Ксения Митренина: Ваша книга «Дневник для друзей» попала в шорт-лист литературной премии НОС. Предыдущий роман «После запятой» тоже оказался в шорт-листе другой премии — Андрея Белого. Между публикациями этих двух книг прошло четырнадцать лет. Вы за это время ничего не писали?

А.Нуне: Отчего же, писала. Но не предпринимала попыток что-либо опубликовать. Еще при написании первой книги меня не устраивали сложившиеся формы романа — мне казалось, что следовать им равносильно игре в кем-то заранее написанной пьесе, это как исполнение чужой роли.

Позже мне показалось, что я нашла новую, удачную форму. В начале двухтысячных набирал популярность интернет, и я решила создать интерактивный роман. Придумать персонажа, воплотить его на очень популярной тогда площадке — LiveJournal, именуемой русскоязычными пользователями Живым журналом. Я думала, что это будет человек, готовящий к публикации якобы найденные им дневники и письма своих предков, начиная с пушкинских времен и до 1960-х годов. Тогда я уже вошла во вкус чтения дневников и мемуаров, и до сих пор этот род чтения остался самым предпочитаемым. Я полагала имитировать стили эпох и понемногу выкладывать куски якобы готовящихся к публикации дневников. Думала включить в книгу и переписку, обмен комментариями моего вымышленного героя с реальными пользователями.

Но потом этого вымышленного персонажа стали слишком всерьез воспринимать, с ним начали заигрывать женщины и даже мужчины, он получал признания в чувствах. Кокетливый, наверное, очень уж получился. Мне стало неловко, и я прекратила этот проект. К тому же не уверена, что эту книгу было бы легко издать. Наверняка понадобилось бы разрешение всех, написавших комментарии, и вообще вышел бы скандал. Но сам процесс мне очень понравился.  Представьте, придуманный вами литературный герой обретает не только плоть и кровь в глазах читателей, но они имеют возможность непосредственно с ним общаться, обмениваться мнениями.

Фото из фейсбука* А.Нуне

— Какой интересный виртуал получился!

— Да, поэтому вскоре я соблазнилась создать другого персонажа. На этот раз был задуман гораздо более сложный в исполнении образ, и мне было интересно, как я с ним справлюсь. В этот раз я твердо знала, что это игра, ничего публиковать нельзя.

Небольшой круг моих знакомых, знавших происхождение моего героя, спрашивали, не жаль ли мне писать такое просто так, не для публикации. Мне было не жаль, написанное казалось мне игрой, и реакция читателей вполне искупала усилия.

И вдруг появились люди, прямо предложившие ему издать его записи книгой. Он тоже начал получать письма с предложением познакомиться, радушными приглашениями в гости. Я поняла, что и в этом случае пришла пора прекращать.

— А «Дневник для друзей» вы сразу планировали опубликовать?

— Ни в коем случае! Я писала его исключительно с целью самотерапии. Поступив на работу в хоспис, боялась, что не справлюсь, мне нужен был круг людей, с которыми я могла бы делиться. Образовалась небольшая группа читателей, для которых я писала, отсюда и название появилось. А потом вдруг Андрей Битов, с которым мы знакомы уже почти тридцать лет (страшно подумать!) позвонил и поинтересовался, пишу ли я еще что-нибудь. Когда я сообщила, что последнее, что пишу дневник, он попросил выслать его почитать. А потом вдруг известил меня, что считает необходимым опубликовать этот текст в России — россиянам будет полезно ознакомиться с подобным опытом из Германии, и что он уже отдал рукопись в толстые журналы.

Я совершенно не планировала публиковать этот дневник, но поняла, что процесс пошел уже без моего вмешательства. В одном из толстых журналов отказали, в другом сообщили, что опубликуют, но с некоторыми сокращениями, тогда я вспомнила, что обещала Ирине Прохоровой, издательнице первой моей книги, прислать ей следующую вещь, которую я напишу. Я отправила ей рукопись, и она, несмотря на ее чрезвычайную занятость, очень быстро отреагировала — подход делового человека. И судьба была решена. Андрей Георгичевич сам высказал тогда намерение написать предисловие.

— Андрей Битов написал предисловие не только к «Дневнику для друзей», но и к первой Вашей книге — «После запятой».

— Что касается первой книги, то предисловие к ней тогда написали и другие писатели, но Ирина Дмитриевна выбрала битовское. Вот так и получилось.

— Дневник перед публикацией сильно редактировали?

— Его практически никто не редактировал. Нужно признать, что Ирина Дмитриевна — весьма трепетный и нежный издатель. Она, мне кажется, если берется публиковать, то действует по принципу «Пусть расцветают все цветы». Я случайно узнала, что некоторых читателей раздражает отсутствие в «Дневнике» заглавных букв в начале предложения. В одном из толстых журналов, который брался его публиковать, мне сразу сказали, что я должна буду это исправить. В НЛО даже речи об этом не было. Я так пишу, кстати, очень давно в своем блоге, без заглавных букв. Началось с протеста против условностей.

— В первом романе у вас книга началась с запятой и оборвалась без точки, помнится.

— Да, мне часто хочется нарушить такие условности, которые почему-то считаются нерушимыми. Со строчных букв я пишу уже очень давно в своих блогах. Но на этот раз, увы, не я придумала так писать. В первый раз с этим столкнулась в Германии, в одном литературном доме, literatueWERKstatt, с которым когда-то сотрудничала, и мне понравилась эта идея. Часто удивлялась, что такая мелочь вызывает у людей порой сильное раздражение, сразу появлялось желание дальше провоцировать.

На фото: А. Нуне с карикатуристами из России. Слева направо: Евгений Самойлов, А. Нуне, Вячеслав Шилов и Сергей Елкин. 

— Вы уже более двадцати лет живете в Берлине и работаете психологом в разных организациях. Мы с вами знакомы лет пятнадцать, и мне казалось, что вы раньше не интересовались политикой, но сейчас у вас стало появляться много политических записей. 

— Да, действительно, прежде я была политически совсем не активна. Признаться, приехав в Германию, я решила жить по принципу «умерла, так умерла». Я почти не интересовалась происходящим в России, прежде всего, наверное, потому, что происходящее меня ужасало. Это было начало 90-х, бандитские перестрелки и прочий «беспредел». Российского телевидения, в отличие от многих эмигрантов, я себе никогда не заводила, интернетом тогда мало кто пользовался, газет не читала. Впрочем, у меня были знакомые, которые выписывали «Московские новости», кажется. Когда я приходила к ним в гости, то всегда старалась просмотреть. Особенно мне там нравилась колонка, которую вела Татьяна Толстая, очень смешная и не про политику. 

А потом, когда появился интернет, я стала читать блоггеров из России, и поневоле начала интересоваться теми людьми, о которых они пишут. Потихоньку вновь стала разбираться в российских реалиях, новых для меня. И хотя происходящее меня задевало, но от услышанного уже не хотелось плакать, как в студенческие годы. 

— А что было в студенческие годы?

 — Урожай картошки давится тракторами, чтобы не производить лишнюю работу, а собранная гниет на складах, потому что хранение организованно непрофессионально. Тема картошки мне тогда была близка, потому что в студенческие годы нас самих гоняли в колхозы на летних каникулах собирать урожай, и от происходящего появлялось ощущение безнадежной тоски. Потом я научилась отстраняться от этого, а с отъездом выстроила барьеры для переработки подобной информации. 

Недавно пыталась понять, когда же случился первый сбой, и вспомнила, что перемена моего отношения к происходящему в России произошла с дела «Pussy riot». Тогда очень меня возмутил процесс над девочками и сдвинул с позиции «меня это не касается». Тогда я стала проявлять политическую активность, ходить на митинги, подписывать письма. 

— Недавно появились сообщения, что вы, в числе нескольких других писателей, вышли из российского ПЕН-клуба. Не расскажете об этом подробней? 

— Я состояла в российском ПЕН-клубе, правозащитной по сути организации, чисто формально. В свое время меня туда настойчиво зазвал директор, покойный ныне Александр Ткаченко. Пошла я туда ради интересной компании, к деятельности ПЕНа относилась отстраненно. Принимала как должное правозащитную деятельность. Помнится, они боролись за свободу поэтессы Алины Витухновской, когда я еще в ПЕНе не состояла. Кажется, это было первое громкое правозащитное дело российского ПЕН-клуба, и я с интересом за этим наблюдала. До недавнего времени меня деятельность ПЕН-клуба вполне устраивала. 

Но в стране стали «закручиваться гайки», а за последние два года частично обновился состав исполкома ПЕНа.  Почти все исполкомовцы вдруг стали придерживаться некоей политической позиции, приверженности к которой они раньше не проявляли. Это нормально, сейчас все политизировались и поляризовались, равнодушных мало. Но члены исполкома не только открыто выражают свои взгляды в специфических изданиях, не только открыто осуждают других членов, не придерживающихся их позиции, но и пытаются запрещать другим членам высказывать свои взгляды, и, более того, не считают возможным выступать в защиту людей, которых начали преследовать за противоположные взгляды. На официальном сайте они сознательно или бессознательно начали имитировать газетный канцелярит советских времен, настаивая на том, что это позиция всего ПЕН- клуба. Я не могу позволить им выражать свои взгляды и от моего имени тоже. У меня есть свои блоги, где я высказываюсь, когда считаю необходимым. 

— Вы причисляете себя к другому лагерю, к либералам? 

— Нет, я себя ни к какому лагерю не причисляю. Находясь в несколько отстраненной позиции, легко заметить, как в последние годы в России меняются названия групп. Еще совсем недавно ругались креаклами, теперь их заменили либералами. Те, в ответ придумали обзываться «ватниками». В целом мои симпатии сейчас на стороне условных либералов, но только потому, что они снова стали гонимые, их снова чаще сажают в тюрьму и выгоняют с работы. 

Но  либералы  с появлением интернета имеют мощное оружие в руках. Там групповое сознание развито не хуже, чем у тех, кто смотрит телевизор, а может, даже сильнее. Существуют свои авторитеты, которые часто бездумно подхватывают какую-то новость, а остальные им поддакивают, не особенно вникая. И горе тому, кто пойдет против мнения либеральных авторитетов, заклюют. Мне довелось пару раз выступить против такого коллективного либерального мнения, когда, не вникая в обстоятельства, все решили встать дружно на защиту «нашего сукина сына», решив, что «наших может обвинять только кремлевская пропаганда». Это очень сильное сопротивление, мало никому не покажется. 

— У вас обе книги очень разные, но обе они получились о смерти.  Что вас вдохновило на первую книгу? Со второй, вроде, все понятно. 

— У первой книги такая предыстория: через год после того, как я закончила факультет психологии МГУ, в Армении случилось страшное землетрясение. Тогда в Москву в институт хирургии Вишневского привезли самых тяжелых пострадавших, все отделение хирургии было ими наполнено. Я спросила в посольстве Армении, не нужна ли моя помощь. Мне сказали, что там требуется психолог, люди травмированы, многие в сильном шоке, поэтому желательно, чтобы психолог говорил с ними на одном языке. После этого я полгода ходила туда практически каждый день. Заведующий отделением распорядился, спустя недолгое время, чтобы меня пускали к самым тяжелым, даже в реанимацию, куда не пускали самых близких родственников. Было очень тяжело, я сама еще совсем неопытная, и вдруг должна была поддержать такое количество людей в такой беде. Я была на грани нервного истощения, и мне казалось, что я скоро сама сломаюсь под грузом ответственности. Там один пожилой мужчина (впрочем, думаю, это тогда он мне казался пожилым, лет ему было, наверное, сорок с небольшим), преподаватель вуза, он вдруг как-то с отчаянием спросил: «Дочка, скажи, значит, нет Бога? Ведь не может же быть, чтобы Бог был и такое допустил?» И я тут интуитивно поняла, что он очень хочет, чтобы я ему возразила. Я попыталась изобразить как можно большую уверенность и твердо сказала: «Бог есть!» Было сразу видно, что он почувствовал облегчение. 

— Вы были тогда уже верующей? 

— Не сказала бы. Я была, скорее, агностиком. Была открыта всяким учениям, в том числе буддизму, но ничего до конца не принимала. Но сразу после этого разговора в больнице я оказалась в гостях, где собрались психологи. Я пожаловалась, что совсем не знаю, что говорить в подобных ситуациях. Коллеги ответили: «Да, трудно, но надо говорить то, что пациент хочет услышать». И лишь один из них, закончивший курс на два года раньше меня, серьезно произнес: «Правильно ты ему сказала, Бог есть! И загробная жизнь тоже есть!» А потом он так же серьезно предложил: «Давай договоримся, пообещаем друг другу, что тот, кто первым умрет, придет ко второму и все расскажет, что там происходит!» Я поначалу решила, что он шутит, начала отшучиваться, но он настаивал. Тогда мне стало еще смешнее, он был такой здоровый сибиряк, никогда ничем не болел, а я только недавно тяжело болела, пролежала полгода в больнице. Я стала со смехом укорять его, мол, и ежу понятно, кто первым из нас умрет, ты просто очень хочешь знать, как там все бывает! Он обиделся, но сказал: «Вот я тебе обещаю, что я это сделаю!» — «Но я в это вовсе не верю, в эту загробную жизнь, понимаешь? Как я могу пообещать?» — «А ты просто пообещай, и все само собой произойдет». Ну, я и пообещала, тем более, что не верила, что это всерьез. 

А через несколько месяцев этот человек разбился на машине. И меня долго не оставляло ощущение, что я переживаю происходящее вместе с ним. Это было так мучительно, что я начала писать, чтобы как-то с этим справиться. И только спустя годы я вспомнила про это обещание, настолько я не придавала тогда ему значения. Не знаю, что это было. Но так я написала свою первую книгу. 

* Instagram / Facebook принадлежит компании Meta Platforms Inc., которая признана в России экстремистской организацией, ее деятельность на территории РФ запрещена.