Екатерина Дмитриева, доктор филологических наук, старший научный сотрудник ИМЛИ РАН, профессор кафедры сравнительной истории литератур ИФИ РГГУ

 

«Восемнадцатый век последнее время вызывает все больший интерес как у специалистов, так и у самого широкого читателя. Век театральный, зрелищный, загадочный, о котором, кажется, все известно и который постоянно таит в себе какие-то открытия. Мы привычно считаем, что это век Просвещения, а вдруг оказывается, что объем всего, что противится «разуму», «гармонии», в нем ничуть не уступает даже и началу XX века.

К этой сфере «странностей» XVIII века относится и либертинаж — явление, прежде всего характерное для французской, да еще и для итальянской культуры, но отголоски которого сейчас обнаруживаются и в других культурах (например, английской, немецкой). В русском же обиходе и само слово либертинаж (варианты: либертинизм, либертинство, от французского: libertinage) для многих остается неизвестным, как и скрывающееся за ним явление. Явление же это очень интересно (и для читателей может быть любопытным) тем, что оказывается на пересечении самых разнообразных сфер: литературы, изобразительного искусства, культуры повседневности, философии, истории.

Предмет либертинажа — это, конечно же, и прежде всего, отношение между полами. Тема, как мы понимаем, неисчерпаемая. Но только либертинаж так же далеко отстоит от высокой поэзии любви, как и от того, что мы огульно называем эротически-порнографической литературой (в русской традиции — это еще и мужская поэзия), не делая даже между ними различия.

Собственно, самым актуальным и современным, что для нас сейчас содержит в себе литература (культура) либертинажа, — это то, что она касается тех сфер аффективной, физической, физиологической жизни человека, которых «классическая» целомудренная в общем и целом литература почти не затрагивала, а порнографическая литература если и затрагивала, то решала достаточно прямолинейно. И которых даже современная литература, казалось бы, не ведающая табу, также весьма мало касается.

Именно поэтому нам показалось важным объединить в одной книге теоретические размышления Мишеля Делона о том, что составляет «искусство жить либертена», что есть больше, чем просто стиль жизни или образ жизни французских вольнодумцев, — и неизвестные (или мало известные) в России и ранее (за исключением повести Вивана Денона «Без завтрашнего дня») не переводившиеся, или же переводившиеся лишь в конце XVII — начале XIX веков романы и повести, которые представляют весь спектр возможностей либертинского modus vivendi и соответственно литературы, ему посвященной. Если говорить о книге Мишеля Делона «Искусство жить либертена», то оригинальна сама идея дать не социальную историю либертинажа, равно как и историю тех философских идей, которыми он подпитывался, как это бывало в большинстве предшествующих исследований, но — представить поэтику быта, бытия и той литературы, которую это бытие породило, через ряд, казалось бы, взаимно друг друга исключающих «составляющих»: насилие, старость, гротеск, с одной стороны, и эстетство «маленьких домиков» (своего рода аристократических гарсоньерок), еды, запахов и звуков, с другой. Сами же тексты XVIII века, как мне кажется, лучше читать не выборочно, но в совокупности, чтобы осознать все те разнообразные регистры, в которых проявил себя французский либертинаж.

Лично мне симпатичнее «эстетские» либертинские тексты, такие, как «Без завтрашнего дня» Денона, «Маленький домик» Бастида и даже, совершенно неожиданно, повесть маркиза де Сада, совсем не в «садовском» стиле. В них присутствует одновременно радостное и печальное открытие того, насколько наши чувства есть производное окружающей обстановки и потому насколько они эфемерны, как эфемерна и та театральная декорация, что их порождает. Но именно эта ускользающая красота и кажется щемяще привлекательной.

Такие тексты, как роман Мирабо «Мое обращение» или анонимный «Маленький внук Геракла», равно как и «Аморальные истории» принца де Линя, сложнее для чтения и могут даже вначале оттолкнуть читателя, две первые — некоторой грубостью описаний, последняя — своим утопизмом. И все же советую читателю дочитать их до конца и читать внимательно. И тогда, возможно, кто-то задастся вопросом, насколько страсть к сексуальному насилию и виртуальным извращениям оказывается сродни революционному темпераменту и потребности «переустроить мир» (случай Мирабо). Или как в свете французского либертинажа переосмысляется образ матушки Екатерины II, любовником которой в финале оказывается «маленький внук» Геракла, создающий, в параллель дашковской, другую Академию в Россию — Академию чувственных наук. И, наконец, у принца де Линя удивительным образом прозвучит апология чувственной любви как… проявления правильно понятого гуманизма, открытости Другому, противостоящей узости эгоизма».