Книга историка и культуролога Дины Хапаевой посвящена месту смерти в современной культуре. То, что смерть и мертвые интересуют живых, не новость, но в последние пару десятилетий этот интерес приобрел невиданный размах и абсолютно новый характер. Смерть стала не тревожным напоминанием, не щекочущей приправой, а постоянным фоном нашей жизни и прежде всего — смысловым центром индустрии развлечений.

Монстры и нелюди, вампиры, зомби, каннибалы раньше обитали на периферии культурного процесса. В готических романах и классических хоррорах они всегда были исчадиями, угрозой для человека, остававшегося в центре внимания. Теперь они стали любимыми протагонистами мейнстримной кино- и литературной продукции (от романов Стефани Майер до сериала «Ганнибал»), идеальными героями и возлюбленными. Они продолжают питаться людьми, но привлекают гораздо больше, чем пугают.

Есть и другие симптомы. Процветает «черный туризм», в котором объектом паломничества становятся места массовых или особо примечательных смертей. Развивается субкультура поклонников знаменитых серийных убийц с целой индустрией туров, книг и драгоценных коллекционных артефактов (в английском есть даже специальный термин — murderabilia). Уличная мода заимствует из маргинального готического стиля разного рода смертельные атрибуты (черепа, кости, могилы) и делает их такой же нейтральной частью повседневной одежды, как стразы или изображения котиков. Наконец, когда-то бывший довольно малозначимым праздником Хэллоуин, во время которого дети и взрослые наряжаются в разнообразных мертвецов, вдруг стал едва ли не популярнее Рождества.

Эту одержимость смертью Хапаева называет «танатопатией» (греческое слово, буквально означающего «тяга к смерти», вероятно, нужно для того, чтобы избежать ассоциаций с влечением к смерти Фрейда: для Хапаевой это не органическая черта человеческой психики, а пугающая аномалия). Ее торжество странным образом сочетается с продолжавшимся на протяжении всего ХХ века изгнанием смерти из обыденной жизни, ее денормализацией. Раньше люди умирали постоянно, и никто этому не удивлялся. Смерть была встроена в мировоззрение на самом обыденном уровне. Только в прошлом столетии смерть стала эксцессом. Ее можно было увидеть как катастрофу, но стало невозможно применить к себе. Люди перестали понимать, что значит умирать, и начали стараться как можно меньше об этом думать. И почти одновременно с тем они стали одержимы мертвецами. Точнее — не-мертвецами: вампирами, зомби и прочими персонажами, действующими по ту сторону человеческой смерти и утверждающими ее малозначительность.

Это любопытные и, несмотря на некоторую публицистическую неряшливость, убедительные наблюдения. Когда Хапаева переходит к поиску причин воцарения танатопатии, «Занимательная смерть» готовит сюрпризы. Главный, как она полагает, корень торжества смерти как аттракциона — крушение традиционного гуманизма и растущее сомнение в человеческой исключительности. Виноваты во всем этом интеллектуалы. Все они хотели хорошего, но играли с огнем и доигрались.

Список, если вкратце, таков: французские теоретики от Леви-Стросса до Деррида, задавшиеся целью деконструировать человеческий субъект и дегуманизировать гуманитарные науки; пионеры зоозащиты, взявшиеся бороться за права животных в ущерб правам человека; разного рода транс- и постгуманисты, решившие, что человечество эволюционно устарело и должно отойти в прошлое, уступив место новым видам. К 90-м годам все эти интеллектуальные тренды перестали быть достоянием элиты и вышли в массы, встретившись с другой, не менее опасной волной. Ее крестным отцом был автор «Властелина колец» — первый писатель, поставивший в центр своего повествования не человека, а нелюдя — хоббита — и открывший тем самым дорогу новой антигуманной литературе. Когда французская деконструкция, американский экологизм и английское фэнтези встретились, наступила эра монстров.

У Хапаевой одинаково странные взгляды на историю критической теории и массовой культуры, но разоблачать ее построения не хочется — настолько диковинно выглядит повествование, в котором темными предвестниками крушения гуманизма под ручку выступают Мишель Фуко и Дж. Р. Р. Толкин. Однако роль последней и самой зловещей всадницы апокалипсиса Хапаева отводит Джоан Роулинг (автор называет ее «Ролинг», и это эксцентричное транскрибирование добавляет странности). Около трети книги посвящено анализу саги о Гарри Поттере и ее влияния на умы современного юношества.

В интерпретации Хапаевой поттериана аккумулирует в себе все бесчеловечные тренды, скопившиеся в массовой культуре к концу 90-х, и переводит их на язык детской литературы. Ее романы учат ненавидеть в себе все человеческое, относиться к смерти с презрением и одновременно страстно желать ее. Они помещают увлекающихся детей в шизофреническую реальность, ведущую к неизбежному краху личности, а особо впечатлительных толкают к суициду. В общем, лишают последней возможности вырасти в человека, каким его представляла и ценила традиционная культура.

По краткому пересказу должно быть понятно, что «Занимательная смерть» — довольно удивительное чтение. Несмотря на внешний вид научной монографии, обилие ссылок и специальной терминологии, она напоминает что-то вроде алармистской экспертизы Минкульта, а еще больше — позднесоветскую брошюру об упадке западной буржуазной культуры. При определенной симпатии к такого рода курьезам ее можно прочитать с удовольствием.