30.10.18
Ирина Прохорова: «Когда мы видим обедненную историю, самоценность человеческой жизни исчезает»
Прочитав восемь книг о России со времён Ивана Грозного до начала XX века, «Фонтанка» поговорила с Ириной Прохоровой. Кто хозяин земли русской, отчего хрупка абсолютная власть, чем похожи Америка и Россия, почему никогда не закончится Кавказская война, и что даёт нам надежду на будущее? Ответы — в нашем интервью.
— Буквально вчера я дочитала книгу «Хозяин земли русской?» — о самодержавии и бюрократии в Российской империи. Она наполнена фактами, которые обычно ускользают от внимания: Александр III, изнурённый работой с потоком бумаг, Николай II, который не мог себе позволить выслушивать доклады дольше 20 минут. Цари перестали быть хрестоматийными фигурами и показаны в неожиданно-человеческом измерении. Каким образом этого удалось добиться?
— В российском общественном сознании до сих пор доминирует редуцированная модель национальной истории, — это имперско-милитаристская традиция, где главными героями, как правило идеализированными, выступают монархи, военачальники, диктаторы. Все остальные исторические личности оказываются либо на периферии общественного интереса, либо вообще неразличимы, став жертвами абстрактных категорий, вроде «народ», «массы» «исторические процессы», «социальные движения»… Эта традиционная концепция истории довольно поверхностна и не слишком убедительна, поскольку она совершенно не учитывает главное — существование, адаптацию и созидательную деятельность человека в истории.
В 1990-х годах в «НЛО» вышел перевод книги известной канадской исследовательницы, исторического антрополога Натали Земон Дэвис «Дамы на обочине». Автор реконструировала биографии трёх европейских женщин XVII века: одна из них — католичка, другая — протестантка, третья живёт в еврейском гетто. У них были совершенно разные образы жизни, возможности творческой самореализации, они фактически существовали в параллельных мирах. Земон убедительно показывает, что никакого единого XVII века не существует, это очень условный культурный конструкт.
Мировая историография последних шестидесяти лет строится вокруг желания углубить и расширить представление о прошлом, уделяя особое внимание человеку как активному участнику истории и многовекторности социокультурных процессов.
Серия «Что такое Россия» — продолжение подобного рода поисков. Это обращение к профессиональным историкам с просьбой описать ту историческую действительность, которую мы не знаем, продемонстрировать, что ни одна эпоха, ни одна национальная история не является монолитом, в ней могут сосуществовать самые разные модусы действительности.
— Тем не менее серия преимущественно строится вокруг крупных фигур — как Петр I, Иван Грозный.
— Совсем необязательно, у нас, например, вышла прекрасная книга Веры Мильчиной «Французы «полезные» и «вредные»: надзор над иностранцами в эпоху Николая I». На примере судеб рядовых французских подданных, приехавших в Россию в 1830 – 1840-е годы, автор раскрывает парадокс российского сознания: с одной стороны, преклонение перед Францией как эталоном цивилизованности, а с другой — страх перед французами как носителями революционных идей, якобы губительных для русских нравов и государственности. Но, если авторы пишут об известных исторических личностях, то образ последних может сильно отличаться от привычных представлений. Известный петербургский историк Евгений Анисимов написал для серии книгу под названием «Петр Первый: благо или зло для России?». Казалось бы, что нового можно сказать об этом персонаже, изученном вдоль и поперек? Анисимов выстраивает повествование неожиданным образом — как диалог противника и защитника петровских реформ, причём сам автор поочередно примеряет на себя обе роли. Под конец читатель уже не очень понимает, на чьей он стороне. С помощью такого приема Анисимов показывает, что невозможно однозначно оценивать ни одну историческую личность, тем более ее идеализировать.
Одним из лейтмотивов книги Анисимова, как, впрочем, и других книг серии, становится идея хрупкости абсолютной монархии. Петр I регламентировал все сферы жизни (вплоть до того, где и когда чиновник могут ходить в туалет), но вывел фигуру самого монарха из-под всех законов и регламентаций, фактически разрушив порядок престолонаследия и тем самым подорвав правовую легитимность монархии. К тому же, сконцентрировав в своих руках необъятную власть, российский самодержец оказывается в итоге не в состоянии решать проблемы усложнившегося времени.
В книге Кирилла Соловьева «Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна» прекрасно иллюстрирует последний тезис на примере Российской империи конца XIX века. Абсолютизм, упорно сопротивлявшийся демократизации управления, становился тормозом для развития страны, создавая эффект «бутылочного горлышка». Император не успевал рассматривать все бумаги, не мог отделить приоритетное от не приоритетного, реальность ускользала от него из-за отсутствия достоверной информации, поскольку он вращался в очень узком кругу приближённых. В книге много интересных подробностей о том, как надо было подносить самодержцу документы, какие интриги плёл чиновничий аппарат. Эта система с трудом работала в мирное время, но, как только перед Россией встали вызовы начала XX века, стремительно коллапсировала, поскольку была не в состоянии эволюционировать.
«Влияние книг не бывает мгновенным»
— Мне кажется, этой серией вы фактически ставите перед собой амбициозную задачу — изменить ход российской истории, показать читателям, что мы можем идти другим путём. Насколько это реалистично?
— Нет, изменить ход истории книжной серией невозможно, наша задача скромнее —познакомить российское культурное сообщество с достижениями современной историографии. Новые идеи и подходы к изучению прошлого позволяют пересмотреть привычные представления об исторических процессах и закономерностях, избавиться от стереотипов в восприятии действительности. Один из самых распространенных мифов — это «особый путь» России, который, как правило, сводится к нехитрой идее, что предрасположенность к авторитаризму есть наш культурный код. Дескать, Россия была авторитарной и тоталитарной, и такой она пребудет вовек. Я противник такого исторического детерминизма.
— Некоторые историки и вообще считают, что мы — вполне себе тип европейского государства и не так сильно отличаемся от Франции или Германии, как кажется.
— Об этом говорит Михаил Кром в книге «Рождение государства» — о Московской Руси XV-XVI веков. Он показывает, что модернизационные процессы, которые происходили в России со времен Ивана III, были вполне аналогичны векторам развития многих других европейских государств. Об этом же речь идёт в книге Ивана Куриллы «Заклятые друзья», посвящённой истории российско-американских отношений. Почему Америка и Россия в XVIII-XIX веке смотрели друг на друга, как в зеркала, и откуда у России эта стойкая традиция любви-ненависти к Соединенным Штатам? В XIX веке обе страны ощущали себя на периферии европейской цивилизации и в то же время были производными от неё. Несмотря на различие исторических сценариев возникновения обоих государств, у России и США было много схожего — огромные неосвоенные пространства, институт рабства и крепостничества, сложность управления полиэтническим населением и многое другое. Россия и Америка переосмысливали свою национальную идентичность, сопоставляя себя с соразмерной заокеанской страной, при этом создавая искаженные образы друг друга.
— Можете ли сформулировать, для кого предназначена серия?
— Для любознательного культурного читателя.
— Эта аудитория достаточно узка. И то самое большинство, которому, может быть, и надо избавляться от стереотипов об истории, до ваших изданий, скорее всего, не дойдёт.
— Я не соглашусь по поводу численности потенциальной аудитории. В России много людей самых различных профессий и социальных групп, которые интересуются историей и серьезным чтением в целом. К тому же влияние книг не ограничивается сиюминутным эффектом. То, что начинается как небольшая серия, может стать многолетним источником образования и просвещения. А разговоры о большинстве меня как бывшего советского человека всегда настораживают. Что это за большинство? Почему мы себя в него не включаем? Существует иллюзия, что меньшинство, к которому мы себя высокомерно причисляем, обладает неким сокровенным знанием, недоступным «толпе». На самом деле, у нас нет ответов на многие фундаментальные вопросы. Наша серия — приглашение к публичным дискуссиям о возможных путях развития страны.
— Я предполагаю, что книги прочтут сами авторы, их друзья и студенты, плюс некий круг гуманитарных людей. Мне кажется, этого недостаточно для той революции в сознании, о которой вы говорите.
— Я более оптимистична как издатель. Во-первых, культурный читатель, — очень важная референтная среда. Эти студенты — будущие преподаватели, журналисты, общественные деятели, которые будут транслировать в общество новое знание и систему ценностей.
Фундаментальные изменения быстро не происходят. Печальный пример — в перестройку было опубликовано огромное количество информации о преступлениях советской власти. Это был настоящий культурный шок, но это откровение не переросло в покаяние, осуждение сталинизма не стало доминантой постсоветской внутренней политики, в том числе и основой школьных программ. И поскольку знание о трагическом прошлом не закрепилось, то очень легко забылось, и теперь у нас число сталинистов растёт в геометрической прогрессии. Поколение, которое было свидетелем ужасов тоталитаризма, сошло со сцены, и теперь можно легко гламуризировать прошлое.
Наш проект в каком-то смысле пионерский для страны. Мне потребовалось три года, чтобы убедить историков, что им нужно писать для более широкой аудитории. В отличие от Франции, англо-саксонских стран, у нас традиции популярной истории нет — она прервалась, едва начавшись, и весь XX век отсутствовала по понятным причинам. Если нам эту традицию удастся заложить, я буду считать, что миссия НЛО выполнена.
— Кстати, говоря об академических историках. Читая серию, не раз ловила себя на мысли: это как же надо пнуть, простите за грубое слово, профессионального учёного, чтобы он так живо, нешаблонно написал?
— Проблема не в том, что историки совсем не хотят думать о публике, — это неправда. Хотя написать популярную книгу очень сложно, потому что это совсем другой принцип организации материала, нас этому не учат.
Но есть и вторая проблема — объективная. Дело в том, что в нашей образовательной системе книги по популярной истории не засчитываются как публикации, способствующие продвижению по академической лестнице. Ученый обязан писать монографии или научные статьи, а создание популярных книг рассматривается как хобби, отвлекающее его от профессиональных обязанностей. Об этом тоже надо говорить и менять ситуацию. Я считаю, что просветительская деятельность должна стать неотъемлемой частью научной жизни, очень почетной и важной. У сохраняется слишком узкое представление о том, что такое наука, — что-то неумопостигаемое, живущее в башне из слоновой кости. А просветительством, получается, занимаются только лузеры, которые не могут сделать академическую карьеру.
«Нецелесообразность войн порождает долгоиграющие и мучительные последствия»
— Как вы видите будущее серии?
— Серия успешно развивается, у нас в работе много интересных рукописей. Только что вышла из печати книга Александра Филюшкина «Первое противостояние России и Европы». Автор занимается XVI веком, эпохой Ивана Грозного, и пишет о Ливонской войне — битве за Балтику. Казалось бы, не очень актуальный сюжет для современного читателя. На самом деле, оказывается, что эта далекая война имеет прямое отношение к проблемам сегодняшнего дня. Филюшкин рассматривает Ливонскую войну как первый всеевропейский конфликт Нового времени — в столкновении, помимо России, участвовали Великое княжество Литовское, Ливония, Польша, Дания, Швеция, Священная Римская империя и Пруссия. В тот период впервые проснулись имперские амбиции России, стремящейся стать европейским лидером во всех сферах жизни. В ту эпоху начинает складываться отрицательная мифология разных стран по отношению друг к другу, в том числе и к России, которую стали воспринимать как «дикого медведя». Удивительно, как живучи исторически сложившиеся мифологии. И когда мы сегодня оперируем такими расхожими стереотипами, мы не представляем, что им, на самом деле, 300-400 лет.
— Мне кажется, книга Филюшкина — ещё и о том, что ход событий не всегда детерминирован какими-то закономерностями, и история порой складывается как череда случайностей.
— Лично я вычитываю у Филюшкина вот что: мы смотрим на все эти войны как на историческую неизбежность — дескать, России нужен был выход к Балтийскому морю, поэтому Иван Грозный вынужден был начать войну. На самом деле, чаще всего европейские короли воевали просто так, без экономической и политической необходимости. Недаром есть пословица: «Война — спорт королей», если ты не воюешь, ты не могущественный правитель. Как убедительно показывает автор, Ливонская война, длящаяся с перерывами почти 30 лет, закончилась «политическим коллапсом», превратив Россию из претендента на европейское лидерство в третьеразрядную страну. Разорение и обнищание Севера-Запада России привело к экономическому кризису и введению на этих территориях крепостного права. Некоторые ученые полагают, что одной из причин появления опричнины была необходимость военной мобилизации ресурсов для продолжения войны с Европой.
Печальным последствиям имперских амбиций посвящена еще одна книга — «Кавказская война» Амирана Урушадзе. Автор показывает, как непродуманное политическое решение —завоевание Кавказа — привело к нескончаемой драме для всех социальных слоев: горцев, казаков, военных, для самих российских императоров. И боюсь, что сегодня эту проблему уже невозможно разрешить, что подводит к вопросу об ответственности людей у власти.
— В книгах почти не затрагивалась советская эпоха. О ней в дальнейшем пойдёт речь?
— У нас скоро уйдёт в типографию замечательное сочинение Елены Осокиной о Торгсине. Когда начался «великий перелом» в 1929-1930 годы и вроде бы остатки буржуазной экономики были полностью ликвидированы, по всей стране открылись торгсины — коммерческие магазины, где люди могли в обмен на драгоценности, золото, валюту купить дефицитные товары. У Булгакова в «Мастере и Маргарите» фигурирует торгсин на Смоленском рынке, куда приходят Коровьев и Бегемот и устраивают пожар.
Осокина рассказывает о специфике экономики сталинизма, которая, с одной стороны, питалась бесплатной гулаговской рабочей силой. А с другой, чуть ли не треть средств на модернизацию, если я не ошибаюсь, было собрано за счет торгсинов. То есть фактически советское население оплатило модернизацию собственными жизнями и личными сбережениями.
Рассматривать такие институции, как торгсины, особенно важно, так как в советский период тотальная пропаганда заслоняла настоящую картинку действительности — историки везде натыкаются на идеологические артефакты. Повседневность хуже регулируется и поддаётся контролю, и поэтому дает щелочку, чтобы посмотреть, как жили и думали люди.
«Если мейнстримом станет милосердие, это может изменить ход истории»
— Какой-то край этой серии вы видите? Например: «Мы хотим выпустить ещё двадцать, тридцать книг»?
— Я очень надеюсь, что это долгая история. Серию можно продолжать много лет, и чем дальше, тем она будет интереснее. Сейчас в работе — полтора десятка книг, и мы делаем заказы и у российских, и у иностранных авторов. Среди историков складывается если не соперничество, то в хорошем смысле соревнование. Люди видят, как пишут их коллеги, им тоже хочется написать что-то свое.
— Вы для себя на вопрос, что такое Россия, ответили?
— Мы не поставили знак вопроса в названии серии, но вопросы ставят сами историки в своих книгах. Россия — сложное политическое образование и в каждую эпоху оно означает разное. Россия XVI века — совсем не то же самое, что Россия XIX века, и Россия XX века — не то же, что Россия XIX столетия. Я убеждена, что здравомыслие по отношению к прошлым эпохам — залог объективного осмысления современности. Ведь наше будущее — то, что мы делаем с настоящим. Если мы останемся в старых рамках редуцированной милитаристско-государственной истории, человеческая жизнь по-прежнему останется разменной монетой имперского тщеславия.
— Обсуждая серию на «Диалогах» у Николая Солодникова, вы говорили, что в России есть «скрытые ростки модернизации» — где вы их видите?
— Слово «модернизация» у нас заезжено и опошлено, между тем я уверена, что у российского общества есть потенциал демократического развития. Я призывала к тому, чтобы серьёзно изучать российское общество, разные социальные группы, тот язык, на котором люди говорят о своих проблемах, надеждах, чаяниях. Способы этого высказывания не рядятся в заимствованную риторику, и поэтому оно часто остаётся неуслышанным. Мне, например, представляется, что самое мощное социальное движение последних 15 лет развивается под флагом милосердия: это благотворительность и волонтёрство. Для огромного числа людей, и, прежде всего, молодых, это стало моральным императивом, стержнем коллективной и индивидуальной идентичности. К сожалению, даже они сами часто смотрят на свою деятельность как на социальный эскапизм: «Наше поколение не может вести полноценную политическую жизнь, поэтому нашло себе утешение в волонтерском движении». Я полагаю, что эта стихийная гуманизация общества является подлинным мейнстримом, до сих пор не осознающим себя таковым. Без подобной революции в сознании никакие фундаментальный социальные изменения невозможны.
Беседовала Елена Кузнецова, «Фонтанка.ру»
Источник: «Фонтанка.ру», 30.10.2018