Узлы и нити
То, что, по словам самого автора, возникло «случайно, можно сказать, благодаря курьёзу» (в ноябре 2015-го аккаунт Александра Скидана в фейсбуке оказался, как там это время от времени практикуется, заблокирован из-за комментариев под каким-то, совершенно невинным, по авторскому разумению, высказыванием), — обернулось далеко идущими последствиями. Оставшись, пусть и всего на несколько дней, без привычной подручной записной книжки, которой верно служила ему социальная сеть, автор пришёл к мысли, что хорошо бы впредь сохранять помещаемое в фейсбук по крайней мере в вордовском файле, пока оно не пропало окончательно. Собранные же вместе, все эти записи, как будто разрозненные, ситуативные и черновые, получили возможность быть увиденными как целое — и не замедлили обнаружить новое качество.
Тут самое время обратить внимание на то, кто таков автор, — если вдруг читатель этого ещё не знает (впрочем, если не знает, тем даже интереснее: пусть текст говорит сам за себя; этот текст как раз из породы тех, которые активно помогают воссоздавать свои контексты, поскольку только и делают, что указывают на них). Александр Скидан — поэт, прозаик, эссеист, литературный критик и литературный редактор — заведующий отделом в толстом литературном журнале, переводчик с английского. Здесь он оборачивает к читателю все эти свои лица сразу, в том числе и переводческое: вообще-то стихи и переводы из составляемой книги он большею частью убирал, но некоторые из них оставил: «относительно свежие и ещё не зарубцевавшиеся, как, например, несколько переводов из Майкла Палмера», комментарии к чужим переводам, кстати, тоже. Средь этих лиц на равных правах присутствует и лицо частного мыслящего человека, который, высказываясь в фейсбуке, приобретает тем самым — не теряя своей частности — ещё и облик публичного интеллектуала. Автор более десятка поэтических, прозаических, эссеистических книг и вообще человек искусства с натренированным эстетическим восприятием, он сразу же почувствовал, что написанное им в фейсбуке за семь лет — именно книга: не вопреки, но благодаря своей разнородности оно складывается в цельное, объёмное и направленное высказывание. «Теоретик и поэт в одном лице», как некогда высказался о Скидане Михаил Ямпольский, в этом собраньи пёстрых глав оказывается одновременно хроникёром и аналитиком, практиком и теоретиком самого себя и своего времени.
Аннотация к книге дразнит читательское воображение обещанием «жанрового эксперимента». Впрочем, в жанровом отношении как таковом большие открытия нас тут не ждут, напротив того, сплошная радость узнавания (особенно для ценителя промежуточных текстов со свойственным им обилием возможностей). Тут в полной мере осуществляется старая добрая поэтика черновика с его многовариантностью и отказом от окончательности, классического дневника (иногда и сиюминутника) с его спонтанностью, ситуативностью, разомкнутостью, типичной записной книжки с её заготовками впрок, запасами смыслового и образного сырья разной степени обработанности, гаспаровских записей-и-выписок, которые сами себе жанр. С этим жанром у записей Скидана очень много общего — прежде всего то, что о волнующем его ум автор часто высказывается не собственными словами, а искусно выбранными цитатами из читаемого и вспоминающегося, краткими комментариями к книгам и фильмам, — и они не уводят в сторону, но, напротив, ставят актуальное в большие исторические контексты.
«Экспромты, замечания “на полях”, далековатые сближения, моментальные снимки», «примечания, сноски, путевые и черновые наброски, экскурсы и мемории». Словом, всё, что, по справедливому утверждению той же аннотации, традиционно «считается периферией литературного творчества» — и о чём давно уже очевидно, что на самом деле это никакая не периферия его, но, напротив, самая сердцевина, в которой литературное творчество возникает и, пользуясь её ресурсами, растёт в разные стороны. Это стволовые его клетки, способные развиться и в роман, и в стихотворение, и в эссе, и в критическую статью, и в теоретический трактат — эстетический, литературоведческий, политический, и в физиологический очерк о данном автору здесь и сейчас в ощущениях городе (ну, например, о Санкт-Петербурге), о его пространствах, его людях, и в историко-культурный комментарий к текущим историческим событиям, и в прямое публицистическое высказывание о них (но никогда не ограничивающееся только происходящим здесь и сейчас. Сразу — в большой контекст, хоть отдельным беглым замечанием. И непременно — с некоторой дистанции, необходимой для аналитика, без полной — ослепляющей — вовлечённости).
Вот, например, март 2014-го, одиннадцатое число, самое начало исторического разлома: «Российская власть считает произошедшее в Киеве государственным переворотом и не признаёт новое украинское правительство. Между тем она сама возникла в результате того, что можно назвать государственным переворотом, — в августе 91-го народ в столице вышел на улицы и отказался подчиняться ГКЧП, Ельцин сместил Горбачёва, упразднил СССР и в 93-м году принял новую Конституцию. Легитимность нынешней российской власти — в этом учреждающем, растянутом во времени революционном — и далеко не бескровном (если вспомнить тот же 93-й год и последовавшую затем Чеченскую кампанию) — событии. Сейчас структура этого события (а не только травма распада СССР) “отыгрывается” в отношениях с Украиной.
P.S. “Отыгрывание” (нем. Agieren, англ. acting out). По Фрейду, ситуация, при которой субъект, находящийся во власти своих желаний и бессознательных фантазмов, переживает их в данный момент тем более сильно и живо, что он не осознаёт их источника и повторяемости”. (Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. “Словарь по психоанализу”).
“Повторяемость” здесь ключевое слово».
Даже в том, что обжигает глаза, он видит структуры.
Тогда же, через четыре дня: «“К критике насилия” (1921) Беньямин написал в 27 лет. Но интересно другое. Читал ли кто-нибудь эту работу в констелляции с “Большевизмом как моральной проблемой” (1918) и “Тактикой и этикой” (1919) Г.Лукача?» И спустя одиннадцать дней: «О Вайде, его фильме “Катынь”. Возможно, это не лучший его фильм (в других обстоятельствах я бы предпочёл “Пепел” или “Всё на продажу”), но сейчас “Катынь” — потому что камера там на стороне невозможной скорби, невозможной по определению, как если бы призрак возопил: где твой брат, Каин?»
То есть для всего, о чём он говорит, Скидан оставляет и указывает возможности и направления их теоретического осмысления и этического прочувствования. Понимающие — поймут.
Ростки всех перечисленных типов высказывания, в том числе вполне уже окрепшие, у Скидана прослеживаются очень внятно. Он даёт им подрасти, но в особенно буйный и самоценный рост не пускает, оставляя их в волнующем статусе возможности. Взятые же в целом, все эти по видимости фрагментарные записи оказываются узелками и нитями одной ткани. (Тем более, что автор над книгой работал — убирая, помимо стихов и переводов, убранных, по моему читательскому разумению, зря, — совсем уж случайное и незначительное, чего в социальных сетях тоже бывает довольно. «Прорежены, — говорит он в предисловии, — в первую очередь сугубо утилитарные вещи, “голые” анонсы и ссылки на мероприятия, публикации, выступления, фильмы и т.п., а также отдельные ситуативные записи, вне конкретного контекста, не поддающегося восстановлению, теряющие смысл». Он оставил такую ситуативность, которая действительно указывает за собственные пределы.)
Куда интереснее, следовательно, что это такое не в жанровом, а именно в содержательном отношении.
В содержательном же отношении получившаяся книга — хроника последних семи лет российской жизни в её развитии, от предвоенного, безмятежного ещё 2013-го до первого ковидного 2020-го, представленная как хроника по преимуществу внутренней (скажем точнее: внешне-внутренней; происходящей на границе внешнего и внутреннего) жизни умного, сложного, критичного даже в своей пристрастности её наблюдателя и аналитика. В целом выходит история русского интеллигента в чрезвычайных обстоятельствах (обстоятельствами чрезвычайными имеют все основания быть сочтёнными по меньшей мере шесть лет из этих семи). Фрагментарность же в этом смысле работает на точность складывающейся в результате картины, поскольку представляет разные уровни этой истории: от повседневных событий, впечатлений от фильмов и спектаклей (не говоря уже о грандиозных и трагических спектаклях политических событий), выписок из читаемого и сновидений до культурологических и историософских суждений. Реакции автора на исторические и бытовые обстоятельства показывают внешнюю сторону этой истории, его замечания о попутных чтениях, цитаты и вообще фиксация мыслей, будто бы не связанных впрямую с происходящим, — её скрытые подпочвенные слои. Одновременно — проживание происходящего, его осмысление и обсуждение с современниками как одна из характерных для времени форм смысловой обработки: записи в фейсбуке поневоле диалогичны, поскольку, даже будучи самыми что ни на есть черновыми, пишутся для прочтения и открыты комментариям.
Дневник, особенно электронный, подобно Творцу миров, сохраняет всё, вплоть до комментов к статусам дневникописца. И автор, прилежно копируя наиболее яркие произведения комментаторского искусства, не отказывает дневнику в этом удовольствии, а комментаторам — в возможности показать себя во всей красе и остаться таковыми в памяти потомков. Тут, я бы сказала, автор выступает как этнограф-практик, собирающий для грядущих исследователей современного ему мировосприятия сочный материал. «Если вы ещё не забанили этого персонажа, — пишет он 13 марта того же 2014-го, в контексте вы представляете себе чего, — то рискуете узнать много интересного про постсоветское эстетическое бессознательное. *** (общий друг — ***) прокомментировал ваш статус. *** написали[1] : “Александр, так вы работаете на фашистскую гебню. И в этом вы только что сами публично признались…”» Ну и так далее, не очень хочется цитировать.
Имена (в фейсбучной их транскрипции) там называются полностью, но что в имени нам их? Куда важнее воздух времени — и вот он тут, даже обозначенный отдельными дуновениями, — в полном объёме.
Книга, собственно, именно об этом: о лично прожитом воздухе времени, о его составе.
Кстати, март 2014 года — единственное на всю книгу время, когда он высказывался об исторической поверхности существования совсем прямо. Имея характерную для автора структуру, по существу процитированные выше высказывания для него почти исключение. Далее повествователь наращивает внутреннюю автономию от происходящего, уходя по видимости в разговоры о литературе, искусстве, истории культуры и т. д. На самом деле воздух времени выговаривается Скиданом по преимуществу через множество косвенных — и тем более настойчивых, и тем более точных, потому что с разных ракурсов — указаний на него, особенно типичнейшим для автора образом: через фрагменты чужой речи, вращенные в собственную и расширяющие таким образом её внутренние перспективы.
«14 декабря 2018 г. Все помнят, конечно, притчу Кафки о вратах Закона, точнее, о привратнике и поселянине, который умирает, не решившись войти в единственно для него предназначенное игольное ушко. У Анны Зегерс в “Транзите” (1943) есть наоборотная версия: “Вы, может быть, слышали притчу про мертвеца? Мертвец этот ждал на том свете, чтобы господь решил его участь. Ждал год, десять лет, сто лет. Тогда он принялся умолять, чтобы решили наконец его судьбу. Он не мог больше выносить этого ожидания. Ему ответили: «Чего ты, собственно говоря, ждёшь, ты ведь уже давно в аду»”. Это о немецких-еврейских беженцах в Марселе, пытающихся получить транзитную визу в или через США, Мексику, Португалию, Уругвай и т.д., месяцами простаивающих в очередях в соответствующие консульства, пока идут облавы. И ещё одна версия того же самого, из “Центрального парка” Беньямина: “Сам факт, что всё «продолжается», и есть катастрофа. Катастрофа – это не то, что надвигается, а то, что совершается сейчас. Мысль Стриндберга: ад – не то, что нам предстоит, а вот эта здешняя жизнь”».
«…Практикуемый им коллажный принцип письма, — говорил когда-то о поэтической работе автора другой рецензент, Дмитрий Голынко-Вольфсон, — исключает присутствие авторского лирического голоса». Так вот, в этом тоже своего рода коллаже — коллаже из самого себя и своих ближайших окрестностей сколько-то-летней давности — авторский голос как раз очень присутствует. И даже почти лирический. И даже не почти.
И это не потому, что Скидан здесь, против обыкновения, откровенничает или исповедуется. В целом нет, хотя о личном, и о пронзительно-личном, здесь тоже есть: «22 декабря 2017 г. Мама 1937 года рождения. Сегодня ей исполнилось бы 80… В начале 1990-х она оформляла документы на “блокадницу” и дочь “незаконно репрессированного” Александра Павловича Маркузе (1897—1959), и её пригласили на Литейный, 4. Смотреть дело отца она отказалась, как объяснила мне позднее, потому что боялась увидеть, кто на него донёс (это мог быть кто-то из близких знакомых или сослуживцев). Но ещё больше боялась увидеть, что он кого-то назвал на допросах. Не знаю, как бы я повёл себя на её месте. Думаю, так же». Просто во всём, что бы он тут ни писал — включая цитаты из чужих текстов, — ясно видно его отношение к жизни, его занятая в отношении этой жизни позиция.