Как хоронили на Новом Донском кладбище (отрывок, «Горький»)

В издательстве «Новое литературное обозрение» вышла книга Ольги Матич «Музеи смерти: Парижские и московские кладбища», в которой рассказывается о том, как художественное оформление надгробных памятников связано с сохранением памяти об умерших. Публикуем ее фрагмент про Новое Донское кладбище.

Перенаселенность Донского кладбища на рубеже ХX века вынудила открыть рядом Новое Донское.

Продолжая «политическую» тему, рядом с главным входом стоит надгробие председателя Государственной думы первого созыва (1906) Сергея Муромцева, одного из основателей партии кадетов. Первую Думу, в которой у кадетов было большинство мест, через полгода распустил Николай II, а уже через день Муромцев и его единомышленники выступили с так называемым Выборгским воззванием о гражданском неповиновении, в результате чего их приговорили к трехмесячному заключению. Памятник на могиле Муромцева (с. 1910) выполнен по проекту Федора Шехтеля, одного из главных представителей русского модерна в архитектуре; бюст изваян Паоло Трубецким (1912), жившим в основном за границей.

При Ельцине на Новом Донском кладбище появились три общие могилы «невостребованных трупов» — в память жертв сталинских репрессий. Первый памятник был установлен в августе 1991 года — время Августовского путча, после которого, как известно, Ельцин пришел к власти.

На могилах стоят серые постаменты с надписью «Здесь захоронены останки невинно замученных и расстрелянных жертв политических репрессий» и с указанием периода; в землю рядом воткнуты таблички с именами и датами жизни погибших. На первой и главной могиле жертв террора (1930–1942) можно увидеть имена старого большевика Авеля Енукидзе и партийного деятеля Владимира Логинова, маршалов Михаила Тухачевского и Василия Блюхера, Ионы Якира (обвинен в военном заговоре), К. К. Брандта (обвинен в троцкизме), И. Ф. Блажевича (обвинен в военно-фашистском заговоре), С. Столповского (обвинен в терроризме) и мн. др. Все упомянутые были членами ВКП(б). Некоторые исследователи пишут, что в этой могиле находится прах Бабеля и Мейерхольда.

В общие могилы жертв политических репрессий ссыпали прах тех, кого тайно сжигали в первом московском крематории. В 1927 году его устроили на Новом Донском кладбище в церкви Серафима Саровского, которую для этого перестроили.

В начале XXI столетия был открыт мемориал в память жертв политических репрессий 1945–1953 годов, включая расстрелянных немцев и австрийцев, а также членов Еврейского антифашистского комитета (жертв антисемитской борьбы с «космополитизмом»). Памятники расположены вокруг клумбы, посередине которой стоит коленопреклоненная плакальщица, выполненная в современном скульптурном стиле.

Здесь уместно вспомнить книгу Томаса Лакера «The Work of the Dead» (2015), где он называет работу, которую выполняют мертвые, «цивилизующей», а работу живых — «заботой о мертвых, размышлениям об основах символического порядка», и о том, чтó «смерть оставляет за собой: мертвое тело». Если отношение сталинской власти к мертвым жертвам террора (не говоря о терроре в целом) зачеркивало установки цивилизованного общества, то постсоветские попытки восстановить их можно определить как возврат к «цивилизующей» работе мертвых на кладбище и к размышлениям живых «об основах символического порядка».

Восстановление всем известного зачеркивания сталинского прошлого отчасти привело к возрождению исторической памяти, включая и память о белой эмиграции. В связи с этим может возникнуть вопрос: почему на старом Донском кладбище перезахоронены только белые генералы? Ответ очевиден: жертвы репрессий изначально были погребены на Новом Донском — в необозначенных братских могилах. А вот что действительно непонятно: почему их восстановление в исторической памяти проходило без официальных церемоний и публичной огласки? Отчасти это можно объяснить обстоятельствами, связанными с путчем, но ведь официальных церемоний не последовало позже. Хотя, казалось бы, публичное внимание к сталинским репрессиям в пространстве смерти отвечало политическим задачам ельцинской эпохи.

На Новом Донском кладбище находится двадцать два колумбария; один из них — для высокопоставленных деятелей. На стене другого колумбария расположен горельеф под названием «Вечный круговорот» (1962), художественно исполненный известным скульптором Эрнстом Неизвестным, иллюстрацию которого, к моему сожалению, нельзя привести. Из любопытного: мускулистое тело мертвого мужчины с обозначенным пенисом лежит на боку, напоминая осовремененную эффигию. Но в отличие от ее обычной репрезентации она соположена с нарративом: из сердца мертвого растет яблоня, рядом с которой стоят скорбящие и дети; младший, сидящий на плече матери, срывает с дерева яблоко, что символизирует продолжение жизни. Нарратив изображает универсальные чувства живых, связанные с умершим любимым человеком. Необычно здесь и то, что горельеф совмещает классические кладбищенские горизонтали и вертикали — ведь в классической кладбищенской эффигии вертикальность отсутствует. «Вечный круговорот» напоминает семейный памятник XIX века Ж. -А. Лармойе на Монмартре, хотя на нем изображено традиционное прощание семьи с лежащим на смертном одре. Другое отличие связано с эпохой: оплакивание умершего у Неизвестного исполнено не в реалистическом, а скорее в модернистском стиле.

На Новом Донском похоронено много известных представителей культуры и искусства. Из более раннего времени здесь могила художника Валентина Серова (с. 1911), чьи останки впоследствии перенесли на Новодевичье кладбище, как и прах Владимира Маяковского из колумбария (о них — в следующей главе). Из более позднего времени здесь лежат художники-авангардисты Эль Лисицкий (с. 1941; он был кремирован, но через несколько лет его прах перенесли из колумбария в семейную могилу) и Александр Родченко (с. 1954) с женой, художницей Варварой Степановой (с. 1958); еврейский актер и режиссер Соломон Михоэлс (с. 1948), актриса театра и кино Фаина Раневская (с. 1984).

В совсем другом ракурсе: на Новом Донском кладбище стоит обратить внимание на отполированное надгробие в «жанре» фотографической двойной экспозиции, которую, как знает читатель, я люблю не меньше самих надгробий. Надгробие принадлежит семье Брянских; на нем — скульптурное изображение в овале поэта и автора популярных песен Бориса Брянского (с. 1972), а также фотографии родителей: актрисы Нины Брянской (с. 1987) и А. Д. Брянского (с. 1995), советского писателя, тоже поэта-песенника. Когда я рассматривала памятник, в его гладкой поверхности отражались окружающая природа и могилы напротив, одна — с кладбищенской колонной. И если бы не движение света, надгробие само по себе показалось бы малопримечательным. Отражения и отсветы на поверхностях памятников доставляют отдельное удовольствие любителям подобных визуальных эффектов. Фотография могилы Брянских напоминает фотографические двойные экспозиции, которые создавали сюрреалисты, например Ман Рэй. Ценитель модернизма, авангарда или постмодернизма умеет наслаждаться таким визуальным избытком (surplus). Высокая оценка двойной экспозиции отвергает ее старое восприятие как фотографическую ошибку; я же предлагаю рассматривать двойные экспозиции, о которых я пишу и в последующих главах в осовремененном отношении. «Дидактическое» указание: чтобы получить удовольствие от таких визуальных эффектов, их нужно сначала увидеть.

Кладбище являет собой промежуточное состояние между жизнью и смертью, причем отражения природы в памятнике предоставляют избыток жизни, а не смерти; двойную экспозицию как таковую тоже отличает промежуточность — как я пишу, промежуточность тоже характеризует состояние между жизнью и смертью.

И два совсем разных памятника XXI века. На могиле замечательного поэта и художника Дмитрия Александровича Пригова (с. 2007), с которым я дружила, стоит простой белый крест на черно-белых плитах. В этом надгробии ничто не указывает на постмодернистское направление в искусстве, притом что Пригов был одним из основоположников московского концептуализма.

Совсем по-иному оформлена могила известного педагога Леонида Мильграма (с. 2011) и его жены Миреллы Пасторе (с. 2012). На столбе расположены большие горельефные портреты из металла: внизу престарелый сын Леонид, умерший в 90 лет, а вверху его относительно молодой отец Исидор Мильграм, умерший в 42 года; справа мать и жена — врач Мирелла Пасторе.

Старший Мильграм был большевиком и одним из первых сотрудников советских спецслужб за границей, много лет проработал разведчиком в Европе и Китае; в 1937 году его арестовали как троцкиста, но он не признал своей вины и не показал на других. Исидора Мильграма расстреляли, а труп сожгли в крематории на Новом Донском; портрет появился здесь много лет спустя, и, учитывая обстоятельства, его можно назвать своеобразным кенотафом.

***

Любопытной особенностью современных российских кладбищ стало использование забытых или невостребованных надгробий. На современном языке эта практика называется рециркуляцией. Как было сказано, в советское время старые надгробия либо использовались как строительный материал, либо переносились в сохранившиеся некрополи. Таков случай Владимира и Поликсены Соловьевых на Новодевичьем монастырском кладбище, происходило подобное и на Новом Донском.

Первый пример — классический часовенный столб с колоннами и многопластными килевидными арками, под которым лежат Л. А. Горбунков (1894—1949) и В. Д. Горбунков (1908—1954); на других сторонах столба указаны более молодые Горбунковы. Второй выполнен в жанре открытой книги на высоком постаменте; на лицевой стороне выгравировано: Израиль Маркович Райхенштейн. Однако под памятником похоронены в основном члены семьи Розидор: сверху имя Хумочка Розидор (1910—1934); на боковой стороне имена Шулим Абович и Элеонора Владимировна (с. 1995). Всего здесь лежит семеро Розидоров! Этот тип рециркуляции представляет восстановление прошлого в виде использования старых надгробных памятников. К тому же к атрибутам обновления можно отнести фотографии на обоих памятниках. Как я пишу во Вступлении, в Европе они стали появляться на надгробиях в конце XIX века, в России позже. Да и в любом случае на старых часовенных столбах фотографий не бывало.

И еще один отреставрированный памятник на Новом Донском в жанре обрубленного дерева — мы видели такие в Донском некрополе, они возникли на рубеже XIX столетия. На этом сучковатом дереве не только указаны имена захороненных, но и установлены их фотографии — на вертикальной плите в виде развернутого свитка.

Я могу лишь предположить, что три этих памятника являются примерами рециркуляции, — «Музеи смерти» не связаны с работой в архивах, и я не смогла установить информацию об этих захоронениях, включая даты первого использования надгробий новыми «клиентами». Перезахоронение в старые могилы и ремонтирование старых памятников — их рециркуляция на российских кладбищах — малоисследованный феномен. Захоронение новых покойников в старые могилы вследствие «перенаселенности» кладбищ, особенно в больших городах, обсуждается во многих странах: во Франции, например, это разрешено законом, в Англии и Америке вопрос остается открытым.

В контексте восстановления утраченного художественного прошлого стоит указать еще на один современный факт: возникновение постсоветских ритуальных услуг привело к новым формам рециркуляции кладбищенских жанров, и в результате возникла возможность заказывать памятники в старом надгробном стиле.

Что касается рециркуляции художественных стилей, возвращение к старым изображениям в новой манере, хорошо известна в истории искусства, в том числе и на кладбище. Вот, например, образ плакальщицы, особенно модный в конце XVIII и начале XIX столетий: на двух современных надгробиях на Новом Донском он воссоздан скорее в модернистском стиле, отсылающем к традиционному изображению горюющей женщины. Один вариант — более традиционный; второй, под которым лежит Ида Ценципер (с. 2002), чем-то напоминает женские фигуры известного английского скульптора Генри Мура.

***

Напоследок еще раз о политической истории и историческом времени на Донских кладбищах. Как известно, реабилитацию жертв сталинских репрессий начал еще Хрущев, однако памятники на их общих могилах были установлены только при Ельцине. Торжественное перезахоронение в 2009 году белых генералов и их идеолога в Донском некрополе произошло при Путине, когда «белые герои» приобрели имидж русских националистов, — о чем свидетельствует торжественная церемония их перезахоронения.

Что касается первой эмиграции и ее литературы, то, помимо Бунина, первые советские издания таких писателей, как Набоков, Ремизов, более молодой Гайто Газданов (у которого на эмигрантском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа лежит замечательный памятник в жанре эффигии); поэтов Ходасевича, более молодого Георгия Иванова и многих других, стали появляться лишь в конце 1980-х годов, а то и в постсоветские девяностые. Провозвестником перезахоронений бывших «белых врагов», скорее всего, было торжественное перезахоронение прозаика Шмелева в Донском некрополе в 2000 году. Как он сам писал, «я знаю, придет срок — Россия меня примет!»