26.11.20
История о том, как опасно (для себя и других) быть мужчиной. Отрывок из книги «Слоны могут играть в футбол»
Все это справедливо в отношении новой книги Михаила Сегала «Слоны могут играть в футбол», главный герой которой (его зовут Дмитрий) держит по отношению к миру подчеркнутую дистанцию отчуждения. Это кажется странным, так как он не забитый аутсайдер, а вполне состоявшийся мужчина среднего возраста, занимающий довольно высокое положение в социальной иерархии and doesn’t check his privileges. Но, приблизив к себе красивую и умную девушку Марию — дочь своего бывшего однокурсника, — он понимает, что его жизнь начинает выходить из привычных берегов, становится все более неуправляемой и опасной.
На первый взгляд, Сегал убедительно показывает, что происходит с человеком, чья система психологической защиты не выдерживает столкновения с реальностью эмоций и чувств. Но за этой довольно общей темой видится тема более конкретная и, возможно, локальная. Как никто другой в современной литературе, Сегал показывает дефолтность того образа «мужского», с которым мы продолжаем иметь дело в нашей жизни. Сегал последовательно проводит читателя по всем травматичным для мужского индивида уголкам, пресловутым триггерам, от которых вдребезги разбивается невидимое стекло, создающее дистанцию между героем романа и миром. «Слоны могут играть в футбол» — это история о том, как опасно (для себя и других) быть мужчиной.
Денис Ларионов, редактор «Художественной серии»
Глава седьмая, в которой случается невероятное
Скорчившись от боли в отлежанной кисти, он приподнялся. Постучали еще раз. Тихо и настойчиво, как стучит тот, кто не уйдет. Он в полусне, держась за стену, прошел в коридор и открыл. Мокрые от дождя руки втолкнули его обратно.
— Маша… Маша...
Она повисла на нем, прилипнув к почти обнаженному телу руками, волосами, коленями.
— Что с вами, Маша?
Она только плакала, захлебывалась слезами. Потом прошептала.
— Можно?
— Что?
— Можно к вам?
— Ну, что: «можно»? Вы уже здесь.
Попытался отстранить ее, чтобы увидеть глаза, выяснить, что к чему. Но получилось так, что просто погладил волосы.
— Можно я посплю тут? — проскулила она, легла на кровать, укуталась в одеяло. И заплакала снова.
— Так, стоп, Маша, это не очень хорошо. Давайте позвоним родителям.
Он уже проснулся, так что говорил правильно и вел себя правильно. Схватил телефон, нашел номер Семена, но вызов не нажал. Можно же нажать чуть позже.
— Не надо! — зарыдала Маша. — Ну пожалуйста!
Рюкзака у Маши не было, она промокла до нитки, совсем была не похожа на того бесстрашного бога, который вел его в открытое море.
— Что: «пожалуйста»?!! Где ваша одежда, вещи, что случилось?
— Все!!! — крикнула Маша и накрылась с головой.
Дмитрий замер. Он не хотел думать ни о чем, что ему могло не понравиться. Не хотел понимать, что это значит. Сегодня днем, в спокойной для анализа обстановке, он даже не смог понять, что означает «частично все». А в такой напряженной обстановке, как сейчас, «все», окончательное «все» — это было не для него. Что значит: с ней случилось все?.. Нет, нет, совсем не нужно. Маша подтянула ноги к груди, на простыне показалась красная ниточка крови. Дмитрий посмотрел на свою ногу и обнаружил там царапину.
«Черт, неудобно перед Машей! Даже не заметил, когда ложился» — в темном подъезде, пытаясь открыть головой небо, он все же поранился об эти доски с гвоздями. Маша смотрела на него и ждала ответа. Потом тихо спросила:
— Можно я в душ схожу?
Он не отвел взгляда.
— Я сейчас звоню папе.
Она тоже не отвела.
— А я в вас поверила.
Было глупо так долго держать телефон и не звонить.
— Я просто посплю и уйду! Я не хочу домой!
Еще немного, и она опять заплакала бы. И это было бы слышно в соседнем номере.
— Чаю хотите? — спросил он.
— Хочу!
Оделся.
— Какого?
— Любого, — она устроилась в кровати уже по-хозяйски, — какого-нибудь пожирнее.
Коридоры были слабо освещены, ночной отель походил на замок с привидениями. «Пожирнее» — крутилось в голове, и он чуть так не сказал внизу девушке на ресепшене.
— Так какого? — переспросила она.
— Мне... Чая... Любого. Большую чашку.
Налили полную, нести было горячо, он на мягких ногах поднялся по лестнице, а потом еще долго плелся по коридору. «Почему — пожирнее? Это же чай, а не бульон. Так шутят теперь?» Навстречу прошел работник отеля в форме, тот самый, который вечером встретился на перекрестке, с продуктами. Он тоже нес чашку. «Кому это нужен чай в полчетвертого ночи?» Что, если он заподозрит меня? Расскажет внизу администрации? Мол, кому нужно — те в номер заказывают, а этот — сам пошел. «Что он там скрывает в номере?» Но молодой человек, как привидение, прошел почти сквозь, даже не заметив Дмитрия.
Дверь ванны была приоткрыта, шумел душ. Дмитрий громко сообщил:
— Я чай принес! Вы скоро? А то остынет!
— Можно мне футболку? — донеслось из ванной.
Лучше было поставить чашку, но он, нелепо перекладывая ее из руки в руку, нашел в шкафу футболку.
— Я на ручку повесил!
Ответа не было.
— Я на ручку повесил! — повторил он отчетливо.
Пока прошел к окну, шум дождя сменил шум душа.
Гроза становилась сильнее.
«Хорошо, что Маша здесь» — подумал Дмитрий — «На улице опасно. Особенно под деревьями». Зашумел фен. «Скоро» — подумал Дмитрий. Маша вышла. Черные волосы упали на белую футболку. «Она ей коротка». Но все-таки ему нравилось, что она в его одежде.
Маша подошла близко.
— Давайте родителям позвоним? — неуверенно сказал он.
— Зачем? — и сделала еще полшага.
— Они вас ищут, наверное.
— Они уехали утром. На выходные. Думают, что я сейчас дома, и вообще не волнуются.
— Да? Но сказать все равно нужно.
— Зачем?
— Потому что это не очень хорошо.
— Что не очень хорошо?
Она уже давно успокоилась, но сейчас показалось, что снова может заплакать.
— Мы с вами совсем не поговорили. Вот вы улетите утром — и все. Мы же могли сегодня погибнуть... Лежали бы сейчас на дне морском...
Раздался звонок. В четыре утра. На экране улыбался Сеня. Дмитрий взял трубку.
— Алло.
— Алло! Привет! Ты мне звонил сейчас!
— Я? Ой... Прости, ради бога. Я... Наверное случайно нажал. Разбудил тебя?
— Да нет, мы в дороге! Машку отпраздновали и решили сами отдохнуть. Ты извини, что толком не поговорили, но все равно хорошо, что встретились! Отдыхай!
Дмитрий успокоился. Выключил свет, укутался в покрывало на полу.
— Давайте спать.
Маша послушно легла. Полежала минуту, послушала дождь и шепотом сказала:
— Я вас с кровати прогнала!
— Ничего страшного.
— Давайте поменяемся?
— Да нет, все отлично.
Повернулся к стене, но знал, что она смотрит на него. Через какое-то время прошептала:
— Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Это было правдой, которую он осознал только сейчас: они могли сейчас лежать на дне. Два идиота. Одна в шторм повела яхту в открытое море, другой не хотел проиграть в молчанку. Нельзя было поверить, что он, ответственный человек, уважавший в себе это качество, мог так поступить. Просто в тот момент так вопрос не стоял. Казалось, что не только кораблик был «из бутылочки», но и море, и небо — все вокруг запаяно в мутное стекло. Внутри этого мира было уютно, и ничего плохого там случиться не могло. Еще пару часов будет темно. Маша лежит в двух метрах, живая, спит. Закончилась гроза, дождь идет тихо. Завтра утром на асфальте будет много листьев.
— Мне вчера семнадцать исполнилось, — раздалось из темноты, — должно было что-то измениться, а все осталось, как раньше.
Он долго думал, что ответить.
— А что такого должно было случиться?
Она ответила тоже не сразу.
— Что-нибудь не слабое такое.
Так и разговаривали с паузами по полминуты.
— Например, утонуть?
— Нет… Это было бы слишком… Это была бы настоящая смерть. Но нужна же какая-нибудь маленькая, чтобы жизнь поменялась… Вам там удобно?
Еще через минуту раздался шепот:
— Эй! Тут кровать огрооомная!.. Просто ложитесь на другой край и выспитесь нормально!
«Маша!» — захотел крикнуть он, но вместо этого пробурчал:
— Не такая она огромная.
Она привстала, нагнулась к нему:
— Да тут слоны в футбол могут играть! Ложитесь!
Баю-баюшки-баю. Еще пару часов будет темно. Так ли важно: находиться друг от друга в трех метрах или на расстоянии вытянутой руки? Баю-баюшки. Семен далеко, телефоны выключены. Иногда случается просто жизнь, от которой не нужно бежать… Придет серенький волчок… Она плакала, ей же необходимо успокоиться… Тепло и поддержка… Не ложися на краю… Не всегда точно знаешь, что нужно делать, но всегда точно знаешь, чего не нужно. Идти и ложиться даже на край кровати не нужно. Баю-баюшки-баю… Усталость — как будто не спал трое суток, а завтра еще лететь, работать… Конечно, хотя бы пару часов сна — лучше, чем ничего… Завтра не будет и этого. Ни вытянутой руки, ни усталости, ни сомнений. Ничего, как всегда. Так в чем его вина?.. Кровать, действительно, большая: слоны могут в футбол играть. Одному человеку такая ни к чему. Действительно… Действительно… Глупо получается: зачем-то лежать на полу, если можно лечь на край. А если не лечь — ничего не изменится. Ничего не изменится. Ничего не изменится. Просто кровать будет пустая. Нет в этом ни правды, ни морали, просто очень нерациональное использование площади матраса. Если односпальный — это девяносто сантиметров, двуспальный — сто сорок, то этот, как минимум, метра два… Не ложися на краю… Много вещей делать точно не нужно: врать, тратить свое время, тратить время других людей, верить в невозможное, ложиться на краю, убивать, красть, лжесвидетельствовать, хотеть чужого: все это даже можно сформулировать и выписать в отдельные правила, странно, что никто еще не додумался.
Маша придвинула подушку. Он лежал половиной спины на кровати, вторая половина висела в воздухе, нога стояла на полу. Как-то само собой получилось, что он оказался здесь. Ее звали Мария Семеновна. Она была дочкой Сени, и вчера ей исполнилось семнадцать лет. И лежать, даже свесив одну ногу на пол, даже занимая тридцать сантиметров матраса из двухсот, было точно нельзя. Он представил, как это выглядит со стороны. Не поверил. Краем глаза увидел, что Маша повернулась к нему, приблизилась. Тут же встал и отошел к стене. Это был правильный поступок, вот только непонятно, почему он теперь, упершись лбом в обои, видел не обои, а себя в полный рост. И почему так близко, прямо здесь, справа, было Машино дыхание. Значит, скорее всего, он ни к какой стене не отошел. Значит, спал. Или почти спал. Но с другой стороны, он все же стоял у стены, переминался с ноги на ногу. То есть, встал, принял правильное решение. Нельзя же сказать, что он весь полностью сейчас поступал неправильно. Конечно, на первые 100% — да, лежал на расстоянии согнутой руки от Маши, но на вторые 100% — встал и отошел. Обернулся, посмотрел на себя, лежащего. Эта свесившаяся нога выглядела глупо. Лучше уж поднять ее и отдохнуть спокойно. Вот так. Красный дом напротив расплывался, сквозь узоры воды ломался на углы и овалы. Из этого красного дома напротив, скользя тротуаром все выше и выше, вдоль лестничных поручней — к крыше, напьется — и бросится вниз, рвать с деревьев афиши, этот странный полуденный сон на яхте. И теперь, в полшестого, а было уже, наверняка, не меньше, — то этот сон, то вчерашние сумерки метили, в него, полусонного, полупустого, он чувствовал, что уже на примете у спящих на параллельных улицах колоколен постройки восемнадцатого и девятнадцатого веков, у ветра, идущего с моря, у безветрия, стоящего в черных южных переулках. Он вспомнил, что днем, когда выходили в море, стало темно, уютно, но море сначала их не пускало, толкало обратно. Как будто, это было последнее предупреждение.
Вдруг близко, ближе, чем вытянутая рука, чем полруки, появились глаза Маши, и она, как будто это был сейчас самый важный на Земле вопрос, спросила:
— А кто ваш любимый поэт?
«Люба Яцевич из Минска», — подумал Дмитрий.
И ночью в этой комнате больше уже ничего не произошло. Утро получилось коротким. Вернее, то утро, которому никуда не нужно было улетать, местное, собиралось жить долго. Оно сушило листья, пахло булками. А вот его, Дмитрия, пронеслось очень быстро. Сначала он проснулся в том же положении, что заснул, какое-то время смотрел на Машу. Она тоже смотрела на него, и вообще, не было понятно, кто проснулся первым.
Потом она сказала:
— Кофе хочу.
Как будто впереди была вечность, и он мог остаться.
Спустился в ближайшую пекарню, взял кофе и круассанов — пожевать. Потому что перед самым выходом из номера в спину донеслось требовательное «и пожевать».
Уже с бумажным пакетом в руках он пошел обратно и наткнулся на тот самый цветочный, где покупал букет на день рождения. Заметил в витрине свою дурацкую улыбку, остановился. Продавщица его узнала, вышла.
— Доброе утро! Вам подсказать что-нибудь?
— Нет, спасибо, я сам посмотрю.
Это был на удивление хороший магазин. Свежие цветы сами просились в руки. Крепкие пионы, нежные фиалки и лилии. Ирисы, хризантемы. Даже розы, восемьдесят, девяносто и сто сантиметров, выглядели не пошло.
— Вам для девушки своей?
Растерялся.
— Мне… Нет.
— Вот, тюльпаны очень хорошие поступили.
— Сейчас же не сезон.
— Я сама удивилась. Чудо природы!
Тюльпаны в «не сезон». Нужно брать.
— Дайте мне семнадцать!.. Чтобы символично получилось.
— А, дочке? Возьмите, вот, еще медведя.
Из уважения к цветам он не стал заходить, пока она собирала букет: не хотелось оскорблять цветы запахом кофе и круассанов. Но потом все равно понес все в охапке.
Он сам не знал, почему, когда она спросила про дочку, промолчал. Можно же было сказать: «Нет». Никогда до этого Дмитрию не было больнее, чем сейчас и радостнее, чем сейчас. И если вчера ему хотелось прятаться в черные тени, то сейчас, наоборот, находил самые солнечные участки тротуара: пусть смотрят! Вот он шуршит листьями, улыбается, легко перебегает перекресток. Вот — взбегает по лестнице, толкает плечом дверь, проходит, ставит пакет. Она уже проснулась, трет кулаками такие похожие на его глаза, закидывает голову набок — он тоже так иногда закидывает. Пьет кофе, крошит круассан на простыню. Одеяло, как бутон, укутывает ее по грудь. Краешек заломан, но в верхних лепестках розы так и должно быть, это называется «рубашка». И нужно же было так волосы свалять! Он подходит сзади, расчесывает. Она хихикает, уворачивается. Он знает, что должен скоро уходить, но на часы не смотрит, так как примерно знает, сколько у него осталось времени.
Дмитрий легко перебежал перекресток, вошел в отель. В фойе чуть не врезался в толпу пожилых туристов из Европы. Поднялся, прошел коридорами, переложил поудобнее пакет, толкнул дверь. Бутон розы, большой, изломанный, лежал у изголовья кровати. Маша могла бы поместиться там два раза. Но бутон был неподвижным, совсем не дышал, ее там не было.
— Маша?
Подошел к ванной, прошептал в закрытую дверь:
— Маша?
Тоже нет. Замер посреди номера с горячими кофе и круассанами, которые уже существовали, были горячими три минуты назад, когда она была здесь. Ее не было, а они не остыли, ничего не изменилось. Зазвонил телефон, на экране материализовался Сеня.
— Дима, привет! Ты еще не уехал?
— Я?.. Нет.
— Там ураганы какие-то, мы вернулись. Хочешь, можем позавтракать вместе, приходи! Я Машенции уже сказал срочно домой идти, а то гуляет с какими-то подружками!
Сеня был парень веселый, коммуникабельный, с чувством юмора. Играл в КВН. Конечно — не Маша. Машенция. Это же весело.
— Я…
— Что? Плохо слышно! Дим, тебя плохо слышно!
Вышел на балкон. Сеню было ненавидеть не за что, и вообще это чувство Дмитрию было несвойственно. Но вот сейчас, впервые в жизни, он ненавидел. Доброго, хорошего Сеню. По улице ходили люди, много людей, и ни один из них не был Машей. И все же он увидел того, кто был Машей. Этот человек показался между двух автобусов, перепорхнул перекресток. Как лепестками, теперь уже черного цветка, взмахнул платьем, стал удаляться. Можно было дождаться момента, когда он скроется за углом дома в итальянском стиле постройки 1906 года, а можно было отвернуться, не дожидаясь. Больше Дмитрий и этот человек никогда не встречались.