Оскар Яковлевич Рабин – человек удивительный. 

Репродукции его работ воспроизведены в десятках, если не сотнях книг и альбомов, при этом он всегда оказывается помещенным в контекст хрущевской «оттепели» или первых лет после нее, но, в любом случае, в 1960‐е — 1970‐е годы. В общественном сознании пиком деятельности Рабина странным образом оказалось не художественное творчество, а «прыжок» на бульдозер в ходе известного, чтобы не сказать легендарного, разгона уличной выставки в Беляево 15 сентября 1974 года.

Вместе с тем, художник этот продолжает творить и поныне, но прошедшие с тех пор сорок лет оказались как будто стертыми из сознания не только широкой публики, но и искусствоведов и музейных кураторов. О русском неофициальном искусстве, о том, что принято называть «второй волной русского авангарда», написаны уже не только статьи, но и книги и диссертации, в которых выстраивается некая в целом логичная хронологическая канва, в которой звездами 1980-х — 1990-х оказываются концептуалисты и акционисты, их предшественниками выступают основоположники соц-арта, а люди, занимавшиеся и занимающиеся фигуративной живописью, представляются не более чем их необходимые предтечи. Сложилась странная ситуация, при которой один доминирующий нарратив — всепобеждающего социалистического реализма — оказался заменен другим — столь же всепобеждающего московского концептуализма.

Мне же казалось важным показать, что русское искусство последнего полувека прекрасно именно своим многоголосьем, тем, что в нем есть место художникам, работающим в разных стилях и техниках, и что синтез сутиновского экспрессионизма «Парижской школы» и наследие «Бубнового валета» — а именно на стыке этих традиций выросло искусство Оскара Рабина — остается важным и нужным зрителям и поныне. Про Оскара Рабина говорят, будто он на полвека пережил свое время, мне же кажется, что великих художников то и отличает, что они — на все времена. Работы Оскара Рабина, как, скажем, и работы его выдающегося современника Дмитрия Петровича Плавинского, о котором я надеюсь сделать свою следующую книгу, ни с кем невозможно перепутать. Это мастера совершенно особого дарования, и очень важно сохранить для истории культуры память о них, пусть они и не вписываются ни в абстрактную традицию, идущую от Малевича к Эдуарду Штейнбергу и дальше, ни в соц-артовскую и концептуалистскую парадигмы. Искусство прекрасно именно тем, что в нем нет и не может быть единственно правильного стиля, ибо большой художник найдет путь к сердцу зрителя в любую эпоху. Думаю, что это верно и применительно к Оскару Рабину.

Мне было особенно важно показать, что искусство творческий путь Рабина не закончился в 1974 году, что с тех пор он создал многие сотни новых работ, и хотя они куда реже перепродаются на международных аукционах, для тех, кто любит искусство, а не занимается инвестициями в искусство, эти работы ничуть не менее интересны. За те шесть раз, что мне довелось быть в парижской студии Оскара Яковлевича, где я часами смотрел и фотографировал (вместе со своим другом Андреем Кожевниковым, который очень помогал мне в работе над этой монографией) его работы последних лет, ни на одной российской выставке никогда не выставлявшихся, я снова и снова убеждался в удивительном обаянии зрелого лиризма этого художника, создавшего за 35 лет жизни в эмиграции особый мир на пересечении духовных границ России, Франции и некоего географически абстрактного, но от этого не менее пронзительно прочувствованного еврейства. Я думаю, что одним из главных достоинств книги является факт воспроизведения в ней репродукций ряда работ Оскара Яковлевича французского периода, которые мы с Андреем сфотографировали непосредственно на мольберте в студии художника и которые прежде известны любителям искусства не были.

Вообще говоря, публикаций, автором или персонажем которых значится Оскар Рабин, казалось бы, довольно много, и в процессе работы меня не раз спрашивали о том, а зачем нужна еще одна книга. Факт, однако, состоит в том, что это — первая книга, автором или персонажем которой значится Рабин, которую он сам от начала до конца прочитал. Мало кто помнит, что книгу, название которой переводится с французского как «Художник и бульдозеры. Быть живописцем в Советском Союзе», от его имени написала журналистка Клод Дей; саму эту книгу, вышедшую по-французски в 1981 году, художник, живший к тому времени во Франции всего три года, прочесть не мог, поэтому автобиографией этот том можно назвать весьма условно, не говоря уже о том, что хронологически книга заканчивается лишением Рабина советского гражданства; с тех пор прошло тридцать пять «не таких уж и легких лет», в течение которых мастером были созданы сотни работ.

Вышедшая в 1986 году книга на русском языке «Три жизни», не содержащая никакого упоминания о Клод Дей, на самом деле представляет собой сокращенный перевод французского издания, отредактированный Александром Глезером; сам художник практически не принимал участия в подготовке этой книги — и даже не вычитывал рукопись. Предвидеть в то время падение «железного занавеса» жившие в то время в Париже О.Я. Рабин и А.Д. Глезер не могли, как не могли они предвидеть и появление Интернета, однако, в итоге случилось так, что на протяжении четверти века многие экспозиции О.Я. Рабина в постсоветской России и публикации о них, как печатные, так и сетевые, сопровождали различные фрагменты той небольшой книжки, вышедшей очень ограниченным тиражом в совершенно иных политических и социально-культурных условиях…

Настоящие воспоминания Оскар Яковлевич писать не собирается, о чем и сказал в интервью Юрию Коваленко: «Мемуары сочинять мне не хочется, потому что я осознаю свою посредственность в литературном плане». С Аркадием Неделем, приглашенным быть его биографом, художник прекратил общение на самых начальных этапах работы, подчеркнув: «Я не принимал участия в написании книги и даже ее не читал». В итоге автор монографии «Оскар Рабин. Нарисованная жизнь», вышедшей в 2012 году, в значительной мере пересказывает книгу, выпущенную за четверть века до этого, — «Три жизни», и дополняет ее другими косвенными свидетельствами, но в ней голос самого художника не звучит. Не звучит он и в очерке, написанном в начале 1990-х годов выдающимся искусствоведом Михаилом Германом, который заранее предупредил читателей: «На этих страницах не будет подробного рассказа о страницах жизни Оскара Рабина», после чего отослал читателей к тем же «Трем жизням». В альбоме, выпущенном ГМИИ в 2007 году, опубликован фрагмент из той самой книги, составленной Клод Дей за более чем четверть века до этого…

С Аркадием Неделем, приглашенным быть его биографом, художник прекратил общение на самых начальных этапах работы, подчеркнув: «Я не принимал участия в написании книги и даже ее не читал». В итоге автор монографии «Оскар Рабин. Нарисованная жизнь», вышедшей в 2012 году, в значительной мере пересказывает книгу, выпущенную за четверть века до этого, — «Три жизни», и дополняет ее другими косвенными свидетельствами, но в ней голос самого художника не звучит. Не звучит он и в очерке, написанном в начале 1990-х годов выдающимся искусствоведом Михаилом Германом, который заранее предупредил читателей: «На этих страницах не будет подробного рассказа о страницах жизни Оскара Рабина», после чего отослал читателей к тем же «Трем жизням». В альбоме, выпущенном ГМИИ в 2007 году, опубликован фрагмент из той самой книги, составленной Клод Дей за более чем четверть века до этого…

Оскар Рабин в своей мастерской. Фото: Алек Эпштейн.

Рабин, вообще говоря, несмотря на то, что интервьюировали его сотни раз — человек не очень медийный, и скажу больше, — не текстовой. Понятно, что, как любому другому человеку, Рабину приятно внимание к тому, что он делает, но, в целом, не будет преувеличением сказать, что беседы с журналистами и корреспондентами он воспринимает как потерю времени, отвлекающую его собственно от творчества. Понятно, что у Рабина нет и никогда не было «консультанта по связям с общественностью», но он даже не просит журналистов присылать ему на вычитку тексты интервью. Не раз и не два в процессе нашей работы Оскар Яковлевич удивленно спрашивал меня: «Алек, откуда Вы это взяли, ведь этого не было и быть не могло?!», а я в ответ показывал ему журналы и газеты, где именно это было опубликовано в виде прямой речи от его имени. Моя задача в этой книге состояла прежде всего в том, чтобы убрать подобного рода искажения, чтобы появился биографический текст об этом удивительном живописце, свободный от фактических искажений. При этом ни Оскар Яковлевич, ни кто-либо другой не ограничивал мою авторскую творческую свободу, и поскольку книги я пишу давно и издал их уже довольно много, то, надеюсь, что, напротив профессионала-художника в моем лице сидел профессионал-социолог и культуролог.

Еще одной важной задачей — и это касается отнюдь не только биографии Рабина, это верно применительно ко всем книгам по истории российской культуры XX века — было соотнесение тех воспоминаний о событиях, которые остались у их непосредственных участников, как самого Рабина, так и людей, участвовавших в тех же выставках и вернисажах, что и он, с ныне доступными исследователям архивным документами. Эти документы я и пытался искать, причем здесь даже герой книги не мог мне помочь: даже когда они где-то на протяжении последней четверти века публиковались, никто не слал Рабину оттиски этих публикаций. Понятно, что и у Рабина, и у других художников воспоминания о попытках организовать неподцензурные выставки или о собственной эмиграции достаточно свежи в памяти и десятилетия спустя, но что думали и чем руководствовались в то время власть предержащие, они могли только догадываться. Большая часть документов об этом не опубликована и поныне, однако довольно большой корпус источников исследователям все же доступен. Искусствоведы, как правило, документы эти не изучают, их интересуют темы, касающиеся сугубо творческих вопросов, для меня же как социолога и культуролога наиболее интересным является именно общественный контекст.

Скажем, когда я писал книгу о знаменитой в 2010–2012 годах арт-группе «Война», меня мало интересовало, какие находки группы «Флюксус» и венских акционистов были восприняты и переосмыслены «Войной»; моим главным вопросом было то, как четверо молодых ребят, абсолютно неизвестных, не имевших никаких ресурсов и ничьей поддержки, «снесли мозг» целому поколению городской интеллигенции России. В книге о Рабине общественный контекст был не менее важным, и вопрос о том, как едва ли не самый известный советский неподцензурный художник, первая персональная выставка которого прошла в Лондоне еще в 1965 году, в эмиграции оказался практически невостребованным европейскими арт-институциями — этот вопрос довлел надо мной на всем протяжении работы.

В целом же искусство русской художественной эмиграции 1970-х — 2000-х годов практически никак не изучено, что кажется мне грандиозной проблемой в контексте истории российской культуры в целом. Так, за последние несколько лет ушли из жизни несколько выдающихся художников, чьи имена очевидно составляют славу и гордость русской культуры, в частности, Дмитрий Плавинский, Олег Васильев и Лидия Мастеркова, но ни о ком из них ни разу не было издано ни одной биографической книги. В России, как и везде в мире, огромное число людей пишут об искусстве, но поразительным образом то актуальное художественное наследие, которое нужно изучать, пока это еще можно сделать, не попадает ни в чьи издательские и диссертационные планы. Да и выставки, если и устраивают — то отдельные коллекционеры и меценаты как Игорь Цуканов, Виктор Бондаренко, Владимир Семенихин, Александр Кроник, Тамаз Манашеров и некоторые другие — государственные музеи этого почти не делают вообще.

Я столкнулся с этой проблемой, изучая творческие судьбы живописцев русского Израиля, среди которых есть изумительные художники, после эмиграции как будто провалившиеся для российских арт-институций и искусствоведов в черную дыру. Так, мне до сих пор не удалось заинтересовать ни одно российское издательство серией книг-альбомов о выдающихся живописцах «русского Израиля»: альбомов этих мы с коллегами издали уже три, последний — масштабный 320‐страничный том о наследнике «туркестанского авангарда» изумительном живописце Вениамине Клецеле, но ни одна из этих книг не была издана в России. Поэтому я надеюсь, что монография о Рабине, опубликованная в замечательной серии Галины Эльшевской «Очерки визуальности», где, кстати, уже изданы книги о Михаиле Рогинском и некоторых других, незаслуженно фактически забытых выдающихся художниках «второго авангарда», станет отнюдь не последнее страницей в изучении того художественного наследия, которым Россия по праву может и должна гордиться, и которое является теми мостками, связывающими русское искусство с культурой других стран и народов. За те 38 лет, что Оскар Яковлевич живет в Париже, там сменилось восемь советских и российских послов, но, пожалуй, именно Рабин был и остается одним из лучших послов российской культуры во Франции, как Вениамин Клецель — в Израиле.

Уверен, что, каковы бы ни были военно-политические перипетии, Россия была, есть и будет, неотъемлемой частью мировой культуры и общественной мысли. В нынешние времена особенно важно об этом не забывать.