В Москве вышло исследование Виктора Мартиновича «Родина. Марк Шагал в Витебске». Это первая попытка реконструировать и осмыслить отношения Марка Шагала с родным Витебском. TUT.BY прочитал книгу и узнал, как живописью гения возмущались ветераны и как западные дипломаты помогли реабилитировать Шагала.

Живопись Марка Шагала — это классика. Теперь это общепризнанный факт, аксиома. В восьмидесятые и девяностые это было очевидно далеко не всем. Об этом в своей книге рассказывает Виктор Мартинович. В 1999 году будущий писатель поступил в аспирантуру БГУ. Научный руководитель предложила ему исследовать «Витебскую школу» (1918−1922 года). Исследование было написано, но защитить его Мартиновичу не позволили.

На основе диссертации, позднее защищенной в Вильнюсе, Мартинович написал монографию. Ее первая редакция вышла в 2015 году в Вильнюсе, в издательстве ЕГУ. Книгой заинтересовалось «Новое литературное обозрение» и лично ее главный редактор Ирина Прохорова, предложившая издать ее в престижной серии «Очерки визуальности». Ради второй редакции Мартинович основательно переработал исследование, добавив несколько новых разделов и изменив финал. Специально для TUT.BY Мартинович предоставил несколько фрагментов своего исследования. Уточним, что для удобства чтения мы убрали научный аппарат и ссылки, которые присутствуют в оригинальном издании.

«Достоин ли этот человек, чтобы к ней привлекать внимание советских людей?»

— Вещи, о которых пойдет речь дальше, крайне неприятно читать и еще сложней их было суммировать, обобщать, выстраивать в связный нарратив. В шагаловедении они, как правило, описываются одной-двумя стыдливыми строчками. Я постарался подробно реконструировать события, происходившие в Витебске и Минске во время Перестройки.

Гений умер в марте 1985 года так и не признанным в родном городе. Как и следовало ожидать, первая волна попыток его реабилитировать прикатилась из Москвы.

В 1987 году в журнале «Огонек» вышел текст поэта Андрея Вознесенского. Он съездил на родину художника и написал текст, в котором призывал построить в Витебске музей. Собирая материалы для своего эссе в Витебске, поэт согласился провести творческий вечер. Встречаясь с витебчанами, Вознесенский не только и не столько читал свои стихи, послушать которые собрались горожане. Он рассказывал им — не помнящим — про своего друга. Поэт повествовал «об огромном влиянии на современную культуру», оказанную их земляком, «о том, что весь мир знает о Витебске благодаря его картинам». Вечер «перешел… фактически в первый серьезный разговор о МШ с его земляками». Тут, в Витебске, Вознесенский тоже говорил о необходимости музея Марка Шагала. Он особенно подчеркивал, что больших денег это не потребует, так как дом, в котором жил маэстро, сохранился почти без изменений.

Такая «интервенция» из Москвы, да еще и осуществленная знаменитым поэтом в общесоюзном журнале, — явление не из тех, которое местным руководителям можно было бы игнорировать. В научном архиве музея Шагала хранится ценнейший документ, свидетельствующий о брожениях в витебских советских элитах по шагаловскому вопросу в 1987-м.

Горком поручил инструктору Витебского комитета КПБ Г. Рябушеву «исследовать» вопрос о том, является ли упомянутый Вознесенским в его эссе дом по адресу: Витебск, улица Дзержинского, 11, принадлежащий семье Мейтиных, имуществом, которым некогда владел отец М. Шагала. Инструктор горкома вопрос «исследовал» и написал «Справку по проверке факта проживания в доме номер 11 […] художника Шагал М. З.»: «Итак: 1) приписывать место рождения М. З. Шагал Витебску неосновательно; 2) в доме по ул. Дзержинского, 11 проживал ли он — это необходимо изучать более основательно. Как? Сейчас сказать трудно. Наконец, так ли уж важно установить и что это даст? Основание создать его музей? Но о чем должен быть этот музей? О его жизни и деятельности? Но тогда возникает очень существенный вопрос: достоин ли этот человек, чтобы к ней привлекать внимание советских людей?».

«Шагал искал признание везде, в т.ч. и в Израиле, но не в Витебске»

Андрей Вознесенский вряд ли мог предположить, что его эссе вызовет такую контратаку на родине художника. Раньше Шагала тут не замечали. Теперь, в перестроечный 1987-й, заметили и начали самозабвенно травить.

К выставке, которая должна была состояться в Витебске весной 1987 года, молодой скульптор А. Гвоздиков подготовил триптих, посвященный родоначальникам витебской художественной школы. Композиция включала в себя фигуры Казимира Малевича, Марка Шагала, а также Ильи Репина — русского художника, имевшего дачу под Витебском. К выставке был издан каталог, работа А. Гвоздикова была в нем указана. Запрещать всю выставку было слишком скандально, изымать произведение Гвоздикова — невозможно, так как оно имелось в каталоге. И вот тогда по приказу инструктора Витебского обкома партии фигура Шагала была «изъята». «Изъятие» фигуры из законченной скульптурной композиции — вещь непростая, поэтому даем разъяснение: «фигура „приверженца сионизма“ была отпилена, и образ ненавистного художника отделен от его сподвижников». Инструктор обкома партии с лобзиком, пыхтя, «изымающий» Марка Шагала из художественной истории Витебска, — сцена, сама по себе достойная скульптуры.

В ноябре 1987 года «Политический собеседник», орган ЦК КПБ, поместил подборку писем читателей (в одном из предыдущих номеров была опубликована статья Владимира Бегуна, в которой автор выступил против реабилитации Шагала). «Хочу поблагодарить автора за информацию, которая вносит ясность в этот вопрос. Дело в том, что в Витебске ведутся разговоры о том, открывать музей Шагалу или нет. Поскольку, однако, Шагал искал признание везде, в т.ч. и в Израиле, но не в Витебске, то вряд ли стоит делать это», — писал читатель Гололобов.

В научном архиве витебского музея хранится оригинал одного из писем, подписанного ветераном Великой Отечественной войны Михаилом Калашниковым из поселка Новогрозненский Гудермесского района Чечено-Ингушской АССР. Калашников не был в курсе, что «Гала Шагала» (так называлась статья Андрея Вознесенского из «Огонька») — это не имя художника, а указание на то, что у него открылась гала-ретроспектива картин: «20 миллионов сложили головы на поле брани, защитили Родину-мать Россию не для того, чтобы увековечивать врагов революции, подобных Гала Шагала. Мне, пацану, было 8−9 лет, и я как сейчас вижу тех красногвардейцев, как они стояли у нас на квартире. Отец мой плел им лапти, а мать чинила шинели. Два брата ушли добровольно защищать Родину от Колчака, Юденича, Петлюры и Краснова, а Гала Шагала помогал долларами иностранной интервенции, чтобы задушить нашу молодую республику Советов».

«Если мы о каждом эмигранте будем картины снимать…»

В том же 1987 году завершалась подготовка к выпуску пятого тома «Энциклопедии литературы и искусства Белоруссии». После напряженной борьбы в печать пошла «очень добросовестная» статья о Шагале. Но редактор БСЭ Ирина Шиленкова, которая ее подготовила, была уволена. Причем уволили, как это всегда происходит в таких случаях в постсоветских странах, не по статье, без всякой вообще связи с этой историей вокруг Шагала: за то, что она не прошла аттестацию. Особенно подчеркивалось, что Шиленкова уволена в полном согласии с мнением трудового коллектива.

 

Женщина попробовала оспорить свое увольнение в суде. Этой историей заинтересовался режиссер-документалист, работавший в тот момент на киностудии «Беларусьфильм», Аркадий Рудерман. Он вместе со съемочной группой стал ходить на заседания судов и документировать все происходящее там.

Впрочем, первоначально Рудерман желал лишь сделать праздничный фильм к 100-летнему юбилею Шагала: в скандал затея превратилась тогда, когда на студии заявку Рудермана заблокировали с формулировкой «если мы о каждом эмигранте будем картины снимать…». Документалист принял решение делать кино вопреки воле начальства и за свой счет.

«В фильме есть замечательная по точности фраза одного из персонажей, заместителя директора Белорусской советской энциклопедии. Он принимал решение по одному вопросу, который косвенно касался Шагала. И этот чиновник, обращаясь к суду, говорил: «Не мы же решаем»! — вспоминал в 1991-м Рудерман. «Вот как, например, говорит об этом с простодушной улыбкой режиссеру народный заседатель, принимавший участие в рассмотрении дела Шиленковой: «Судье позвонили… Ну а что ему делать? У него ведь дети… Жить надо…» — пересказывают фрагмент герои фильма.

Дальше с фильмом Рудермана начало происходить то же самое, что накануне происходило с Шагалом: «…пленку с фильмом на студии после просмотра по команде руководства изъяли — извлекли непосредственно из проекционного аппарата…». Режиссер пригрозил директору обращением в милицию, и тогда коробки вернули в монтажную. Однако «…исходные материалы фильма были, тем не менее, арестованы, и Аркадий уже сам был вынужден их выкрасть со склада киностудии и ближайшим поездом вывезти в Москву».

В Москве фильм ждал триумф: специальный приз на Первом Всесоюзном фестивале документальных фильмов в Свердловске и показ по второй программе Центрального телевидения в передаче «На перекрестках мнений». Но худсовет «Беларусфильма» картину не принял, Рудерману пришлось уволиться со студии — это была вторая за год отставка «из-за Шагала».

Фильм так и не удалось спасти. В 1991 г. Рудерман пояснял: «Фильма ведь как такового нет. Мне его закончить не дали. В Свердловске я показывал „материалы к фильму“… У меня теперь осталась только одна, подслеповатая от сотен просмотров, видеокопия». Сам режиссер погиб через год после этого интервью: в 1992 году в Таджикистан, куда он поехал снимать фильм о происходившей там войне, его машина в лобовую столкнулась с шедшим навстречу транспортом. В этой аварии была всего одна жертва: Аркадий Рудерман.

«Вся улица была заставлена лимузинами с дипномерами и флагами иностранных держав»

Что интересно, «реабилитация» художника произошла на родине тихо и не была вызвана крупными политическими сдвигами. Шагала «легализовало» время: начали один за одним умирать от старости влиятельные преследователи, занимавшие некогда ключевые посты в науке и номенклатуре. Их дети, как правило, успевшие поучиться за границей, погулявшие по музеям Западной Европы, были носителями уже совсем иных взглядов. На полотнах Шагала они видели не «сионизм» и «антисоветчину», а наивный мир детского сна, пронзительность цветовых сочетаний, причудливость пластики. Словом, эти молодые белорусы воспринимали мир примерно так же, как среднестатистический немец или француз. Возможно, им даже было стыдно за слова и дела отцов.

Первый важный сдвиг произошел в 1999 году. К этому моменту горисполком уже согласился передать Дому-музею Марка Шагала здание по улице Покровской, в котором жил живописец в детстве. Но дом на бывшей Бухаринской, ныне улице Правды, 5а, тот самый легендарный дом, который стал цитаделью авангарда в городе, дом, из которого Шагала выселяли предписанием для того, чтобы освободить площади под музей — так вот, этот уникальный дом, чудом сохранившийся во время Второй мировой, никто и не думал сохранять.

Его могли снести, отремонтировать, перестроить в любой момент. Вот что тогда придумали витебские интеллектуалы: на собственные средства они изготовили памятный знак, простую металлическую табличку коричневатого цвета. Она сообщала: «В этом здании находились: 1918−1920 — Высшее народное художественное училище. 1920−1922 — Мастерские УНОВИС. 1920−1922 — Свободные художественные мастерские. 1922−1923 — Художественно-практический институт». Они могли ее просто повесить на дом, но это, очевидно, не защитило бы его от уничтожения, а сам особняк — от перепланировки или даже сноса за «ветшанием».

Были все шансы на то, что табличку витебским энтузиастам просто не дадут повесить: законодательство Беларуси требует согласования любых действий по увековечиванию памяти с местными властями. Итак, они пошли ва-банк — разослали факсы, приглашающие на открытие памятной доски в Витебск всех иностранных дипломатов, аккредитованных в Беларуси. Неизвестно, на что они надеялись. Может быть, на то, что приедет какой-нибудь советник по культуре из Индии и при нем милиция постесняется «вязать» желающих увековечить Народное художественное училище.

Намеченная дата открытия таблички приближалась, было непонятно, насколько жестко власти настроены предотвращать «порчу фасада». И вот за несколько дней до намеченного открытия таблички, авторам «провокации» вдруг начали звонить из Минска, из посольств: «Чрезвычайный и полномочный посол Франции будет рад принять участие в церемонии открытия доски»; «Чрезвычайный и полномочный посол Германии почтет за честь приехать в Витебск для открытия памятного знака, посвященного школе, где преподавал Шагал».

Как рассказывает очевидец тех событий, «вся улица была заставлена лимузинами с дипномерами и флагами иностранных держав. Приехали, кажется, вообще все дипломаты, аккредитованные в Беларуси. Местные чиновники перепугались — они никогда не видели такой представительной кавалькады в городе. Тогда стало понятно: что-то переломилось. Причем — навсегда».