд инициации. «Во время промежуточного „лиминального“ периода особенности ритуального субъекта („переходящего“) двойственны; он проходит через ту область культуры, у которой очень мало или вовсе нет свойств прошлого или будущего состояния», — писал социолог Виктор Тёрнер.

Закономерно, что находящиеся в такой ситуации персонажи Горалик (начиная от врачей и заканчивая баржей-рыбой, на которой эвакуируются остатки больницы) приобретают — буквально — нечеловеческий облик, В конце концов, если люди в условиях войны разодушевляются и расчеловечиваются, то почему бы не одушевиться предметам и не очеловечиться животным? «Я решила двигать не поезд, а перрон» — говорит Горалик в интервью.

Маленькая зенитка, «лендерка», тяжело и нетерпеливо переминалась с одной слоновой ноги на другую, слепо шаря стволом по серому и пустому небу: она была старушка, повидавшая еще ту войну, и хорошая девочка, хоть и очень нервная, и он почесал ей шею еще раз. Вторая, большая, многоногая и малоподвижная, была молодой и трусливой, стояла, опустив нос, и он знал, что ей неможется от страха; немоглось от страха и ему — всегда, ежесекундно, — и поэтому он ее ненавидел.

Отмечая этот фантасмагорический элемент «Имени такого-то», Лев Оборин совершенно справедливо помещает роман Горалик в один ряд с «Мифогенной любовью каст» Пепперштейна и Ануфриева и «Ленинградскими сказками» Яковлевой. К ним хочется добавить еще, например, «Танкиста, или Белого тигра» Ильи Бояшова или «Систему полковника Смолова и майора Перова» и «Купчика и Акульку Дуру, или Искупление грехов святой Алиеноры Аквитанской» Софии Синицкой. Когда реальность настолько страшна и не поддается рациональному осмыслению — или же разговоры о ней табуированы — на помощь приходит волшебная сказка. И, как водится, далеко не всегда со счастливым концом. Принципиально для Горалик в этих играх с воображаемым и то, что эвакуируется именно психбольница, — ведь что есть война, как не безумие? И на фоне безумного внешнего мира пациенты и доктора ведут себя поразительно рационально.

В русской традиции в произведениях военной тематики не принято использовать фантастическое допущение (которое считается приемом, характерным скорее для масслита). Но взаимопроникновение «формульной» и условно высокой литературы становится одной из ключевых тенденций современности (и может только усиливаться в условиях цензуры). Но в то же время «Имени такого-то» — текст ни в коем случае не эскапистский. Мало кто умеет так, как Горалик, внимательно всматриваться в трудное, полностью исключая из этого процесса эгоистическое Я и становясь рупором для Другого.

Эта книга — не ода героизму и не демонстрация ошибок, которые никогда не должны повториться (вот уже полтора месяца мы, не дыша, наблюдаем, что все прекрасно можно повторить). Это пример бережнейших вчувствования и передачи опыта другого — точнее других, очень разных других.

Научно доказано, что людям, которые читают много художественной литературы, гораздо проще принимать чужие точки зрения.

Пожалуйста, давайте больше читать. И в особенности — книги Линор Горалик.

Ссылка на материал: https://prochtenie.org/reviews/30874