«Правда ли, что Китай готовится сорвать праздник путем военного вмешательства?» (отрывок, Republic)

Страшилки 1960-х: китайцы нападут на нас в ноябрьскую годовщину, а тем временем китайские диверсанты распространяют в СССР загадочные смертоносные товары

В одном городе женщина с сыном жила. Сын уже взрослый был. И вот однажды купила женщина такой большой китайский ковер. Она, конечно, его на стенку повесила и весь день вместе с сыном на него любовалась. А ночью раздался страшный крик. Сын испугался, вызвал милицию. Заходит милиция и видит: лежит мертвая женщина на постели; и у нее нет никаких ран и синяков, только на лице выражение смертельного ужаса!

Это адаптированная цитата из книги Александры Архиповой и Анны Кирзюк «Опасные советские вещи: Городские легенды и страхи в СССР» (выходит в издательстве «Новое литературное обозрение»). С разрешения издательства мы публикуем отрывок из раздела «Мао из гроба встает: светящиеся ковры и “китайская угроза”», речь в котором идет о «страшилках», весьма популярных в 1960-е – 1970-е годы, в эпоху крайнего обострения советско-китайских отношений.

Былая «вечная дружба» двух коммунистических режимов сменилась в те годы откровенной враждебностью; к концу шестидесятых миллионы советских граждан были убеждены, что большая война с восточным соседом неизбежна. Причем китайцы со свойственным им коварством собираются ударить непременно в праздник – 7 ноября (в день очередной годовщины Октябрьской революции) или в День победы. А тем временем маоистские диверсанты распространяют в советских городах смертельно опасные китайские товары.

Итак, продолжение страшной истории про таинственную смерть в квартире с большим китайским ковром:

Никто ничего не понимает, а один милиционер, опытный лейтенант (его потом следователем взяли), догадался свет выключить. Стало темно и все увидели ужасающую картину. На стене гроб светится, в нем лежит Мао Цзэдун. В руках его, на груди сложенных, свечка зеленым огнем горит. А глаза открыты и на людей смотрят. Опытный лейтенант сразу же свет включил. И снова ничего нет, только на стенке ковер висит, разными цветами переливается. Тогда поняли все, что это от страха люди умирали, когда ночью гроб с Мао Цзэдуном видели. А это китайцы специально фосфоресцирующими нитками на своих коврах вышивали. При свете и не видно ничего, а в темноте светится. Так они со своим вождем прощались.

СССР и Китай были большими друзьями до ХХ съезда КПСС в 1956 году, где Никита Хрущев осудил сталинизм. Это вызвало недовольство Мао и его сторонников, которые обвинили советское правительство в «ревизионизме» (что в данном случае означало пересмотр идеологического канона). После этого отношения между странами стали прохладными. Но особенно ощутимо испортились они с началом китайской «культурной революции» — движения рабочей и крестьянской молодежи (хуйвейбинов и цзяофаней), направленного против старых партийных кадров, представителей научной и творческой интеллигенции. Движение было организовано Мао в рамках борьбы за единоличную власть и, помимо антикультурной и антиэлитарной, имело также антисоветскую направленность, что не могло не вызвать негативной реакции СССР. С середины 1960-х годов советские газеты наперебой печатали материалы, осуждающие «культурную революцию». С особой интенсивностью такие материалы выходили после демонстративно антисоветских акций со стороны Китая. За этой пропагандистской кампанией последовал вооруженный конфликт на острове Даманский, вызванный неоднократными попытками китайцев нарушить советско-китайскую границу. Во время боевых действий на Даманском в марте 1969 года газетная риторика, что неудивительно, стала еще более агрессивной, а многие советские люди стали всерьез опасаться, что локальное столкновение перерастет в масштабную войну. На собраниях «трудовых коллективов» партийным лекторам задавали вопросы о возможной войне с Китаем, причем количество таких вопросов росло: если в 1966 году такие вопросы интересовали 8% присутствующих, то в 1967 году — 14%, а в 1969-м (период столкновений на острове Даманском) — более 20%.

Очень неспокойным был 1967 год. 25 января китайские студенты-маоисты устроили беспорядки на Красной площади возле Мавзолея Ленина. В ответ на эту акцию на следующий день студенты были высланы из СССР, а 29 января хунвейбины начали осаду советского посольства в Пекине, о чем сообщила своим читателям главная советская газета «Правда». Еще через два дня, 31 января, в пекинском аэропорту хунвейбины блокировали самолеты с советскими специалистами, возвращавшимися из Вьетнама. В воздухе запахло войной. Одесский композитор Владимир Швец 10 февраля 1967 года записывает в своем дневнике слухи о том, что война уже началась:

Хотя радио толком ничего не объясняет, но город весь взволнован китайскими событиями. Мне рассказали, что на нашу китайскую границу китайцы двинули сто тысяч солдат. Они нарвались на электрозаграждения и были сожжены. Якобы в Китае вопят о мести, а Мао собирается быть в Москве.

Советские люди боялись не только открытого вторжения, но и внутренних диверсий, тем более что маоистские настроения (как и сталинистские) существовали и в самом СССР. Органы госбезопасности стали сообщать о случаях задержания людей, разбрасывающих маоистские листовки. Так, 13 февраля 1967 года, как раз после описанных событий, в Комсомольске-на-Амуре были задержаны два комсомольца и один член партии, которые написали и разбросали маоистские листовки, где глава китайской компартии именовался «красным солнышком в наших сердцах» и содержались призывы к «пролетарским коммунистам»: «Боритесь с шайкой современных ревизионистов, продолжателей Хрущева, антикоммунистов!»

Ситуация накалилась осенью 1967 года, в преддверие празднования 50-летия Октябрьской революции. В сентябре 1967-го историк Натан Эйдельман запишет в своем дневнике: «Перед праздником 50-летия. Нарастание истерических страхов, боязнь выйти на улицу, слухи о „китайских листовках“».

Слух о «китайских листовках», который упоминает Эйдельман, скорее всего, рассказывал о том, что китайцы не просто собираются напасть на СССР, но обещают сделать это именно накануне большого праздника. Сотрудники КГБ едва успевали фиксировать панические слухи о том, что 7 ноября, в «красный день календаря», на СССР одновременно нападут и Китай, и Румыния. 4 сентября 1967 года школьницы 7-го класса, сильно впечатленные этими слухами, разбросали на территории завода в Донецкой области листовки, подписанные именем Алексея Косыгина, который тогда был председателем Совета министров СССР. Листовки предупреждали о том, что война уже началась: «Товарищи! Война! Запасайтесь пищей и водой».

Об этой опасности советские жители активно расспрашивали инструкторов партии, лекторов-пропагандистов и любых представителей власти, о чем те писали в своих отчетах: «Дадут ли китайцы праздновать 50-летие Октября?» или «Правильно ли, что Китай готовится сорвать праздник 50-летия Советской власти путем военного вмешательства?». Циркулирование слухов и городских легенд о готовящейся диверсии в ситуации такой политической напряженности становилось все значимее, потому что советские жители не находили интересующей их информации в газетах и радиопередачах. Партийных инструкторов завалили вопросами: «Почему в наших газетах открыто не пишут обо всех подробностях китайских событий?», «Будут ли помещаться в печати материалы о разногласиях с Китаем?», «Каковы сейчас взаимоотношения с Китаем? Почему этот вопрос освещается мало в газетах?»

Напряженное ожидание военного вторжения или диверсий держалось весь конец 1960-х годов и все 1970-е годы. Слух о том, что китайцы готовят страшную диверсию под праздник, продолжал функционировать и спустя одиннадцать лет после паники 1967 года. 18 января 1978 года Николай Работнов запишет в своем дневнике: «В Калуге вражеские агенты накануне дня Победы распространили среди воспитанников детских садов (sic!) и учеников младших классов, что 10 мая начнется война с Китаем… представляете коварство». В это же время становится страшно популярен анекдот: «2000 год. На финско-китайской границе все спокойно».

9 сентября 1976 года умирает Великий Кормчий Мао. Примерно в этот момент (или чуть позже) и возникают рассказы о желанном и опасном китайском ковре. Чтобы понять, как эти легенды возникают, мы должны вспомнить особенности советского потребления.

В то время советский человек получал множество ценных товаров, облегчающих ему жизнь, от восточного соседа: китайские спортивные костюмы, тапочки, термосы и, конечно, китайские полотенца. Многие бывшие граждане СССР вспомнят эти большие махровые, но при этом довольно тонкие, полотенца, размером с небольшой настенный ковер, с ярким рисунком (цветы, тигры, восходящее солнце). Такой необычный внешний вид полотенца расширял возможности его использования: его можно было также использовать в декоративных целях, для украшения квартиры. В частности, его вешали на стену как настенный ковер, что соответствовало советской моде.

Надо сказать, что настенные ковры, которые сейчас воспринимаются как неприятный и подлежащий ликвидации атрибут «бабушкиной» квартиры, в позднесоветское время обладал совсем другим статусом. Ковры были показателем достатка, модным элементом домашнего интерьера, они не только и не столько клались на пол, сколько вешались на стену. Таким образом они и украшали, и одновременно утепляли холодные стены панельных домов. Ковры были дефицитом, поэтому, появившись в продаже в том или ином населенном пункте, они довольно быстро исчезали. Так, одна наша собеседница в 1983 году, когда в нескольких магазинах ее родного города Свердловска (сейчас Екатеринбург) вдруг «выбросили» ковры, купила аж четыре штуки, потому что понимала, что долго они в магазинах не пролежат, а лишними никогда не будут и пригодятся если не себе, так родственникам. В отсутствие ковров на стену могли вешать как раз те самые большие китайские полотенца.

В городской легенде ковер китайского производства (или, как мы понимаем, возможно большое китайское полотенце) оказывается чем-то иным. Советские жители рассказывали, что китайцы вышивают изображение Мао специальными «фосфорными нитками» или наносят его «фосфорными красками», для того чтобы ночью в красивом настенном ковре проступило изображение Великого Кормчего, лежащего в гробу. Но зачем китайцам потребовалось создавать такой скрытый знак? Существовало три варианта этой легенды, которые по-разному объясняли это действие.

Одна версия предполагала, что на китайском ковре или полотенце проступает портрет Мао, и таким образом, китайский товар является скрытой маоистской пропагандой, аналогом маоистских листовок, с которыми боролся КГБ: «Ну так все китайские ковры крашенные шелковые после культурной революции надо было сдать в КГБ — ибо там по ночам светился портрет Мао». К тому же в то время среди советских жителей ходит история о «полотенечной диверсии». Кто-то с советской стороны закупает партию китайских полотенец (в другом варианте они навязываются в качестве подарка), а когда они прибывают, выясняется, что на каждом полотенце есть еще и портрет Мао. А это уже китайская пропаганда. Что делать? Советский чиновник говорит: «Отличные полотенца! Спасибо! Но вот проблема — вы же понимаете, что советские люди будут вытирать этими полотенцами самые разные части тела». Ну и все, полотенца с позором забрали обратно.

Согласно второй версии, фосфоресцирующая вышивка на коврах есть акт диверсии: «Ночью высвечивается изображение Мао Дзэдуна, а иногда Мао Дзэдуна в гробу. Эти ковры специально продавали, потому что китайцы — враги». Вышивая на ковре тайный знак, враги-китайцы напоминают советским людям о себе, или, как в страшной истории, приведенной в начале раздела, пугают советских людей до смерти.

Третья версия заключалась в том, что в Китае есть инакомыслящие, которые, вышивая на ковре «Мао в гробу», делают таким образом протестное высказывание: «Подразумевалось, что в Китае есть инакомыслящие, противники власти. А мы — расхлебываем… Ковра не купить…»

Как мы помним, обнаружение опасного знака в 1930-х годах влекло за собой уничтожение объекта. Здесь, во-первых, нет процесса обнаружения знака и соответствующих техник («опасный знак» в виде портрета Мао сам себя являет изумленным зрителям). Во-вторых, история о китайском ковре ничего не говорит нам о судьбе вещи после обнаружения светящегося портрета. Только один наш информант сообщил (с явно иронической интонацией), что такой ковер следовало «сдать в КГБ». Многим этот рассказ преподносился не в качестве достоверной истории, но в качестве образца глупых слухов, смешного «анекдота» о прошлом, или «байки»: «Про гроб с Мао Цзе Дуном на китайском ковре мама рассказывала. Но скорее в качестве примера нелепых слухов».

К началу 2000-х годов окончательно забывается контекст, благодаря которому в 1970–1980-х годах история о китайском ковре могла восприниматься как рассказ о китайской пропаганде/диверсии/протестном высказывании и сохранять какую-то референцию к реальности. В комедийном фильме 2001 года «Даун Хаус» эта легенда вкладывается в уста героини, вспоминающей свою молодость: «В мою молодость цыгане на рынке продавали китайские ковры, их домой приносишь, вешаешь на стену. Днем вроде ничего, а ночью ковер зеленым начинал искриться и на нем портрет Мао Цзэдуна в гробу появлялся. Такие вот традиции!» Но в контексте фильма, состоящего почти целиком из абсурдистских диалогов и черного юмора, история о ковре с Мао воспринимается как очередная шутка сценаристов.