Александра Петрова — литературовед, занимавшийся в числе прочего творчеством и судьбой загадочного русского писателя Леонида Ивановича Добычина, без следа исчезнувшего в Ленинграде в 1936 году. Она же — поэт, автор сборников; многие ее стихи переводились на несколько языков, сборники дважды входили в шорт-лист Премии Андрея Белого, а в 2009 году ее книга вышла по-сербски в качестве приза белградского поэтического фестиваля «Третья площадь», еще две — изданы в двухтысячных по-итальянски. «Аппендикс» — первое крупное прозаическое произведение, но уж зато какое: том издательства «Новое литературное обозрение» занимает 832 страницы стандартного книжного текста.

«Аппендикс» — роман сложный, построенный на контекстах и сближениях, которые не всякий сможет легко освоить. Аннотация к нему говорит о городе, «который знает и любит каждый, даже если никогда в нем не был», и этот город «связывает между собой восемь основных персонажей». Ну, во-первых, обстоятельство места. Имеется в виду, наверное, Рим, потому что сама Петрова давно уже живет в Риме и значительная часть действия ее романа происходит там (но не все и, пожалуй, даже не большая часть). Но это Рим, плохо знакомый туристу, — это Рим человека, в нем живущего. Я почти уверен, что даже на упоминаемой в романе улице Леонида Биссолати (хотя она вполне в центре) мало какой турист бывал: там нет ничего путеводительного, она вдалеке от проторенных троп. Ну и, кроме того, Рим тем и хорош, что он каждому поворачивается своей стороной и далеко не каждого радует — как Лондон, как Мадрид, как Москва, как Нью-Йорк. Причем Петрова никак не облегчает путь обычным римским туристам: да, некоторые действия происходят на фоне известных достопримечательностей, но некоторые уводят совсем в сторону от них, и найти эти места непросто. А уж сколько «основных персонажей» в этой книжке — я тем более не поручусь. Литературный критик Андрей Урицкий сказал про стихи Петровой, что это «ментальные путешествия между Италией и Россией, европейской реальностью и миром русской литературы», — так и здесь.

Петрова — опытный филолог, и этим активно пользуется. В частности, она сама (видимо; иное не указано) переводит античных (и не только) авторов, которые обеспечивают ее роман эпиграфами. На самом деле это хорошо: мы очень привыкли к стандартным, гексаметрически-театральным эпиграфам из греческих и римских классиков, воспринимать их в таком виде трудно, они все становятся похожи друг на друга, так что впрыскивание какой-то новой крови полезно. Тут, конечно, ступать следует осторожно: в частности, эпиграф к главе «Кевин» — эпиграмма, точнее эпитафия Марка Семпрония Никократа, с примечанием — видимо, авторским — что «имя забытого поэта Семпрония Никократа явно говорит о его греческом происхождении». Конечно, латинских стихов ожидаешь в романе о Риме (хотя напрямую, надо признаться, это не сказано), однако в данном случае дело обстоит иначе, и надгробие (из Британского Музея) хотя и римского происхождения, но с надписью по-гречески, что о греческом происхождении Никократа говорит еще яснее, чем его имя. Подобного рода заметок, с уточнениями или с похвалами, можно написать довольно много — почти о каждой цитате.

Что делает Петрова с остальными элементами романной формы — сказать довольно сложно: персонажей много (уж явно не восемь), они толкаются на тесно заселенной многообразными, многоликими, многонациональными героями этой жизненной трагикомедии территории. Стихия несет читателя по закоулкам Римской империи (в том числе в Африку) и по закоулкам российской, откуда происходят страхи, сны и прочие особенности главной героини романа. В условно-русской части много детских и медицинских эпизодов, в условно-итальянской — множество представителей контркультуры: наркоманы, эмигранты, проститутки, преступники; совсем не такой Рим, каким он кажется из окон туристического автобуса. Из этого многоголосия прорастает какой-то сюжет, но вычленить его непросто даже внимательному читателю, а будучи вычлененным, он оказывается слишком простым для 800 с лишним страниц.

В чем Петрова превосходит многих — так это в стилистике русского языка: ее фразы четки, сравнения точны, она не боится ни смешения языков, ни серьезности, ни барочности, ни детской игривости, каждое движение языковой ткани оказывается легким и не мешает строению романа. В результате мне стало ужасно обидно, что автор с такими языковыми способностями не написал роман, в котором происходит что-то осмысленное.

Тем читателям, которым будет мало Рима в романе Петровой (в смысле скорее хорошем, чем плохом — но тут подойдет любой), можно порекомендовать некоторые другие произведения мировой литературы. Начать можно с отрывка «Рим» Николая Гоголя, который был опубликован в 1842 году как часть так никогда и не написанного романа «Аннунциата». Продолжить — стихотворением Бродского «Пьяцца Маттеи», которое выражает привязанность и любовь к Риму, наверное, сильнее любого другого текста. Дальше можно обратиться к псевдоавтобиографии «Я, Клавдий» Роберта Грейвза (перевод Г.А. Островской) о жизни одного из самых умных и необычных римских императоров и «Римской весне миссис Стоун» — прекрасному прозаическому произведению драматурга Теннесси Уильямса (перевод С.О. Митиной). Для осознания глубины, отделяющей нас от вечности и истории, полезно познакомиться с книгой «Русские письма о Риме» и, конечно, перечитать римские страницы в «Образах Италии» Павла Муратова.