Почему человечество чаще всего создавало роботов-женщин и тут же начинало их бояться? Александр Чанцев рассказывает о сборнике эссе культуролога Владислава Дягтерева.

Кульутролог, преподаватель факультета свободных искусств и наук СПбГУ Владислав Дягтерев наконец-то собрал свои статьи и эссе, выходившие в журналах «Неприкосновенный запас» и «Знание — сила» и на сайте Post (non) fiction. А собранные тексты, нанизанные на определенную смыслополагельную интенцию, звучат, конечно, совершенно иначе.

Тема тут обширна, но в этом и сложность — нужно вычленить и скрепить здание, не хайдеггеровское языковое, но смысловое. Не зря в книге обсуждаются проекты и рисунки Вавилонской башни: полая ли она была, сколько в ней лестниц, жили ли рабочие на самой верхушке, каковы, наконец, были планы Создателя по наказанию дерзновенных. Рассматривались, оказывается, и более жесткие санкционные меры, нежели смешение языков.

Эссе Дегтярева и замечательны тем, что сродни шерлокхолмсовской работе: там из горы фактов извлекались малозаметные или те, которые больше на виду; воссоздавалась суть преступного действа; непонятная по сути логика переводилась на язык понимания. Здесь — демонстрация интеллектуальных схем, справедливых или чуть спорных, но всегда захватывающих, вызывающих у читателя раздраженно-восторженное восклицание: «Эх, как же сам не сообразил!».

Темы же тут не самые обсуждаемые и избитые. Ретроактивность, то есть изменение прошлого; обсуждалось даже, что всесильный Творец может изменить и прошлое, но томисткое [томизм — направление в схоластической философии и теологии католицизма, порожденное влиянием Фомы Аквинского] лобби все же «завернуло» эту идею. Или (все же более обсуждаемая) проблема — равноценна ли копия художественного объекта оригиналу (те же японские деревянные храмы восстанавливались по многу раз, японцев это, замечу, никоим образом не смущает), сколько процентов аутентичного должно остаться или вообще важна только рецепция? Или о технике — когда вообще зародилась идея надчеловеческого, превосходящего антропоморфное технократизма? Довольно долго тут было все вполне благолепно:

«Техника XIX века верно служила людям, не претендуя на большее. Поэтому техническая революция, связанная с появлением железных дорог, пароходов и телеграфа, не породила никакого футуризма. Напротив, сама сфера технического считалась нуждающейся в окультуривании и одновременно в некоем оприроживании — отсюда и вагоны в форме карет, и флоральный псевдоготический декор в оксфордском Музее естественной истории. Генезис представления о технике как о надчеловеческой силе проследить трудно. С одной стороны, философские предпосылки техники имеют явно гностическую природу: стремление добиться благодати инструментальными средствами. Гностична теория органопроекции, разработанная Эрнстом Каппом и популяризированная у нас Флоренским (инструменты как продолжение органов, то есть человек эманирует их из себя)».

И уже не нужно обладать зашкаливающей эрудицией автора, чтобы понять, что едва ли не интереснее «магистральных» идей тут россыпь наблюдений на полях. Откуда пошло представление о времени=власти (монарх им располагал, плебс не имел права на него), как здание-колонна может утверждать власть масс-медиа и кто всерьез считал Льюиса Кэрролла не только педофилом, но и Джеком Потрошителем.

Перед эрудицией автора не грех снять шляпу еще раз. Не только между делом обсуждать биографию, работы, контекст публикаций авторов вроде Батлера, что по воле случая и победивших нарративов (вспомним вот, что идея о возможности Бога корректировать прошлое и, соответственно, ее авторы были забыты и отодвинуты) оказались далеко не в первых рядах интеллектуальной истории — дорогого стоит. Еще дороже, возможно, то, как Дегтярев работает с признанными исполинами: цитируя Фуко, Беньямина, Бодрийяра и других, он не только не идет на поводу у громких имен и великого пиетета, но может их слегка поправить, тонко указать на некоторую предвзятость, столкнуть на философском ринге. И это еще одна прелесть «Прошлого как области творчества» — такой изящный, легкий, с юмором стиль, словечко на английском, парадокс, еще одно наблюдение. «Ах да», — «вспоминает» он и рассказывает еще одну поразительную историю. Chapeau!
Не знаю, право, прогуливают ли нынешние студенты в целом и студенты преподавателя Дегтярева в частности, но я бы не согласился ни за какие коврижки.

Но вот потом, как мы знаем, понеслось — и Маринетти ставил машину выше человека, а Корбюзье со своей идеей автомобильной дороги на крыше многокилометрового дома явственно показал человеку его подчиненное место. Но схожие идеи, опасения и тревоги были задолго до ХХ века: вот, в частности, англичанин Сэмюель Батлер еще в 1863 году призывал к полному уничтожению механической жизни, «чтобы не дать машинам — более совершенным и эффективным, чем мы сами — поработить человечество». А разбирал он не суперкомпьютеры, управляющие АЭС и межконтинентальными ракетами, а всего лишь вытеснение напольных часов портативными (мобильными). Недаром робота Альберта Великого расколошматил сам Фома Аквинский!
В пандан к этим ужасам автор — хоть и в другом месте книги — приводит высказывание Жака Эллюля о том, что «техника полностью антропоморфна, поскольку человеческие существа стали полностью техноморфными». А это, заметим, еще 2000 год, до всяческих болтающих с тобой цифровых девиц вроде Siri и Алисы и прочего шабашного разгула нейронных сетей.

Хотя механические женщины жили рядом с человеком всегда: «египетская femme fatale умирала на потребу публики, пока не кончался завод пружины. Впрочем, она заслужила свою судьбу. Утешением для несогласных может служить то, что она была не одинока на этом поприще. Так, в знаменитом некогда музее Пьера Шпицнера (Брюссель) имелась не дошедшая до нашего времени восковая „Венера“, способная имитировать дыхание и вдобавок разборная. По крайней мере, ее грудь и живот снимались, обнаруживая детально воспроизведенные внутренние органы. Интересно было бы выяснить, прекращала ли она дышать во время этой жуткой процедуры». И вот еще прекрасное, bon mot почти, наблюдение-находка автора — человечество почему-то чаще создавало роботов женщин. А потом (вспомним хотя бы «Метрополис») их же и боялось. Какой-то, замечу уже от себя в духе вульгарного фрейдизма, отголосок комплекса vagina dentata в эпоху викторианского стимпанка?