Посвящение всегда, помимо благодарного приношения, несет в себе заявление о родстве. Книга «Северная ходьба» — первая из трех, вошедших в одноименный сборник, — посвящена памяти Натальи Горбаневской. Выдающаяся поэтесса Горбаневская высоко ценила Булатовского, и в звучании его поэзии ее ноты хорошо различимы. И тем не менее разница между этими поэтами очень велика: она не в просодии, а в мировоззрении.

Тексты Горбаневской, особенно поздние, — праздник легкости. Булатовскому хорошо знакома эта легкость — постоянная перекличка созвучий, рискованные ритмы, идущие от разговорной речи и как бы прокладывающие в русской метрике новые дороги:

По маленькой бы еще небесного огня,
чтоб сердцу стало холоднее,
чтоб дымчатые края, друг в друга прозвеня,
сомнений не доставили бы на дне и
опять наполнились отчужденным пайком
того, чье сердце стало льдинкой...

или:

Я скажу тебе (не слушай):
этот страх, что кормит уши
и выходит изо рта,
это — эта, а не та,
му́зыка, а не музы́ка, —
на подтяжках ветровых,
шлепающих в пузо звука,
что дает тебе под дых,
что дает тебе под дых,
что дает тебе под дых:
ых!

Тем примечательнее, что весь этот инструментарий Булатовский часто применяет для совсем другого: для поэзии сумрачной, отчаянной, трагииронической («Хорошо о смерти говорить / в сорок лет хорошими стихами»), порой даже злой:

Есть музыка над вами, суки, суки!
Шерсть воздуха полна ее прозрачных гнид,
их выбирают сморщенные руки
тяжелых склеротичных аонид.

И каждую, младенческую, — к ногтю.
И щелкает... И в голове слышна
засыпанная паровозной копотью
по пояс — елисейская страна.

И каждый раз — в последний раз, и снова
в последний раз вам музыка звучит,
и каждый раз, не сдерживая слова,
в последний раз вам музыка звучит!

Не усвоили от Мандельштама, не усвоили от Кривулина — ну, усвойте от меня, как бы говорит это стихотворение.

Вторая часть сборника — поэма «Родина»: сложно устроенная ритмически и синтаксически череда воспоминаний, которые ассоциируются у конкретного человека с этим, глубоко приватизированным, понятием. Родина здесь начинается не с картинки в твоем букваре и не с заветной скамьи у ворот, а с ритуального мытья девяностопятилетней бабки, с запаха метро, с преодоления бесприютности при помощи поэтических текстов, с внезапных летних смертей случайных людей, с приобщения к русскому эмоциональному дзэну: «Я начинаю чувствовать границы страдания. Это хорошо». Предметный мир поэмы предельно детализирован, и это совпадает с детализацией звука, фразы; разрозненные воспоминания слипаются в единство.

В «Родине» как раз нет резкой суровости, отличающей «Северную ходьбу» и одну из предыдущих книг Булатовского — «Смерть смотреть». В тех книгах чувствуется постоянное ощущение поэта, что детали могут предать — то же утреннее шарканье дворницкой лопаты можно прочитать как знак уюта и знак угрозы. Но внутри тяжести этого ощущения у Булатовского то и дело рождается легкость — наследуемая у Горбаневской и, конечно, у главного мастера такого, говоря биологическим языком, метаморфоза — Мандельштама («из тяжести недоброй / И я когда-нибудь прекрасное создам», «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы» — завет, затверженный Булатовским и многими другими прекрасными поэтами). Поэтому в «Северной ходьбе» не раздражают, казалось бы, необязательные тексты. «Одна другой говорит: / „Шу-шу-шу, щу-шу-шу”» — и хорошо, пусть говорит. Мы за это время вздохнем.

Так же и последняя из трех книг, «Немного не так», уже самим названием намекает на сдвиг, который необходим для передышки. Для того, чтобы ненадолго стряхнуть с себя морок и подозрительность. В стихах 2016–2017 годов разворачивается ирония («как в бороду всматриваются усы» — о встрече Толстого и Чехова), из сновидческой глубины всплывает сентиментальность:

я брил во сне лицо отца
я брел по его лицу
светлеющей тенью косца
ни дереву ни кустецу
не уступая черт лица

<...>
и голова отца росла
и воздухом становясь
не знала ни слов ни числа
но только слов родную грязь
и вздохов дивные дела

Но движется ли Булатовский к умиротворению — от «хорошо о смерти говорить» до «круглые смешные слова. // Хорошо носить их с собой, / как стеклянные шарики»? Никоим образом. «Совпаденья неслучайны. Красота случайна. / Ссучивается даже нить», — заявляет поэт в стихотворении, которое начинается строками «Интересны только инвалиды, / алкоголики, бомжи» и дальше взвинчивает себя до предела. Мы исчерпали передышку и готовимся к новой атаке. Сборник «Северная ходьба», прочитанный подряд, похож на большое музыкальное произведение — и по тому, как в его финале нарастают перечисления, переборы слов («Колода, дóлбанец, пень-полено, / улей, закрывший роток-леток», «душенька, душонка, душка, / недопсюха и психушка», «род дура дар родство урод / рост рот уста устав состав») — можно предположить, что вновь происходит подготовка совсем к другой музыке.