26.12.23
Тотальная утомительность эмансипации
Усталость, словно тень, сопровождала все неслыханные усилия Нового времени, утверждает социолог Жорж Вигарелло в своей книге «История усталости». Будто орудуя пинцетом, он искусно размечает тонкое вещество этого гнетущего состояния в самых разных культурных «растворах». В дело берутся литература, медицина, трудовые практики, технологии, спорт, мебель, секс и даже кулинария, взятые в хронологическом шаге от Средневековья и до наших дней.
В этом отношении «История усталости», как и многие другие книги, выпущенные НЛО в серии «Культура повседневности», написана остроумно и занимательно, но представляется безнадежно вторичной в теоретическом плане, поскольку послушно идет по давно проторенным тропинкам школы, которая дала название этой серии.
Экономизация усталости
Усталость как феномен Современности, по мнению французского социолога, обусловлена двумя взаимосвязанными силами. С одной стороны, она представляет собой продукт растущего давления внешней среды, особенно городской, которая по мере модернизации становится все более сложной, динамичной, назойливой и репрессивной. Шум улицы, круговорот конвейера, полицейский контроль, завораживающие образы успеха, аналитическая сила капитала, стремящегося подчинить каждое движение тела принципу экономии, — человек постепенно истончается, изнуряется этим пронизывающим его напором извне.
«Извозчики так грубы, у них луженые глотки, их кнуты постоянно щелкают, и из-за всего этого кажется, будто фурии решили превратить Париж в ад» — вот красноречивое свидетельство жалобы городского жителя, которая очерчивает новую реальность, где возникает усталость как реакция на урбанизацию. Но Вигарелло идет дальше и показывает, как город, формируя новые профессиональные когорты, вместе с тем умножает количество источников усталости. В этом — одно из проявлений революционности Нового времени, по мнению исследователя.
В Средние века повседневная усталость в расчет не бралась: «описания усталости, вызванной тяжелым трудом, встречаются гораздо реже», пишет французский социолог. Все внимание уделялось усталости тех социальных групп, которые отвечали за воспроизводство существующего порядка культуры. Речь идет об усталости рыцаря, чья слава и доблесть взвешивались мерой утомления и стойкости после очередного ратного подвига. Усталости паломника — «босого пилигрима с посохом и сумой», который отправлялся к святому месту, чтобы в этом изнурительном и опасном странствии обрести искупление. Или усталости монаха, который в тяжелом физическом труде и самоистязании учился бесконечной жертвенности и созерцанию. К слову, именно поэтому главное в монашеском труде было «не разнообразие действий, а их нескончаемость».
Новое время радикально смещает фокус внимания: возникает новая социальная динамика, новые способы ведения хозяйства, новый политический порядок. «Мир Нового времени усложняется, разнообразию деятельности уделяется больше внимания — и области усталости диверсифицируются. Поле усталости расширяется и вместе с тем фрагментируется», — пишет Вигарелло.
Речь теперь идет об усталости аристократов, изнемогающих от церемониальной жизни. Усталости конторских служащих, утопающих в бумажной работе. Усталости чиновников, вынужденных носиться между кабинетами и неустанно городить регламенты. Усталости торговцев, дни напролет бьющихся над тем, чтобы свести доходы и расходы. Наконец, усталости работников, изнемогающих от отупляющего труда, не защищенного ни справедливым заработком, ни минимальными социальными гарантиями.
Все эти виды усталости не просто интериоризируются сознанием и становятся важной темой для рефлексии: Вигарелло, в частности, показывает это на материале писем рубежа восемнадцатого-девятнадцатого веков, где усталость стала считаться «достаточно важным обстоятельством, о котором следовало сообщать». Усталость по-новому героизируется. Она теперь — признак новой гражданской добродетели. Этот постулат легко выворачивается наизнанку: желание успеха должно сопровождаться покорной готовностью на усталость.
Вигарелло приводит показательные примеры этой героизации усталости из книги «Французы, нарисованные ими самими». В ней рассказывается о том, как адвокат встает «в семь часов утра, складывает свои папки... в девять часов он во дворце; он «не отказывается ни от каких дел, ни одно не считает недостойным себя». Или — как врач «встает в пять часов утра», а уже в семь часов «больница отрывает его от кабинетной работы», в одиннадцать он «все еще не снял халат», а во второй половине дня его ждут частные клиенты. В списке есть и аптекарь — «честный и неутомимый добровольный узник своей лаборатории»; и комиссар полиции, который «утомил бы самого упорного составителя классификации, лишь перечислив свои полномочия»; и «финансовый инспектор», который не может «спать по ночам», потому что преследует нарушителей финансовой дисциплины, все свои дни посвящая обдумыванию «планов атаки».
Вместе с тем бурно растущая капиталистическая культура приводит к тому, что усталость начинает изучаться как научное явление. Максимизация выгоды прямо связана с минимизацией усталости — эта мысль не сразу овладела умами промышленников и инженеров, но, как только она был усвоена, это привело к колоссальным изменениям в организации труда.
Впервые человеческое тело начинает изучаться с точки зрения его физических возможностей. Цель этих исследований — точно определить оптимальные нагрузки и рабочие ритмы, чтобы эффективность труда стала максимальной. Уже в середине восемнадцатого века появляются первые нормативы, «касающиеся количества перемещаемых грузов, дробления камней, уборки строительного мусора, расчистки дорог». Постепенно в эти калькуляции вовлекаются другие научные расчеты — например, учитывающие уровень потребления кислорода. Так, французский естествоиспытатель Антуан Лавуазье (1743–1794) приходит к выводу, что «человеческий организм — это топка, потребление топлива которой можно рассчитать», чтобы получить формулу идеальной продуктивности.
Усталость, таким образом, становится важной экономической переменной: масштабирование хозяйственной деятельности заставляет промышленников с растущим вниманием относиться к рискам, среди которых оказываются естественные ограничения человеческого тела. Современные принципы эргономики, как и вся совокупность социальных программ, регламентирующих сферу труда, — детище этой экономизации усталости.
История стресса
Вторая сила, которая запускает механизмы современной усталости, по мнению Вигарелло, связана с обогащением внутреннего мира человека и чем дальше, тем активнее берется в расчет. Если в Средние века усталость — это исключительно физическое истощение, то Модерн постепенно уводит смыслы усталости на психологический уровень.
Ведущую роль в этом смещении сыграла индивидуальная культура с ее вниманием к частному и неповторимому, с ее тематизацией свободы, независимости и воли к счастью. Частным, но важным случаем этой культуры стал психологический роман девятнадцатого века, который раскрыл перед читателями индивидуальный мир человека с его противоречивыми впечатлениями, мыслями и бесконечной гаммой потаенных эмоций.
Как следствие, чем богаче оказывалась внутренняя жизнь человека, тем чувствительнее к самому себе и к окружающей среде он становился. Взор, обращенный на самого себя, с неумолимостью утверждается в мысли о собственной хрупкости перед лицом вызовов и перемен Модерна, чьим главным императивом становится скорость. Неслучайно, «в обновленном в 1888 году „Энциклопедическом словаре промышленности“ (Le Dictionnaire encyclopédique de l’industrie) сравниваются 72 разные скорости — чтобы была возможность лучше оценить важность и особенности этого явления: скорости ходьбы и бега, рыси и галопа, поезда и трамвая, ветра и урагана, пули и ядра, парусного судна и миноносца, света и звука, механики и электричества», — пишет Вигарелло.
Переживание усталости становится не только нюансированным, но и все более тотальным. Ощущение изнеможения медленно, но верно колонизирует внутренний мир человека. Тот вынужден теперь нести тяжелое бремя своей независимости, стремиться соответствовать постоянно меняющимся образам социального успеха, быть готовым к честной, но жесточайшей конкуренции. Эмансипация оказывается невероятно утомительным процессом, поскольку не только освобождает, но и выдвигает высочайшие требования.
Показательный пример — рассказ о персонаже книги «Господин Бодуэн», который приводит французский социолог. Это история о скромном служащем торгового дома, который начинает карабкаться по карьерной лестнице, преодолевая трудности благодаря силе воли и внутренней готовности перенести усталость любой интенсивности. Бессонные ночи и непоколебимость воли Бодуэна были вознаграждены. Он смог покинуть мир, к которому был приговорен по факту своего рождения, — служащий стал преемником своего патрона, основал новое предприятие и дал ему свое имя. «Ему было необходимо сопротивляться любой усталости. Но эта усталость была следствием не только затраты физических сил, но и работы ума, не только напряжения мышц, но и нравственных мук. В воображении возникает „глобальная“ индивидуальная затрата энергии и ее неизбежные последствия», — заключает автор «Истории усталости».
Другой пример того, как срабатывало взаимопроникновение внешней среды, диктующей активность, и внутреннего мира человека, Вигарелло находит, обратившись к тому, как меняется понимание труда в рамках уже упомянутой выше экономизации усталости.
Если в семнадцатом и восемнадцатом веках тело рассматривалось по-декартовски — то есть как механизм, который можно просто измерить, взвесить и описать, из чего, в частности, делали вывод, что для минимизации усталости достаточно найти наиболее оптимальные рабочие позы, — то к концу девятнадцатого века приходит понимание, что эти расчеты грешили огромным невниманием по отношению к территории психологического. «Понимание мышечной усталости должно быть дополнено пониманием усталости личности — той, которая „теперь все больше тревожится о себе самом, исследует свои неудачи, дискомфорт, свою несостоятельность“», — отмечает французский социолог.
Признание за усталостью психологической реальности приводит, например, к тому, что возникает словосочетание «рабочая депрессия»; начинает приниматься во внимание женский труд; возникает новый взгляд на изнеможение солдат. А вот другое проявление того же тренда: если в девятнадцатом веке акцент в понимании причин усталости делался на городской и технологической средах с их чрезмерной стимуляцией и ускорением, то в двадцатом веке эти представления были замещены эндокринологическими и диетологическими моделями, которые оставили в прошлом прежнее, грубо механистическое отношение к человеческому телу.
«Во второй трети XX века термин „стресс“ становится всеобъемлющим, более глобальным, чем все предшествующие ему выражения. Возможных источников усталости и изнеможения становится все больше, индивид помещается в центр процесса, вокруг него собирается все, что влияет на его целостность, все, что его тревожит или разрушает», — подытоживает Вигарелло.
В кругу недостижимых целей
Не стоило так сильно задирать планку — таким можно назвать главный вывод, к которому приходит французский социолог в своем исследовании, перебрасывая мостик в наши дни.
«Во многих текстах о „современном состоянии изнуренности“ задается один и тот же вопрос: „Почему столько наших блестящих и лучших сограждан чувствуют себя такими неудовлетворенными и опустошенными?“ Ответ на него тоже будет повторяться: из-за того, что они ставят „недостижимые цели“, все сильнее стремясь к независимости. Сначала наступает психологическое истощение, затем состояние изнурения распространяется на весь организм», — меланхолично констатирует Вигарелло, после чего отчего-то венчает свой труд размышлениями об усталости врачей и медсестер, борющихся с пандемией коронавирусной инфекции, вместо того, чтобы наградить утомленного читателя добротным заключением. Что ж, возьмем этот труд на себя.
Стоит признать, что содержание книги «История усталости» не отвечает своему названию. На ее страницах не нашлось места скрупулезному анализу усталости в различных археологических слоях человеческой культуры даже в том хронологическом диапазоне, который выбрал автор исследования. (И это уже не говоря о том, что подавляющее количество источников, к которым обращается французский социолог, так или иначе связаны с культурой или историей Франции.)
Корректнее было бы сказать, что «История усталости» — это исторический комментарий к некоторым теоретическим усилиям, посвященным устройству современного общества. Например, можно вспомнить высказывания Зигмунта Баумана, которые тот сформулировал в своем труде «Индивидуализированное общество». Подводя итоги модернизации, которая дерегулировала прежние социальные и политические отношения, Бауман обозначил контуры возникшего на этих руинах индивидуализированного общества, лишенного прежних сословных рамок. Фундаментальным чувством этого общества, по его мнению, стала неуверенность, обусловленная не просто динамикой постоянных изменений, но отсутствием способности контролировать новый порядок вещей и событий.
«Явление, которое исследователи стараются [сегодня] постичь, это совокупный опыт неуверенности человека в его положении, в правах и доступности средств к существованию, неопределенности относительно преемственности и будущей стабильности, отсутствия безопасности для физического тела человека, его личности и их продолжений — имущества, социального окружения, сообщества», — пишет Бауман.
Хроника усталости, составленная Вигарелло, — это детальный и небезынтересный анамнез этого недуга. От чего мы испытываем сегодня самую сильную усталость, как не от колоссальной, вездесущей неопределенности? Но эта неопределенность, подсказывает нам автор «Истории усталости», не возникла ниоткуда, но накапливалась и обогащалась смысловыми оттенками за время демонтажа ancien régime.
Отсюда можно понять, почему исследователь так сильно ограничил хронологические рамки своей книги. Вряд ли Вигарелло считает, будто древние римляне или финно-угорские племена были незнакомы с ощущением усталости. Ему было важно концептуализировать усталость как особое состояние жизни, свойственное Современности, зафиксировать все возможные реакции этого явления, поместив его в кипучий и крайне рефлексивный «раствор» новейшей истории.
Такой фокус позволил французскому социологу написать крепкий текст, где многообразие подобранной фактуры безупречно подогнано под поставленную задачу. Но вместе с тем ограничения в выборе материала, которые наложил на себя Вигарелло, сыграли с ним злую шутку.
Читатель заметит, как часто автор книги вынужден обращаться к понятиям «диверсификация», «фрагментация» или «усложнение», чтобы обобщить очередной этап в истории рефлексии усталости. Это заложничество неслучайно: сконцентрировавшись на понимании этого ощущения только через призму развития структур Модерна, Вигарелло столкнулся с тем, что на каждом этапе вынужден на разный лад повторять одну и ту же мысль: чем более сложным становилось общество и его среда, тем более сложным становилось и понимание усталости. Богатство материала и утонченность его подачи, конечно, компенсируют этот факт, но лишь отчасти. Несомненно, автору «Истории усталости» стоило подобрать для своей книги название поскромнее.
Источник: Горький