08.03.19
/upload/iblock/06c/06c3c26dfe3b885a3470d7fab7cc116d.jpeg

academia(f): каково быть женщиной-ученым в современной России

8 марта в России отмечают уже больше века, и смысл этого праздника, который изначально мыслился как символ борьбы за гендерное равенство, сегодня часто не считывается. Недавно в нашем издательстве вышла книга Ольги Вальковой «Штурмуя цитадель науки. Женщины-ученые Российской империи». В ней речь идет о женщинах, пытавшихся войти в науку в XIX веке. А каково положение женщин в современной академии? Свободна ли современная гуманитарная наука от гендерных предрассудков? С чем сталкиваются женщины-ученые? Узнали об этом у Ирины Прохоровой, Людмилы Алябьевой, Оксаны Тимофеевой, Анны Шадриной, Веры Мильчиной, Елены Гаповой и Ирины Сироткиной.

Ирина Прохорова, главный редактор издательства «Новое литературное обозрение»

Гендерное неравенство в академической гуманитарной сфере, в которой я работаю всю жизнь, — тема довольно непростая. С одной стороны, вроде бы давно известно, что в Советской России женщины получили равный доступ к высшему образованию и научной деятельности намного раньше, чем во многих западных странах. С другой стороны, всегда существовал негласный «стеклянный потолок» — быть доктором наук женщина могла, а вот  руководить научными издательствами, журналами, не говоря уж о НИИ или университетах, было для нее почти невозможно.

Мой личный опыт вполне подтверждает эту укорененную в общественном сознании скрытую дискриминацию. Cоздав в 1992 году журнал «Новое литературное обозрение», я встретила со стороны ряда коллег бурную негативную реакцию, природу которой я долго не могла понять. Мне казалось, что я создаю прекрасную площадку для независимого гуманитарного знания, и все профессиональные ученые должны этот проект приветствовать. Наконец, один преданный друг редакции раскрыл мне глаза на проблему, объяснив, что профессиональный журнал, особенно столь успешный — это властный ресурс.  В представлении нашего «просвещенного» сообщества, такой журнал должен возглавлять мужчина.

С тех пор ситуация довольно сильно изменилась в лучшую сторону. Все больше женщин возглавляют интеллектуальные издательства и государственные ВУЗы, работают в автономных мощных структурах. Очевидным образом, постсоветское общество претерпевает гендерную эволюцию вопреки попыткам властной верхушки насадить милитаристскую маскулинную идеологию.

Людмила Алябьева, шеф-редактор журнала «Теория моды»

Мне кажется, что в гуманитарной сфере женщинам-учёным приходится полегче, чем в области точных наук, очевидно, что существует проблема стигматизации женщин в сферах, объединенных аббревиатурой STEM (подозреваю, что в английском неслучайно образовалось слово STEMatization). Видимо, считается, что ещё читать и языки выучить женщине худо-бедно дано, а вот с тем, что посложнее, без посторонней помощи она едва ли справится.

Это вовсе не значит, что гуманитарии не сталкиваются в академии с шовинизмом. Возьмем, к примеру, распространенное отношение к теории моды как к чему-то легкомысленному, недостойному и не требующему серьезного интеллектуального усилия, да и зачем оно тем, кто про рюши, броши и прочие кроссовки, и от кого надо усиленно оберегать чистую науку и высокую культуру. Что это, если не проявление такого шовинизма.

Но, как поется в известной песне:

At first I was afraid, I was petrified

<...<

But then <...<

...I grew strong

And I learned how to get along

...

I will survive

Мне лично всегда везло и по-прежнему везет на встречи с невероятно талантливыми, сильными, уверенными в себе и щедрыми женщинами, которые меня неизменно вдохновляют, поддерживают и заставляют двигаться вперед, и без которых я свою академическую, научную, редакторскую, человеческую траекторию просто не представляю.

Оксана Тимофеева, философ

Едва ли кто-то станет отрицать, что сегодня женщинам заниматься наукой гораздо проще, чем сто лет назад. Российским женщинам-ученым очень помогла в этом смысле установка на гендерное равенство, которую привнес Советский проект. Это сильно изменило механизмы профессионального становления, к тому же и в других отношениях возникли социальные лифты, которые до революции невозможно было представить. У меня, как тогда принято было говорить, рабоче-крестьянское происхождение. Моя мама в 1960-х годах смогла выбраться из сибирской деревни, в которой не было даже школы, окончить Томский университет и стать журналистом. Когда я училась в школе, мы жили в бедности, в очень маленькой однокомнатной квартире, и часто, просыпаясь по ночам, я видела маму за работой, за письменным столом, при свете настольной лампы. Вечером за тем же столом я делала уроки. Иногда мама проверяла мою работу – особенно школьные сочинения, к которым она подходила со всей строгостью. Мне очень хотелось научиться писать так же хорошо, как она, и я всегда внимательно читала ее статьи и очерки. Моя старшая сестра пошла по ее стопам. Я с пятнадцати лет старалась помогать им обоим, пробуя себя в журналистике: мы жили на Севере, и я готовила газетные материалы и радиопередачи о добыче и транспортировке нефти и газа, экологических проблемах и т.д. Одно время мама работала в газете «К победе коммунизма», где у нее был кабинет. Он приводил меня в полный восторг. Вирджиния Вулф говорила, что у каждой женщины, если она собирается писать, должна быть своя комната. Когда я об этом думаю, я всегда вспоминаю мамин кабинет. В нем были красные шторы, книжный шкаф, рабочий стол и, кажется, даже диван.

Я думаю, что большая часть гендерных переживаний формируется нашей семейной ситуацией. У моего отца вообще не было образования, даже школьного – только детдом и колония для несовершеннолетних. Он был склонен к проявлению насилия, и, кажется, мог даже ударить. К счастью, он ушел из семьи, когда я была то ли в первом, то ли во втором классе, и мне почти не довелось расти с оглядкой на авторитарную мужскую фигуру. Патриархальное воспитание наносит девочкам душевные раны, которые долго потом приходится изживать. Когда у ребенка постоянно перед глазами это неравенство, когда отец ведет себя как господин, принимает решения, демонстрирует свое превосходство и т.д., женщине труднее потом быть независимой. Препятствия к самореализации у нас не только социальные, но и психологические.

Мне повезло, что меня воспитывала мама – сильная, творческая женщина, которая, к тому же, придерживалась методов либерального воспитания, всегда относилась ко мне как ко взрослому человеку и предоставляла полную свободу. Я сама выбрала себе профессию. Философия мне казалась не столько даже наукой, сколько формой жизни, совсем не похожей на все остальные. Я с ней познакомилась в 14 лет, примерила на себя эту форму и уже не хотела с ней расставаться. Приехала в Москву с неопределенным намерением поступать в университет, практически случайно набрела на философский факультет и рискнула. Я слабо представляла себе свое будущее, никогда не думала о карьере, тем более научной, и не предпринимала для ее оформления никаких специальных шагов. Просто вопросы чисто философские – о времени, пространстве, бесконечности, истине, и т.д. – меня интересовали больше, чем все остальное, и этот интерес меня вел постоянно в определенном направлении, пока в какой-то момент я не осознала, что я ученый.

Гендерного вопроса в моей личной биографии ребром никогда не стояло вообще. Среди тех, кто меня поддерживает, помогает, на кого я ориентируюсь, с кого беру пример, есть и женщины, и мужчины. Сложностей в науке, связанных со своим полом, я не испытывала, за исключением, может быть, каких-то совсем незначительных эпизодов – в университете был, например, один преподаватель, который не ставил пятерки девушкам, потому что думал, что женщины в принципе глупее мужчин. Но мне было совершенно наплевать на то, какие у меня оценки, так что эта четверка не в счет. Никогда меня не домогались в профессиональной среде, не делали сомнительных намеков, замечаний и тем более предложений. То, что я женщина, мне никак не мешало – но и не помогало. Мужчины, которых я считаю своими учителями, не из тех, кто мог бы делать поблажки за красивые глаза. Мне кажется, я попала в хорошую среду: старшие коллеги воспринимали меня не как девушку, а как личность, и с самого начала серьезно относились к моей работе. Несколько раз было такое, что в ходе публичных выступлений кто-то в комментариях онлайн высказывался о моей внешности: когда я об этом узнала, я была в гневе, конечно, но что поделаешь - даже среди тех, кто слушает лекции по философии, встречаются глупые, невоспитанные люди обоих полов.

Кандидатскую я защитила в 27 лет, докторскую в 40. Я знала, что в академии есть какой-то потолок, что женщин-докторов, например, у нас в стране сильно меньше, чем мужчин, и что гендерные стереотипы до сих пор сильны даже в ученой среде. Но для меня лично это все-таки теория, а не жизненная практика. На практике я занимаюсь наукой, в которой я чувствую себя как дома и как бы вне гендера, национальности, возраста и т.д. Мне кажется, если паттерн мужского авторитета не сформировался где-то в детстве, то и в дальнейшем этот образ не обретет реальных очертаний. Может быть, на моем пути и встречаются какие-то злостные патриархальные мужчины, но я как бы вижу сквозь них; для меня их не существует; я их не люблю, не уважаю и не боюсь. Для меня мужчины – друзья, коллеги, они могут меня вдохновлять, но никто не может устанавливать мой потолок на уровне моего пола.

В гуманитарных науках женщинам, я думаю, проще, потому что их там больше. Философия же где-то посередине, и, по большому счету, женщин, сделавших именно в философии карьеру, совсем немного, но, наверное, не столько потому, что им кто-то мешает, сколько потому, что они сами в какой-то момент уходят в сторону, находят себя в чем-то другом. Однако я знаю и таких, кто успешно совмещает полноценную исследовательскую активность даже с материнством. Относительно какой-то специфики, определяющей меня именно как женщину в философии, могу поделиться двумя моментами, которые мне кажутся интересными.

Первый момент: я почувствовала себя намного увереннее, когда научилась говорить громким голосом. Поначалу действительно было трудно. Философы постоянно участвуют в научных и публичных дискуссиях. Чаще всего, особенно в России, большинство ораторов – мужчины, и эти ораторы ОРУТ. Женщине вставить свое слово часто бывает сложно – во всеобщем оре ваш слабый писк не всегда услышат, и, если нет жесткого модерирования, говорить будет в конце концов именно тот, у кого голос громче. Смешно, но это так. Это антропологический механизм. Часто приходится наблюдать, как такие дискуссии заканчиваются мужским разговором, из которого женщины выпали просто потому, что у них голос тихий. Чтобы заставить себя слушать, надо перестать молчать и обижаться, что тебя все время перебивают, и научиться орать. У нас голосовые связки иначе устроены, тут важно поймать особую модуляцию, когда голос откуда-то как бы из бронхов идет. Микрофон, конечно, очень спасает, но мы же понимаем, что это фаллос.

Второй момент: у меня такое ощущение, что в философии женщина может немного больше себе позволить. Чуть-чуть выйти за рамки. Чуть-чуть порвать шаблон, переступить черту. Мне нравится совершать какие-то неожиданные хулиганские ходы внутри, казалось бы, строгой науки, и вот в этом есть что-то «женское», игривое; смешать Гегеля и зомби-апокалипсис в каких-то очень специфических пропорциях без страха, что тебя назовут сумасшедшим – это  как по дороге в библиотеку вдруг заскочить в новый магазин и купить шляпку или шелковые чулки. Хотя, может быть, это только у меня так – как ни странно, именно в такие моменты рискованного мышления, легкого выхода за пределы ожидаемого, я чувствую себя женщиной.

Оксана Тимофеева автор книги «История животных».

Анна Шадрина, социолог

В начале 90-х я думала поступать на факультет журналистики в Белорусском государственном университете. Я выросла на рабочей окраине, поэтому у меня не было представления, какие шаги следует предпринять для поступления на модный, как тогда казалось, факультет. Я знала, что абитуриенту нужно не только сдать вступительные экзамены, но и предоставить определенное количество уже опубликованных текстов.

Помню, мой папа звонил другу, который был журналистом, и спрашивал, что он думает по поводу моей будущей карьеры журналистки. Друг отца отговаривал от этого решения и отказывал в помощи, поскольку считал, что журналистика — не женская профессия. Я, конечно же, не послушала ни первого, ни второго и смогла найти человека, который объяснил мне алгоритм поступления. К сожалению, тогда подобные знания были доступны не каждому, информации об этом в открытом доступе не было.

Когда я училась на журфаке, выяснилось, что журналистика в начале новой эпохи перестала быть «элитарной» профессией. Все мои коллеги были женщинами — это можно связать с таким феноменом как «феминизация бедности». Обычно общество дает мужчинам больше жизненных шансов — там, где больше денег и возможностей, там и работает больше мужчин.

В магистратуре в Вильнюсе в группе был всего лишь один мальчик. Видимо, по той же причине: для мужчин это несерьезно, поэтому они не стремятся к такому знанию и такой профессии.

У меня были какие-то знакомые и друзья, которые учились в IT и естественных науках. Они говорили, что с ними учится очень мало девочек, потому что девочек «срезают», как в моем случае, еще на стадии выбора и интереса к профессии, когда говорят, что это «не женское дело».

Потом я стала докторантом Лондонского университета. Здесь в естественных науках занято меньше женщин, а на факультетах гуманитарных наук возникают другие проблемы, связанные, прежде всего, с расовой принадлежностью. Продолжают существовать структурные препятствия для людей разных этнических групп, если они хотят работать на факультетах социальных наук. Надо признать, что отделы кадров стремятся ликвидировать структурное неравенство и предоставить равные шансы при приеме на работу.

Можно сказать, что западноевропейская академия действительно ставит своей задачей преодоление различных форм неравенства, в том числе гендерного. Но это не значит, что эта цель достигается семимильными шагами. Невозможно устранить такую проблему усилием воли. Она укоренена в социальной структуре, на уровне того, как девочек и мальчиков воспитывают с раннего возраста, ориентируя их, соответственно, на заботу или достижения. Это различие институализировано, поэтому его преодоление требует больших, огромных усилий всех общественных институтов.

Здесь действительно невозможно представить себе ситуацию, в которой вам скажут: «Вы женщина, вам сюда нельзя». Подобный прецедент является дискриминацией и нарушением закона. В этом плане, здесь женщиной быть лучше.

Но ведь гендерная проблема идет рука об руку с другими типами неравенства — c классовой, этнической и так далее. Гендер — не единственная проблема. Если говорить о личном опыте, я могу сказать, что столкнулась с тем, что академия — это сфера, которая очень сильно связана с принадлежностью к определенному классу (а именно среднему). Если человек не рождается в семье, где есть знание о том, как стать ученым, то у него очень маленькие шансы состояться в этой сфере. Нужно не только знать, как писать письма, подходить к людям, вести себя — нужна определенная уверенность в себе.

В моем случае между бакалавриатом и магистратурой прошло десять лет, потому что я никогда не думала о себе как о человеке, который может критически мыслить.  В 90-е годы на факультете журналистики нам не преподавали никаких критических теорий. Я закончила факультет журналистики в 21 год, а слово «дискурс» или слово «репрезентация» в первый раз услышала в 30 лет. Потом между магистратурой и докторантурой прошли следующие десять лет, потому что я не могла увидеть в себе человека, способного писать докторскую диссертацию. Более того, многие люди с докторскими степенями говорили мне: «Зачем тебе это нужно?». Тогда у меня не хватало критического мышления и смелости задать им вопрос: «А вам зачем?».

Мне потребовалось написать две книги, которые опубликованы в «НЛО», чтобы обрести вот эту уверенность интеллектуалки, чтобы просто начать рассылать документы в университеты. Они мне дали уверенность в том, что я в принципе могу. Мои нынешние коллеги, которые пишут докторские диссертации, родились в академических семьях или семьях среднего класса. Они не теряли эти двадцать лет жизни, как я. Уже по факту рождения в своих семьях они имели знания и уверенность в том, как стать учеными.

Анна Шадрина автор книг «Дорогие дети. Сокращение рождаемости и рост “цены” материнства в XXI веке»«Не замужем. Секс, любовь и семья за пределами брака».

Вера Мильчина, переводчик, историк литературы

Возможно, мой ответ покажется прекраснодушной лакировкой действительности, но лично мне гендерно маркированные препятствия не мешали никогда. От моих французских коллег женского пола, филологов и историков, я про гендерную дискриминацию тоже никогда не слышала, а перебирая в памяти тех прекрасных людей, которые приглашали меня во Францию на конференции, понимаю, что дам среди них было едва ли не больше, чем мужчин. Вообще мне удивительно слышать, как кто-то оценивает, например, состав участников научной конференции с гендерной точки зрения. Во всяком случае, когда я сама участвовала в подборе участников, мне и в голову не приходило задуматься о том, кого я приглашаю: «мальчика» или «девочку»? Меня гораздо больше интересовала их профессиональная компетенция. Что же касается гендерной статистики, то могу поделиться двумя персональными — быть может, не очень репрезентативными, но зато совершенно достоверными — подсчетами. В 2013-2014 году я руководила переводческим семинаром (плодом чего стал изданный в «НЛО» сборник «Французы, нарисованные ими самими. Парижанки»); так вот, учиться переводить французские тексты XIX века ко мне пришли 27 человек, из них 6 молодых людей, а остальные — молодые дамы. Свидетельствует ли это о дискриминации мужского гендера? Надеюсь, что нет. Другой подсчет: я сейчас составила для издательства «Новое литературное обозрение» сборник из 30 отчетов о филологических конференциях за последние 25 лет; отчеты эти  печатались раньше в журнале «Новое литературное обозрение», а теперь я их собираюсь издать под одной обложкой. Так вот, специально для ответа на нынешнюю анкету я посчитала соотношение мужчин и женщин среди участников тех конференций, которые описаны в моей книге. Мужчин 97, женщин 71. Свидетельствует ли это о дискриминации женского гендера? Надеюсь, что тоже нет.

Вера Мильчина автор книг «Париж в 1814–1848 годах»«Французы полезные и вредные»«Сцены частной и общественной жизни животных», «Имена парижских улиц. Путеводитель по названиям» и др.

Елена Гапова, социолог 

В высшем образовании квоты, гласные или негласные, существовали во всем мире, но мы привыкли считать, что это связано с национальной или религиозной принадлежностью, поэтому редко думаем об этом в гендерной перспективе.

Когда я училась в Институте иностранных языков, там был переводческий факультет, куда не принимали женщин. Выпускники потом ехали работать за границу, обычно в «жаркие страны». Считалось, что языковая подготовка на таких факультетах лучше. Я не знаю, так ли это, но выпускников других факультетов распределяли в сельские школы. Профессиональное разделение было очень гендерным, но, по крайней мере, оно оставалось явным, чего нельзя было сказать, например, об исторических факультетах.

С одной стороны, женщин в гуманитаристике, в том числе в истории, много, с другой – кафедры, которые занимались «историей КПСС», то есть современностью, были в основном мужскими, потому что их сотрудники рассматривались как «идеологические работники» и «кадровый резерв» партийной вертикали. Их учебная нагрузка была в разы меньше.

В естественных науках ситуация немного другая. Я несколько лет преподавала в Белгосуниверситете, в основном на естественных факультетах, и поэтому могу сравнивать обстоятельства в разных дисциплинах. На факультетах биологии, химии, прикладной математики девушек было от 80 до 90%. На физическом – 50%. На факультете радиофизики и электроники – 15 или 20%. Кстати, факультеты радиофизики и биологии были расположены в те годы в новом кампусе за городом.  Ходила шутка, что руководство Белгосуниверситета пошло на интересный демографический эксперимент, расположив два разнополых факультета в лесу за чертой города. Уровень межфакультетских браков был и правда высоким.

Понятно, что в то время «все электронное» было связано с военно-промышленным комплексом (у студентов там даже была доплата к стипендии от министерства обороны). В какой-то степени это может объяснить гендерную диспропорцию. Однако если вспомнить повесть И. Грековой «На испытаниях», то в ней разрывные заряды испытывает женщина…

Эта диспропорция интересно изменилась после распада ВПК, когда главным заказчиком стали иностранные корпорации. До этого программирование было женской специальностью, а мужчины занимались «железом». Железо исчезло, а за софт стали хорошо платить, и это перестало быть женской специальностью. Появился образ молодого лихого «гика», не то чтобы обязательно хакера, но такого героя-компьютерщика. Женщина стала «невестой программиста», как у Экслера.

На том факультете, кстати, преподавало немало женщин, но я помню, как ассистентка, которая вела семинарские занятия по матанализу, рассказывала мне, что читавший этот курс доцент мог сказать на лекции что-то про глубокий мужской ум и широкий женский. «И вот после этого я иду в аудиторию решать с ними задачи...» Женщины в этой сфере часто занимали «подчиненную» позицию, им надо было «доказывать», что они не хуже.

Надо сказать, что процент женщин в советских естественных науках был выше, чем в других странах. Ангела Меркель, кстати, – доктор наук в области физической химии, и я не уверена, что среди женщин ее поколения в западной части Германии найдется много ее коллег. Сейчас, согласно данным ЮНЕСКО, в сфере естественных наук исследовательницы составляют менее 30%. В России и постсоветских странах – от 40 до 50%. Очевидно, это следствие советской образовательной политики.

Елена Гапова автор книги «Классы наций. Феминистская критика нациостроительства».

Ирина Сироткина, историк науки, психолог

В XIX веке критики высшего образования для женщин заявляли, что за любовью женщин к знанию кроется стремление к «превратно понимаемой свободе» [1], имея в виду свободу сексуальных отношений. К счастью, с той поры многое изменилось. Но и в доживающем свой век Советском Союзе, где многое было сделано для эмансипации женщин, мне пришлось услышать от коллеги-мужчины: «Женщина – декоративный элемент в науке». Сказано это было глубоко иронически и в мой адрес, когда я, юная аспирантка, появилась на семинаре нарядно одетая. Обиду помню до сих пор. Но помню и то, сколько поддержки на своем исследовательском пути получила я от учителей и коллег – и мужчин, и женщин.

В занятиях наукой самое для меня привлекательное – исследование, поиск, узнавание нового и возможность поделиться этим с другими. Начальнических амбиций у меня никогда не было, хотя примерно год – больше не выдержала – мне довелось побывать замдиректора академического института. Тридцать лет тому назад в истории науки – области, которой я занимаюсь, – женщин на руководительских должностях было меньше как у нас, так и за рубежом. Сейчас главные редакторы нескольких международных историко-научных журналов – женщины. Есть они и среди заведующих кафедрами, и среди руководителей научных центров и институтов.

А когда я училась на психфаке МГУ, там ходила шутка: «Женщина-психолог – это не психолог, мужчина-психолог – не мужчина». Думаю, что сейчас такого рода гендерные шутки обросли бородой и уже никого не смешат.  

Ирина Сироткина автор книг «Классики и психиатры» и «Свободное движение и пластический танец в России».


[1] Так сказал товарищ министра народного просвещения Н. Зверев. Цит. по: Санкт-Петербургские высшие женские (Бестужевские) курсы, 1878-1918 / под ред. С. Н. Валка и др. Л.: Изд-во ЛГУ, 1973. 2-е изд. С. 22.