18.09.20

Прошлое и будущее России – в новой книге Николая Эппле

Именно в признании коллективной ответственности за преступления прошлого таится единственная возможность подступиться к куда более сложной задаче: попытке найти общий язык на общенациональном уровне.

Если у России есть будущее, то оно описано в книге Николая Эппле «Неудобное прошлое: память о государственных преступлениях в России и других странах» (М.: Новое литературное обозрение. 2020). Даже в весьма насыщенном современном литературном пространстве, в котором нон-фикшн занимает все больше места, потому что популярность жанра растет, - эта книга выделяется своей яркостью и значительностью. Непосредственным импульсом к ее написанию стала для автора одна личная ситуация: встреча за семейным столом двух пожилых родственников.

«В какой-то момент речь зашла о репрессиях, и вдруг оказалось, что эти два человека прожили свои жизни в странах с разным прошлым. Для одного репрессии были мифом и «поклепом», для другой—ежедневной реальностью. Абстрактно немыслимая вещь оказалась осязаемым фактом: объективной реальности прошлого не существует. Ее формирует память, а память необъективна и легко позволяет себя обмануть. Замороженная и «непредсказуемая» история страны с двоящейся памятью оборачивается двоящейся реальностью в настоящем. Это чревато в лучшем случае невозможностью двигаться вперед, а в худшем—открытым конфликтом».

Для Эппле очевидно: уповать на «само рассосется» невозможно. И это не просто интуитивная догадка, а результат глубокого, внимательного, научного по методу и художественного по воздействию исследования. Такое необычное соединение научности и художественности делает книгу «Неудобное прошлое» мощным фактором современной литературной жизни. При всем ее безупречном академизме она очевидно выходит за рамки того, что обычно связывается с понятием исследования. Как минимум, силой эмоционального воздействия, которое лишено какой бы то ни было публицистической пафосности. Понятно, что повествовательный талант автора играет немалую роль. И ярких историй в книге немало - чего стоит рассказ о якутском селе Тополиное, основанном на месте строительства Колымской трассы, для которой кости заключенных в буквальном смысле слова служили «наполнителем»:

«С 1990-х годов местные жители рассказывают о многочисленных явлениях призраков. они называют их «аринкель», отождествляя со злыми духами умерших насильственной смертью. Контакт с ними, по местным верованиям, опасен для живых.

- Здесь много аринкель, эти места прямо кишат ими,—рассказывает <...> оленевод Коля, один из жителей села.— В клубе постоянно видят двух русских зечек. <...> В школе тоже живут несколько призраков зеков; они всегда ходят тут ночами, когда темно и никого нет. <...> Рядом с моим домом есть амбар, и в этом амбаре живет призрак мальчика в телогрейке, такая жуть! <...> Потом еще старуха в бывшем помещении котельной, она пугает людей, ходит за ними по пятам. <...> Еще один призрак-зек живет в квартире тети Изы, говорят, она в последнее время как бы свихнулась, потому что люди слышат, как она с ним разговаривает». Для автора это мистическое вкрапление «не просто экзотический пример реализации метафоры о «призраках трудного прошлого», преследующих живых, напоминая о необходимости символически и буквально похоронить убитых, назвать преступления преступлениями, а преступников преступниками. Это также иллюстрация куда более прозаической проблемы. Непроработанное прошлое создает разрыв в социальной ткани, готовых механизмов уврачевания которого не существует. Как призраки умерших зеков не могут встроиться в привычные для местных жителей способы взаимоотношений с духами умерших, заставляя живых сниматься с насиженных мест, так память о массовом советском терроре в масштабе всей страны не получается встроить в существующие конструкции памяти. Она не образует обычный культурный перегной, но лежит непереработанным пластом, то и дело «прорываясь» в реальность сегодняшнего дня».

И сама история призраков, и связанная с нею социальная метафора очень выразительны. Но все же главный секрет воздействия этой книги - насущность того, чему она посвящена.

Эппле приводит слова, написанные в 2008 году политическим обозревателем и публицистом Максимом Трудолюбовым: «Советское наследие — не просто материал для историков. Это фундамент, на котором стоит страна».

Неосознание преступлений прошлого уродует настоящее и лишает страну будущего - это понимают все-таки многие. Но что именно следует осознать и, главное, что с этим осознанием делать? А вот это остается неясным для большинства даже тех людей, которые не сомневаются в преступлениях тоталитаризма и искренне хотят их изжить. Таким людям, как правило, кажется, что достаточно провести «собственный нюрнбергский трибунал» и внушить населению представление о коллективной вине, а дальше уж пойдет по накатанному. Однако, как пишет Эппле, «признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно. Это трудно психологически, политически и юридически». Если коллективная вина воспринимается большинством людей с раздражением, то коллективная ответственность - с непониманием. Однако именно признание ее - «единственная возможность подступиться к куда более сложной задаче: попытке найти общий язык на общенациональном уровне».

Сложность отчасти облегчается лишь тем, что не мы первые, кто со всем этим столкнулся. Николай Эппле скрупулезно исследует не только отечественные попытки преодоления тоталитарного прошлого - «оттепель», «перестройку», нынешние призывы к «подведению черты», маскирующие легитимацию власти сверху, или «возвращение имен» как реальный ритуал собирания разделенного прошлого снизу, - но и опыт стран, которые отличаются друг от друга даже по своей континентальной принадлежности. Аргентина, Япония, Испания, ЮАР... И, конечно, Германия.

Российское «трудное прошлое» принципиально отличается от немецкого хотя бы тем, что после Второй мировой войны Германия была вынуждена начать разбираться с ним под сильнейшим, не оставляющим выбора внешним давлением. И тем не менее именно немецкий, а даже не ситуативно более схожей с нами испанский путь представляется жгуче актуальным для России. Может быть, потому что «в значительной степени это история неудач—неудач в попытках насильно перевоспитать побежденную нацию, отделить чистых от нечистых, снова и снова «закрыть тему» и освободиться от нее». Даже «реальные плоды Нюрнберга и реальное отношение к нему современников сильно отличались от блестящего «нюрнбергского мифа». Даже понимание того, что Холокост не должен уйти в прошлое, пришло к немцам лишь в 1980 (!) году. Спустя же несколько десятилетий после войны большинство немцев относились к нацистскому режиму нейтрально. Они не поддерживали его и не осуждали, полагая, что ответственность за его преступления должно нести государство, а не граждане.

Германия не сама освободила себя от преступного режима, и именно поэтому, когда философ Ясперс заговорил о признании немцами вины, его слова вызывали возмущение даже в небольшой университетской аудитории. Поистине титанические усилия потребовались, чтобы преодолеть «коммуникативное замалчивание», то есть негласную и не лишенную поверхностной логики договоренность о том, что для движения вперед стоит оставить прошлое позади. Лучшие умы Германии, ее руководители, ее общественные силы работали над проработкой прошлого из года в год, а результаты этой работы проявлялись невыносимо медленно.

Николай Эппле обращает внимание на то, с чем был связан первый общеочевидный результат:

«Решающему сдвигу в отношении к прошлому способствуют не дискуссии в кругах интеллектуалов и даже не громкие процессы над военными преступниками, оставляющие равнодушной значительную часть общества. Лед в сердцах немцев, по выражению Алейды Ассман, разбивает продукт американской коммерческой культуры. В январе 1979 года по западногерманскому телевидению транслируется четырехсерийный фильм Марвина Чомски (двоюродного брата знаменитого лингвиста и публициста Ноама Чомски) «Холокост» с Мерил Стрип в одной из главных ролей. Фильм рассказывает историю вымышленной семьи немецких евреев с середины 1930-х до середины 1940-х годов; в нем упоминаются Хрустальная ночь, восстание в Варшавском гетто и в лагере Собибор, программа эвтаназии, массовые депортации евреев, расстрелы и лагеря уничтожения. Демонстрация каждой серии сопровождалась передачей с участием историков: в студию могли позвонить зрители и задать вопросы об историчности показанных в фильме фактов. Фильм посмотрели 20 млн человек, или 48% взрослого населения».

Тогда и произошел прорыв памяти, после которого общество приняло то, что сформулировал философ Юрген Хабермас: Холокост должен быть постоянной точкой отсчета, его нельзя «нормализовать» и «оставить в прошлом».

И лишь после этого понятие коллективной вины сменилось у немцев пониманием коллективной моральной ответственности.

Эппле считает важным подчеркнуть: «Тема работы с прошлым не сводится к политическим и общественным механизмам. В огромной степени эта работа производится культурой. Произведения изобразительного и монументального искусства, литературы и кино — не побочные продукты этой работы, а один из важнейших ее инструментов и «языков», без применения которого она не может считаться полноценной».

Однако автор призывает не забывать о том, что работа с прошлым не самодостаточна и целью ее является отнюдь не создание даже самых высокохудожественных произведений. Эта работа «призвана <...> институциализировать переход от одной политической системы к другой, от авторитаризма (диктатуры) к демократии. Этот переход может происходить в результате полноценного слома прежней системы и прихода на смену ей другой (как в Германии), в результате перетекания из одной системы в другую с сохранением элементов старой конструкции (как в Испании, Аргентине или Польше) или складывания в рамках одной системы элементов другой (как в Японии). Исключительность российского случая не в том, что наш опыт гостеррора не имеет аналогов—опыт каждой страны по-своему уникален,—а в том, что он уникальным образом соединяет элементы разных моделей».

О том, как вопреки государственной установке выглядит преодоление прошлого в современной России, в книге сказано больше, чем о том, как это происходило в постнацистской Германии. Предваряет этот рассказ потрясающая метафора мертвой и живой воды:

«Образ живой и мертвой воды слишком известен всем нам с детства, чтобы мы могли в полной мере осознать его странность и загадочность. Действие мертвой воды — в выпуклой, как это свойственно мифу, форме — демонстрирует, как работает подведение черты под прошлым. Двигаться в будущее, не покончив с прошлым, когда это прошлое отмечено преступлениями, — значит принадлежать двум мирам. Но образ вампира напоминает, что принадлежать двум противоположным мирам — значит не принадлежать по-настоящему ни одному из них. Чтобы ожить, нужно сначала умереть «вполне». Чтобы перестать быть губительным для будущего, прошлое должно обнаружиться во всей полноте, получить оценку,— и только тогда оно оказывается «завершено».

Ярчайшим же примером того, что это означает в реальности, является расследование убийства прадеда во время Большого террора, которое ведет юрист Денис Карагодин. Материалы этого расследования прочитала внучка человека, который участвовал в расстреле. Потрясенная тем, что узнала о своем деде, она написала Карагодину: «Мне очень стыдно за все, мне просто физически больно. И горько, что ничего я не могу исправить, кроме того, что признаться вам в моем с Зыряновым Н.И. родстве и поминать вашего прадедушку в церкви».

Ответом стали слова Дениса Карагодина: «Я протягиваю Вам руку примирения, как бы ни тяжело это мне сейчас было сделать (помня и зная все). Я предлагаю Вам обнулить всю ситуацию. Вы своим письмом сделали главное—были искренны, а этого более чем достаточно, для всего. Живите со спокойной душой, а главное с чистой совестью. Ни я, ни кто-либо из моих родных или близких никогда не будет ни в чем Вас винить. Вы—прекрасный человек—знайте это. Сердечно благодарю Вас».

И вот это - настоящее обнуление ситуации. Не то, когда, по замечанию Николая Эппле, «в политической практике предложение «забыть», как правило, исходит не от пострадавшего, а от виновника, причем именно тогда, когда он не готов брать ответственность за случившееся и просить прощения». Со стороны внучки убийцы произошло полноценное вступление в наследство, когда «человек принимает на себя и сопряженные с этим привилегии, и обязательства, наследует и скопленные предками сокровища, и оставленные ими долги».

Не знаю, написана ли на русском языке другая книга, в которой так последовательно и точно были бы обозначены шаги к «подведению черты»: «Сначала попытка забыть прошлое, чтобы двигаться дальше, потом обнаружение, что прошлое не отпускает, потом принятие его неотменимости и, наконец, включение его в национальный нарратив в качестве подспорья для будущего».

Пройдет ли Россия этот очевидный путь в будущее или истратит все свои силы и надорвется, исступленно демонстрируя «самобытность», а на самом деле двигаясь в тупик или в бездну? Никто не ответит на этот вопрос сейчас. Но в книге Николая Эппле намечен каждый верный шаг.

Если у чиновника больше денег, чем он и его жена заработали за три года, и он не может объяснить их происхождение, накопления будут изъяты в пользу государства. Новый законопроект дает право Генеральному прокурору и подчиненным ему прокурорским работникам проверить, насколько достоверны сведения, предоставленные госслужащим о законности получения денежных средств на счетах или других финансовых инструментов. Под закон попадает не только сам чиновник, но и его жена и несовершеннолетние дети.

Сейчас по антикоррупционному законодательству конфискации подлежат только земельные участки, недвижимость, машины и ценные бумаги.

Экономист Игорь Николаев считает, что мера эта правильная, но это не комплексное решение. Например, что делать с бывшими чиновниками, которые «сходили» на госслужбу, а через некоторое время оказывается, что они «крупные бизнесмены»?

- Нужно ввести пожизненное декларирование, чтобы люди знали: госслужба имеет свои плюсы, но и минусы, что ты всю жизнь будешь отчитываться. И вот так сходить и заработать, а потом легализоваться, уже не получится. И тогда 10 раз надо подумать, стоит ли ходить, и для них институт конфискации должен работать,- говорит Игорь Николаев.

Есть к новому законопроекту и другие претензии. Например, к семье должностного лица отнесены только жены или мужья и несовершеннолетние дети. Эксперт в сфере противодействия коррупции Елена Панфилова знакома не только с самим законом, но и с историей его создания:

- Этот закон – чрезвычайно куцая версия. Изначально предполагалось, что членами семьи будет считаться широкий круг родственников, например, для целей законодательства по борьбе с отмыванием денег родственниками считаются папы-мамы, братья-сестры, взрослые дети. А для целей коррупционного законодательства, когда все поняли, что есть такая прекрасная возможность записывать всякую собственность и предприятия на взрослых детей может провалиться, тогда остались только жены и несовершеннолетние дети. Но фактически на них никто ничего и не записывает.

Конфискация продуктов незаконного обогащения – проверенный метод в борьбе с «верхушечной» коррупцией, которую нельзя выявить через оперативно-розыскные мероприятия, говорит Елена Панфилова. Это хорошая новость.

- Плохая новость заключается в том, что у нас все делается непрозрачно. В той части законодательства, которая касается конфискации имущества, мы как общество что-то слышим, что они что-то выявляют, что-то конфискуют, но по большому счету, объективной информации, как эта норма работает, у нас нет. - уверена Елена Панфилова.

В свое время Россия отказалась ратифицировать 20-ю статью Конвенции ООН по борьбе с коррупцией. Эта статья как раз и говорит о том, что страны должны вводить уголовную ответственность против должностных лиц, если у них есть имущество и любые другие активы, превышающие официально задекларированные, и госслужащие не могут разумным способом их обосновать. 15 лет назад такую норму сочли политически неприемлемой, потому что она, по версии российских властей, противоречит принципу презумпции невиновности – бремя доказывания вины перекладывается на человека, которого и обвиняют в этом преступлении.

- Де-факто нормы о конфискации – это воплощение 20-й статьи, потому что должностным лицам надо тоже доказывать, откуда у них выпадающие средства и активы, которые превышают их трехлетнюю декларацию. То есть, получается, что презумпция невиновности не мешает в данном случае. Я думаю, что это 50 на 50 стремление взять под узду разгулявшиеся и все еще гуляющие в коррупционном экстазе элиты, и с другой стороны, да, это популизм. - говорит Елена Панфилова.

Эксперты говорят, что сейчас власти сильно озабочены приближающимися выборами в Госдуму. Всей рейтинги показывают, что позиции «Единой России» слабеют. Даже по версии лояльного ВЦИОМа партия власти скатилась ниже 30% отметки Игорь Николаев уверен, что такой законопроект появился не случайно:

- Это одна из инициатив, которая призвана поддержать рейтинги власти в преддверии выборов в Госдуму. Тема коррупции популярная безусловно, тем более что она остается актуальной, как мы видим. Понятно, когда Крым произошел, и рост рейтингов произошел. А сейчас что делать? Пенсионный возраст обратно не вернешь. Тогда ошиблись, повышать его было неправильно, это, что обрушило рейтинг. После этого он продолжал постепенно снижаться, хотя и на тему пенсий что-то придумают. Я думаю, это будет связано с индексацией пенсии работающим пенсионерам.

Елена Панфилова думает, что новая инициатива направлена на то, чтобы держать элиты в тонусе. На прошлой неделе президент говорил о том, что он будет уделять особое внимание борьбе с коррупцией, особенно при реализации национальных проектов. Но как предвыборную тему борьбу с коррупцией власть любит поднимать на выборах. Если зайти на любой новостной сайт, то можно увидеть, что каждый день в России сажают чиновников. Губернаторы, правоохранители, мэры, министерские работники – им несть числа. Миллионы под кроватью полковника Захарченко и губернатора Белозерцева приведут избирателей к тому кандидату, который напишет на своем знамени слова «Нет коррупции!». Тем более, что власти сами определяют, кто из чиновников попадает в жернова юстиции.

- Таким образом, у государства сохраняется полная монополия на распоряжение информацией о том, как идет практика антикоррупционной деятельности, и кто привлекается. Есть вероятность, что начнут ловить всяких мелких – директоров школ, больниц и так далее, которые не задекларировали что-то мелкое, а крупные истории будут выпадать из-под контроля.

Эксперты указывают, что и в новом законе не прописано, как регулярная информация о том, как реализуется эта норма законодательства, будет доступна обществу.