31.01.25

2+2: уранотипия, Геката, викторианки и засолка душ

В рубрике «2+2» редакторы «Полки» Лев Оборин и Алёна Фокеева рассказывают о новых книгах. В очередном выпуске — постмодернистский роман Владимира Березина о секретной русской миссии в Иерусалиме, книга стихов Анны Глазовой, посвящённая богине порогов и развилок, мистический триллер Веры Богдановой и исследование Линды Петерсон о писательницах-викторианках. 

<...>

Анна Глазова. Геката. М.: Новое литературное обозрение, 2024.

В своей последней большой работе «Культура и взрыв» Юрий Лотман пишет о переходе от бинарных систем и структур к тернарным, от жёстких оппозиций к более сложным троичным конструкциям, которые учитывают, уравновешивают противоположные позиции и предлагают им альтернативу. Лотман старается рассуждать об этом с беспристрастностью учёного, но исторический момент, в который он работал, — время распада СССР — сообщает ему энтузиазм. Идея, что есть не только чёрное и белое, плохое и хорошее, капиталистическое и коммунистическое, даже живое и мёртвое, действительно завораживает. Отойти в сторону и понять: «есть не два, а три» — жест и освобождающий, и усложняющий мышление. 

«Геката» Анны Глазовой, книга, названная в честь таинственной и тройственной античной богини, — это именно заворожённость тернарностью, посвящение тройке. Троичность здесь навязчива, как заклинание: «трилогии / о трёх началах, трёх концах / и триптихи — / о трёх лицах», «божественная стройность / превращается в строенность». Столь же настойчиво из стихотворения в стихотворения повторяется слово «порог», и разрывы строф этот порог символизируют. Глазова настраивает читательское восприятие так, что, уловив словесную игру в слове «тривиальность» (от «Тривия» — то есть трёхпутье; именно такое имя Геката носила в Риме), начинаешь чувствовать заветное число уже и в словах «трепет» и «трезвость». Что-то подобное происходило с пушкинским Германном, и книга «Геката» в принципе открыта к подобным сопоставлениям: ведь имя богини, олицетворявшей фазы женской жизни (девочка, женщина, старуха), благословлявшей пороги и развилки, для Глазовой — знак перехода, перевода, переноса.

предпостижение
всегда остаётся девой

материнство
уже получило доступ
к послеопыту становления
старческое забвение

слепота с глухотой
возвращают к исходной
равнозначности всех сторон
на безлюдных развилках

В метафоре или в переводе есть три компонента: помимо одной и другой части сравнения или текста на одном и другом языке, есть ещё тот, кто, собственно, осуществляет действие, или тот, кто вовлечённо за этим наблюдает: «обрезание пуповины / кесарево сечение / мать и дитя — трое: / она и оно и точный не дрогнувший нож — // шаг для ребёнка, / шов для матери, / трепет отца». Геката среди прочего способствовала и благополучным родам, но в самом общем виде для Глазовой Геката — покровительница выбора и субъектности. Может быть, и покровительница наблюдателя, которому предстоит сделать выбор, по какой дороге пойти, — как в знаменитом стихотворении Роберта Фроста. 

Поэзия Анны Глазовой всегда была связана с экологией, природой, наукой. Здесь эта связь манифестарна. Измерения Вселенной, фазовые переходы материи, искусственный интеллект, наличие углерода в живом и неживом веществе («подвижность границы / между органикой и неорганикой») — всё это становится предметом стихотворений «Гекаты», и неочевидность границы между одним и другим, «черта между лесом / и людским итогом» — именно та проблема, которую Глазова раз за разом улавливает. Выбор краткой, почти строгой формы сближает её «научные» стихи с опытом Михаила Ерёмина, свободное, беспунктуационное дыхание — скорее с опытом Геннадия Айги. Впрочем, это не главные параллели. С очевидностью обращённая к Античности, новая поэзия Глазовой возвращается к аристотелевскому времени, когда физика непосредственно переходила в метафизику: 

лёд, пар и вода
в точках перехода в себя —
будто сдвиг в возвышенное.

каждый порог
нуждается в жертве
сверхсостоянием,

грозит призраком замешательства. 

Этот переход, как показывает Глазова, загадочен, но в то же время прост, и часто его нужно лишь показать, констатировать: 

когда отворяются двери
для самых внутренних
женских вод — роды —

разоблачается тот раствор
который помнит
первичный сок живой природы

и когда рождение повторяется
каждый раз завязан
её плотный узел

Число строф в этом стихотворении и строк в каждой строфе можно, думается, не комментировать. Именно оно и создаёт магию, встраивая текст в общую задачу книги. Для «Гекаты» вообще исключительно важны мотивы женского — и уже это делает одних читателей соучастниками, других — наблюдателями. Спокойная, объясняющая интонация помогает перейти и этот порог. Таинства Гекаты в Эгине основал сам Орфей, первенец поэзии, — можно ли сказать, что Глазова рационализирует некое сакральное знание, нумерологическое откровение? Если и так, само ощущение тайны в книге сохраняется: вооружённые и научным знанием, и поэтическим озарением, мы не поймём, как именно всё связано со всем и в какой момент неживое одушевляется. Но уже одно знание, что это так, можно противопоставить антагонизму, стремящемуся разорвать мир на части. 

                                                                    — Л. О.

<…>

Линда Петерсон. Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка. М.: Новое литературное обозрение, 2025.

«Гендерные исследования» — важная серия книг издательства «Новое литературное обозрение», исследующая культурную, социальную и экономическую специфику жизни женщин в разное время и разных странах. Среди этих книг уже есть несколько посвящённых вопросам литературы (об исследовании Марии Нестеренко «Розы без шипов. Женщины в литературном процессе России начала XIX века» мы рассказывали нашим читателям).

Новая книга серии написана Линдой Петерсон — соавторкой большого «Кембриджского справочника писательниц Викторианской эпохи», преподававшей в Йельском университете на протяжении 38 лет, вплоть до своей смерти в 2015 году. «Становление писательницы. Мифы и факты викторианского книжного рынка» — подробная история профессионализации женского письма на примере творческих биографий известных писательниц: среди них Гарриет Мартино, Мэри Хоувитт и её дочь Анна Мэри и, конечно, Шарлотта Бронте. 

Петерсон ссылается на работы множества других авторов, встраивая свой труд в широкий контекст исследований, касающихся не только гендерных вопросов, но и изучения развития профессионального литературного сообщества и индивидуальных авторских мифов. К примеру, она полемизирует с концепцией, представленной в посмертной биографии Шарлотты Бронте её коллегой, влиятельной романисткой Элизабет Гаскелл. Та разделяла повседневное, домашнее «я» Бронте и её творческое начало, утверждая, что они были «параллельными потоками». Этот компромиссный взгляд позволял, не оспаривая викторианский идеал покорной ангелоподобной женщины, всё же отгородить ей место в профессиональной писательской среде. Но он же со временем начал мешать развитию женщин-писательниц в условиях ужесточения конкуренции на книжном рынке.

Что же это значило — быть писателем эпохи правления королевы Виктории? Когда писательство стало профессией и какие у профессионализма могут быть критерии? Что такое гениальность и кто создает гениев? Как отличается миф XIX века об идеальном мужчине-писателе и женщине-писательнице? Книга Петерсон — глубокое профессиональное исследование, которое может стать отправной точкой самостоятельного изучения темы.

                                                                             — А. Ф.


Источник: Полка