Сергей Оробий – критик, литературовед. Родился и живет в Благовещенске. Кандидат филологических наук, доцент Благовещенского государственного педагогического университета. Автор монографий «“Бесконечный тупик” Дмитрия Галковского: структура, идеология, контекст» (2010) и «“Вавилонская башня” Михаила Шишкина: опыт модернизации русской прозы» (2011). 

За «Сумму поэтики» Александра Скидана (М.: НЛО, 2013) берешься с некоторой растерянностью: по форме – узнаваемо, по содержанию – крайне необычно. Здесь собраны статьи, написанные за последние десять лет. Они объединены в три раздела: первый о поэзии и поэтах, второй – о прозе, третий – о констелляциях литературы, визуального искусства и теории. Впечатляет уже тематический охват: от Пелевина, Фанайловой и Уэльбека до Мандельштама, Уорхола и Гертруды Стайн, а еще: Кэти Акер, Пол Боулз, Кирилл Медведев и многие другие. При этом «Сумма поэтики» не сборник журнальной «поденщины» (была такая книга у Виктора Шкловского), не итоговый «сборник статей» в обычном понимании – скорее цельная книга с последовательным сюжетом. Каким?

Коль скоро это (хотя бы по форме) сборник критики, начнем с того, что взаимоотношения писателя и критика – старая проблема. Критик может бесцеремонно заявить: «У нас нет литературы!». Писатель не останется в долгу: «Место критики – в лакейской!». Положим, «в лакейской» – слишком сильно сказано, но критические тексты в самом деле воспринимаются чаще всего как нечто вторичное: их задача – объяснить, «о чем эта книга», как будто читатель своим умом не дойдет. Но что если критик не просто выясняет, «что хотел сказать автор», но в ходе выяснений создает собственный аналитический язык?

Таков случай Скидана.

«Сумма поэтики» не годится для беглого пролистывания, это не заметки на полях, не торопливый комментарий: каждая статья легко развертывается в отдельную монографию. Аннотация предупреждает: «Все работы сосредоточены вокруг сложного переплетения – и переопределения – этического, эстетического и политического в современном письме». А что такое «современное»? Допустим, о сборнике Пелевина «ДПП (NN)» в свое время и впрямь «говорили все», но вот имена Василия Кондратьева, Андрея Николева, Владимира Кучерявкина не каждый филолог назовет. Тут выстраивается некая альтернативная история литературы, на что автор указывает в самом начале: «История, в том числе и история литературы, пишется победителями. Поэтому необходимо “чесать историю против шерсти”, вновь и вновь пытаться “вырвать традицию у конформизма, который стремится воцариться над нею”. И сподвигнуть на это способны не триумфаторы, а “проклятые”, инакопишущие, те, чье письмо выходит за пределы актуального порядка истины, преодолевая рамки социальных, логических, языковых норм и подвергая пересмотру границы и само понятие литературы. В чем, собственно, и заключается (их) современность». Скобки в последней фразе многозначительны: речь не только о новом поэтическом ранжире (был Бродский – станет Николев), но о свойствах современности как таковой: она – явление динамическое, трансгрессивное, она – пересмотр границ.

«Трансгрессивный», «метафизический», «трансцендентный», «полифония», «цитата как руина» – да, такие обороты встречаются здесь очень часто, и если вы берете в руки «Сумму поэтики», вам нужно иметь высокий иммунитет к сложным словам. Суждения Скидана сложны не только концептуально, но и стилистически. «Структура геральдической конструкции, сама по себе уже будучи олицетворением присущей искусству автореференциальности, отвечает характерной для Вагинова установке на контрвалоризацию в форме автометаописания», – такие бронебойные орудия автор выкатывает на каждой странице, но от этого читать его не менее увлекательно. Наибольшей несправедливостью было бы назвать слог автора однообразным. Границы дискурсов – поэтического, литературоведческого, философского – постоянно пересекаются для того, чтобы, как поясняет автор, «точнее ухватить авторскую интенцию и вступить в резонанс с нею». Текст (сколь бы широкое значение ни имело это слово) рассматривается сквозь призму самых разных семиотических языков, будь то визуальное восприятие стихов Сергея Завьялова, полифоническая природа текстов Константина Вагинова (и заочная полемика с Бахтиным о понятии «полифония») или же соотнесение вагиновской «Поэмы квадратов» и «Черного квадрата» Малевича.

Стереофонический эффект, который Скидан отмечает в поэзии Завьялова, присущ и его собственным аналитическим разборам. Понятия из смежных областей искусств постоянно приходят друг другу на помощь. Вот каким образом, например, сравниваются поэтики Иосифа Бродского и Елены Шварц: «Полярность поэтов не сводится к одной лишь ритмической организации, ее можно проследить и на других уровнях. Так, в лучших вещах Шварц многоголосие достигает драматизма, сравнимого с романами Достоевского, тогда как Бродский монологичен... <…> Бродский – скульптурен (в его стихах – целая галерея статуй, бюстов и торсов), его излюбленный троп – петрификация, кладущая предел историческим и культурным метаморфозам. Шварц – театральна, причем театральность эта восходит к средневековым мистериям и пародиям с их карнавальным пере- и выворачиванием верха и низа, внутреннего и внешнего». В этой характеристике сочетаются самые разные искусствоведческие оптики: драматургия, скульптурные аналогии, теория карнавала, театр. Порой Скидан пикирует к тексту по необычной траектории: так, разговор о Пелевине предваряется воспоминанием о культовом (в узких кругах) перестроечном романе «Максим и Федор», маргинальных надписях на питерских стенах, а также романе «Числа» Филиппа Соллерса – после чего автор весело советует Пелевину сократить роман «раза этак в три».

Многоголосие, полифония – понятия, определяющие всю «Сумму поэтики»; автор возвращается к ним вновь и вновь, спорит с Бахтиным, приводит контрсуждения западных мыслителей. Да, философы ХХ века любили повторять, что неполнота нашего знания о мире компенсируется его стереоскопичностью, но для Скидана стереофония – не заемный тезис, а свойство личного мироощущения, он вообще склонен не «критиковать», а расширять смысловое пространство книг и арт-объектов, о которых ведет речь.

Коль скоро Скидану удается органично собрать в одном пространстве столь разных поэтов, художников, мыслителей, стоит задаться вопросом: в какой контекст можно поместить его книгу? В первую очередь на ум приходят «Лекции по философии литературы» (2005) Григория Амелина или его же (в соавторстве с Валентиной Мордерер) «Письма о русской поэзии» (2009). Амелину (лотмановскому ученику и последователю Пятигорского) тоже близки модернистское и авангардное искусство, его исследовательский интерес тоже «где-то между (и здесь главное слово – “между”!) философией, филологическим анализом и собственно литературой», в его разборах стихи окружены строительными лесами философских умозаключений, наконец, он тоже склонен к головокружительным афоризмам типа «поэзия – всегда поэзия поэзии».

Еще одна фигура, соотнесение с которой кажется уместным, – французский мыслитель Морис Бланшо: эпиграф из его сочинений предваряет книгу, а разрабатываемый им «орфический миф» сообщает книге Скидана важную эстетическую идею. Первая фраза эссе Бланшо «Взгляд Орфея»: «Когда Орфей спускается к Эвридике, искусство являет собой власть, перед которой раскрывается ночь». Так и «Сумма поэтики» начинается с разбора стихов советского поэта Андрея Николева, а заканчивается размышлениями над «Словом о полку Игореве», где три исходных понятия – эстетика, этика и политика – наконец сведены воедино. В самом деле, искусство и политика близки в смысле претензий на переустройство действительности (у искусства таких претензий, может, еще больше, и последствия труднопрогнозируемы); равным образом искусство постоянно нарушает этические, моральные, социальные границы: от древнерусского «Слова…», «не только потому, что речь в “Слове” идет о политической необходимости (объединении русских земель), но еще и потому, что саму эту необходимость – в качестве речи – необходимо донести, сделать действенной», до «Тассо на цепи и Паунда в клетке».

Сколь ни широки интеллектуальные интересы автора, но точка схода в «Сумме поэтики» – поэзия, при этом стихотворение как таковое он понимает весьма широко: «Стихотворение уже само по себе есть изгнание из мира, и отдающийся безобидной, вроде бы, поэтической игре свидетельствует тем самым о готовности пребывать вне закона, вне порядка истины и поддерживающей ее коммуникации, быть выброшенным вовне, в том числе самого себя». Да, в «эпоху тотальной коммуникации» поэзию активно теснят визуальные практики, арт-объекты, «языковой шум» – но именно в ситуации заброшенности, беспризорности, изгнания ей, поэзии, существовать привычнее всего.

Так критик уступает поэту: первый сообщает «Сумме поэтики» аналитику и богатый философский инструментарий, второй – поэтическое измерение каждого конкретного разбора. Скидан говорит об искусстве «сложно» – но эта сложность конгениальна, соприродна предмету разговора и его собственному мироощущению. Если у нас еще не принято широко пользоваться понятием «элитарная критика», то «Сумма поэтики» – хороший повод, чтобы ввести его в обиход.