Параллельный Рим
В издательстве НЛО вышла книга филолога Катерины Кларк «Москва, четвертый Рим» — масштабное исследование культуры зрелого сталинизма, описывающее этот феномен не только как застывание революции в тоталитарное государство, но и как интеллектуальную авантюру, захватившую всю Европу.
Катерина Кларк — один из столпов американской советологии, автор вышедшей еще в начале 1980-х книги «Советский роман: история как ритуал» — главного критического исследования основ социалистического реализма. Предмет ее новой монографии — тот же период: с начала 1930-х по начало 1940-х — время террора и изоляционизма, отказа от авангардных экспериментов, застывания культуры в твердых формах, окаменения пламенной риторики 1920-х. Но если в «Советском романе» Кларк пыталась выявить четкую структуру сталинской культуры, разложить по полочкам, здесь цель обратная: усложнить картину, представить зрелый сталинизм как динамическую систему, слагающуюся из разных проектов, часто противоречащих друг другу, но образующих единую сеть.
Для этой цели Кларк задействует тексты политиков, идеологов и интеллектуалов от Сталина до Бахтина, публичные обсуждения главных событий и страстей эпохи: показательных процессов, гражданской войны в Испании, спасения папанинцев — и, конечно же, искусство: литературу, живопись, кино, архитектуру, музыку. Акцент на искусстве важен не потому, что на его материале легче и изящнее прослеживаются изменения в поле идеологии. Сам сталинизм, по мнению Кларк, был во многом эстетическим предприятием. Искусство не было в нем способом оформления политических тенденций, напротив: оно выступало прообразом политики. Почти все главные явления 1930-х разворачивались в области эстетического. Полярные экспедиции искали прежде всего не научные данные о малоисследованных землях, а новое советское возвышенное, показательные процессы были своего рода романтическими драмами, разыгрывавшими нарратив о борьбе добра и зла, во многом основываясь на системе Станиславского.
Этот подход заставляет вспомнить знаменитую книгу Бориса Гройса «Gesamtkunstwerk Сталин». Но если у Гройса сталинизм был грандиозным проектом одного художника, авангардиста с консервативными вкусами, собственно Сталина, то Кларк видит в нем поле разнонаправленных поисков и полемики. В ее книге можно увидеть две линии — скажем так, вертикальную и горизонтальную. Одна посвящена самой динамике сталинской культуры, другая — разворачивающейся в ней скрытой конкуренции. Связующим их центром выступает Москва. Именно в начале 1930-х идеологическим ядром советской культуры перестает быть героическая стройка на периферии, далекий колхоз, забой. Им становится столица.
Перенос после революции столицы в полупровинциальную Москву из имперского Петербурга был своего рода актом децентрализации. Однако в 1930-х сама Москва начала превращаться в имперский центр — в новый Рим. Был ли это центр новой военной империи или новой коммунистической веры? На какие образцы должен был ориентироваться город в своем преображении? Что должно быть выставлено в нем, а что изгнано? Должен ли он быть Меккой для паломников всего мира или, напротив, недоступной загадочной утопией? На протяжении десятилетия ответы государства на эти вопросы постоянно менялись. Интеллектуалы же использовали официальную повестку, чтобы предложить собственные версии новой империи.
Одна из главных среди расходящихся и пересекающих линий книги Кларк посвящена космополитам 1930-х — советским и европейским писателям и художникам, пытавшимся использовать имперские амбиции сталинского СССР, чтобы превратить Москву в столицу мирового братства левых интеллектуалов, форпост грядущей революции, одновременно политической и эстетической. Герои этого повествования — Эйзенштейн, Эренбург, Лукач, Мальро, Хемингуэй, Беньямин, Брехт, Третьяков и многие другие, самый характерный из них — знаменитый журналист Михаил Кольцов, бывший одновременно страстным апологетом Сталина и свободолюбивым авантюристом, идеальным персонажем плутовского романа.
Герои Кларк, особенно те из них, что жили в Советском Союзе, глубоко амбивалентны: интернационализм вовсе не противоречил для них преданности партийному курсу, а искренняя вовлеченность в сталинскую культурную политику — борьбе за собственные вкусы и идеи. (Примером может служить забавная история о том, как Всеволод Вишневский, автор образцовой соцреалистической пьесы «Оптимистическая трагедия», боролся за публикацию на русском языке «Улисса».) Их проваленное дело выступает контрапунктом к классической истории сталинизма — альтернативной версией культуры 1930-х, ставящей под вопрос привычную картину непроницаемого тоталитарного монолита.
Источник: «Коммерсантъ Weekend», № 27 от 17.08.2018, стр. 18