Книга одного из титанов американской арт-критики Хэла Фостера рассматривает сюрреализм в контексте психоанализа, но не впадает в существующие клише. «Компульсивная красота» пробует вернуть этому художественному направлению значимость.

Труд под названием «Компульсивная красота», вышедший в 1993 году, стал, по словам автора, симптомом «возвращения сюрреализма» в англоязычную академию, значение которого, утверждает Хэл Фостер, принижалось и игнорировалось художниками и критиками. Они зачастую видели в нем «болезненный интервал перед появлением абстрактного экспрессионизма» или «декадентскую версию авангардных попыток объединить искусство и жизнь». Меж тем сюрреализм, доказывает автор, стал «ретроактивной точкой опоры» для постмодернистского искусства, вызвал программный интерес к «сексуальности в визуальном» и «бессознательному в реальном», а также заложил основы критики гендера и политики идентичности.

Фостер не стремится к широкому историко-теоретическому анализу движения, подчеркивая, что его исследование текстологическое, а цель — показать не сюрреализм, но «как сюрреальное становится таковым». В книге разбираются по преимуществу тексты — статьи и литературные произведения корифеев сюрреализма, классические работы по философии модернизма Жоржа Батая, Вальтера Беньямина и Шарля Бодлера. В «Компульсивной красоте» они трактуются через психоанализ Зигмунда Фрейда, экскурс в который занимает здесь немало страниц.

Фостера интересуют избранные фрейдовские понятия, в частности понятие «нездешнего» — именно так немецкое unheimlich, известное как «жуткое», перевел на русский Андрей Фоменко. «Нездешнее» — «возвращение знакомого феномена (образа или объекта, человека или события), который вытеснение сделало странным». Призрак «нездешнего» Фостер прослеживает во всей практике движения, от обоих его манифестов и романов Андре Бретона до фроттажей Макса Эрнста и автобио­графических заметок Джорджо де Кирико.

Не подгоняя теорию сюрреалистов к фрейдовским текстам, Фостер историзирует взаимное влияние и полемику между сюрреализмом и психоанализом, подчеркивая, что отношения между ними пронизаны как «силами мощного притяжения», так и «слабого, но ощутимого отторжения». При этом «Компульсивная красота» воспринимается как заочный психоаналитический сеанс ключевых фигур сюрреалистического движения, встраивающий Бретона со товарищи в психоаналитический modus operandi и заставляющий их изъясняться на его языке. В этом смысле книга Фостера ориентирована на хорошо подготовленного читателя, готового и желающего вникать в теоретические построения, выраженные непростым, подчас нарочито неясным языком.

На момент своего выхода книга не вызвала восторга в англоязычной академии. Специалист по Фрейду, искусствовед Джек Спектор отмечал вольности в фостеровской методологии, окрестив ее «усеченным психоанализом». Его коллега Джеймс Элкинс писал о редукционизме Фостера, пытающегося вместить многообразие сюрреализма в прокрустово ложе единого подхода.

В глаза бросаются «усеченный» список рассматриваемых авторов (Луи Арагон, Ханс Белльмер, Андре Бретон, Сальвадор Дали, Макс Эрнст) и отсутствие других ключевых фигур (Рене Магритт, Жоан Миро, Ив Танги и Пабло Пикассо сюрреалистического периода), включая художников-женщин, что отнюдь не примиряет сюрреализм с современностью. Странным кажется и выбор рассматриваемых наряду с текстами произведений — часто периферийных для того или иного художника.

Но удивляет другое. Тексты критиков, сопоставимых с Фостером по влиянию, меняют восприятие искусства, о котором написаны. После Розалинд Краусс, Дагласа Кримпа или Джона Бёрджера на вещи старых мастеров, классиков модернизма и современных арт-звезд невозможно смотреть по-старому и новый взгляд хочется распространить на все увиденное вокруг. Но к сюрреалистам в прочтении Фостера это не относится. Его построения раскрываются перед читателем, но легко складываются обратно, замыкаясь в своем герметизме и продолжая жить в отрыве от предмета, которому посвящены, нисколько не изменяя его для зрителя. Пикантность чтению, впрочем, придают разрозненные наблюдения — о фотографии, коллаже, эстетике старомодного — небанальные, но как будто «нездешние» по отношению к основному содержанию текста, по которому рассыпаны каскадом эффектных цитат.

И все же есть ощущение, что, написанная 30 лет назад, книга Фостера будет воспринята сегодня отечественной аудиторией. Русскоязычной арт-критике в целом не чужд психоаналитический дискурс, характерный для текстов Виктора Агамова-Тупицына или Александры Новоженовой. Каждая эпоха приносит новые травмы, оборачивающиеся «нездешними» сюрреалистическими кошмарами, требующими взгляда аналитика, внимательного к современным вытеснениям и возвращению вытесненного.