События

«Замок собственного отчаяния»

Страх перед ожившими мертвецами присутствует в самых разных культурах. Однако именно в Восточной Европе он породил уникальное явление — легенды о вампирах, превратившиеся со временем в огромный социально-культурный феномен. Различные его проявления исследует новая книга итальянского историка Франческо Паоло Де Челья «Вампир: естественная история воскрешения», вышедшая в издательстве «Новое литературное обозрение» и в Яндекс Книгах. Элиза Данте поговорила с автором о том, как образ вампира служил для маргинализации чужих, почему он радикально изменился за последние три столетия и какую роль в этом сыграли Брэм Стокер и буржуазное общество.

— Зачем вообще люди придумали вампиров? Можно ли точно сказать, когда появились первые легенды об этих существах?

— В Европе существовало два основных типа верований. В южнославянских землях образ вампира часто сливался с фигурой оборотня-вурдалака. На Западе же верили, что вурдалаком можно быть и при жизни — обычно таковыми считались деревенские колдуны, чья магическая сила сохранялась и после смерти. Во время малого ледникового периода в германских лесах было достаточно влаги; возможно, поэтому вампиры, фигурирующие в местных поверьях, не пили кровь, а поедали человеческие органы — сердце или печень. А на юге современной России, в Украине и отчасти Румынии, где дожди были менее обильны, вампир скорее был «пьющим» — хотя питался не обязательно кровью. В Румынии вампиры могли воровать козье или даже женское молоко, а в России высасывали влагу из облаков, вызывая засуху.

История вампиров — то есть связанных с ними верований — ведет отсчет с начала XVIII века, когда империя Габсбургов расширилась на восток, включив в себя Сербию. Все началось с истории, случившейся в 1731 году в сербском селе Медведжя. Местные жители утверждали, что мертвецы по ночам покидают могилы и пьют человеческую кровь. Для проверки этих слухов в село отправились две комиссии из Вены, куда входили врачи, ученые и офицеры, которые также зафиксировали факт вампиризма. Конечно, упоминания о вампирах встречались и раньше, но они были погребены в хрониках, которые мало кто видел, а новости из Медведжи распространились молниеносно по всей Европе: в одном только 1732 году было опубликовано более 200 статей о вампирах.

— Поговорим о способах защиты от вампиров. Распятие, святая вода, осиновый кол — насколько эффективны эти методы? И что делать, если нужно сразиться с вампиром-агностиком?

— Важно понимать, что люди прошлого видели вампиров так же ясно, как и святых, часто не делая строгого различия между духами. Определить, явился ли человеку ангел, вампир или дракон, было непросто — такие видения часто приходили в измененном состоянии сознания, вызванном голодом или употреблением психоактивных веществ. Так, католические мистики практиковали крайнее воздержание в еде, а на Балканах постоянный недостаток пищи усугублялся строгими постами перед Рождеством.

К тому же в доиндустриальную эпоху люди были вынуждены экономить дрова и зимой зачастую проводили в постели по 12–15 часов. В этих условиях был распространен полифазный сон, а грань между сном и явью стиралась: сны переплетались и воспринимались как часть реальности. В наше время мы считаем сон посланием от собственного бессознательного, а в те времена он был окном в мир богов, духов и сил природы.

Что касается конкретных методов, то кол в сердце, возможно, произошел от средневекового германского обычая пригвождать к земле женщин, умерших при родах. В Болгарии и Словении дохристианской эпохи существовала практика вбивать колья в тела покойников, а в некоторых странах к горлу умершего прикрепляли серп — на случай, если он вздумает ожить.

И хотя многие методы борьбы с вампирами — плод литературного творчества, их истоки все же историчны. Чеснок вряд ли поможет спастись от восставших мертвецов, но его использовали доктора во время чумы — клали зубчики в маску, чтобы спастись от зловония. Тогда же появилась теория, что чеснок отпугивает не только болезнь, но и самого дьявола. Любопытно, что поверье о чесноке было распространено в основном в Трансильвании, и Брэм Стокер позаимствовал его из этнографических отчетов. А миф о том, что вампиры боятся серебра, пришел из легенд об охоте на оборотней, хотя представить себе пистолет с серебряными пулями в хорватской деревне XVIII века почти невозможно.

— Как велась охота на вампиров? И каким был сопутствующий ущерб, когда нечистью признавали невинных?

— Лучшими охотниками на вампиров считались дампиры. Это существа, рожденные от связи вампира с обычным человеком, изгои, обладавшие, по легендам, обостренной чувствительностью и «вторым зрением». Когда квалифицированных охотников не было, сельским жителям приходилось действовать на свой страх и риск. Исторические документы, в частности отчеты габсбургских офицеров, свидетельствуют о шокирующей практике: чтобы обезвредить вампира, люди выкапывали и поедали его тело — смешивали останки с мукой, варили их в вине или жарили в кипящем масле. Вдыхание дыма от сожженного вампира также считалось способом вернуть себе утраченную жизненную энергию.

— Если заразиться вампиризмом можно было, выпив кровь другого вампира или натеревшись ею, то откуда в поп-культуре появилась история с укусами и вампирским ядом? Это метафора подчинения или попытка рационализации суеверия?

— Считалось скорее, что натереться кровью вампира или землей из его могилы — значит обеспечить защиту от заражения. А что касается того, как заразиться, то были разные пути: некоторые верили, что превратиться в вампира можно, если съесть мясо укушенного животного. В Моравии и Силезии бытовал страх перед подземным заражением: считалось, что вампир, похороненный на общем кладбище, начинает оказывать магическое воздействие на всех погребенных — и тогда дело может закончиться массовым восстанием мертвецов. В середине XVIII века это вызвало настоящую коллективную панику, известны случаи, когда жители раскапывали целые кладбища.

Вампиризм часто связывали с проклятием, передающимся по крови, поэтому бремя ответственности ложилось на родственников вампира: им приходилось выкапывать тело зараженного, выносить его через пролом в кладбищенской ограде (не через ворота, чтобы покойник не запомнил дорогу), после чего палач разрубал тело на части и сжигал. Эти мрачные ритуалы, когда матерей заставляли осквернять могилы своих детей, заставляли многих бежать из деревень, подвергая жизнь опасности.

— В книге вы говорите о том, что вампирами часто признавали маргиналов, но со временем этот образ стал ассоциироваться с элитами. Как произошла эта трансформация?

— Новый образ был порождением буржуазного общества: вампир стал ассоциироваться с могущественными, находящимися у власти фигурами. Мы видим начало этого тренда у Джона Полидори, а кульминацией стал роман Брэма Стокера. Изначально он хотел назвать книгу «Граф-вампир», но, работая в библиотеке, наткнулся на историю князя Влада Цепеша по прозвищу Дракула. Тот защищал границы христианского мира от османских завоевателей и слыл жестоким правителем. Стокера привлек образ сурового полководца, к тому же название «Дракула» звучит более эффектно. Смешав сербские поверья о вампирах с трансильванским антуражем, писатель поместил в центр повествования аристократа-воина — и создал бессмертный текст.

Литературный образ, однако, расходился с исторической реальностью: подлинный фольклорный вампиризм почти всегда был уделом социальных низов. Если у таких людей и был свой замок, то лишь замок собственного отчаяния. Их хоронили в бедных могилах, слегка присыпанных землей, чтобы было легче при необходимости вскрыть. В то время как представителей элиты погребали в церквях, под тяжелыми каменными плитами.

— Слухи о вампирах распространились по Европе практически молниеносно, а далее перекинулись на Северную Америку. Что послужило импульсом для этой популярности?

— Источником таких историй были земли, недавно отвоеванные у Османской империи — заклятого врага христианского Запада. Турки дважды осаждали Вену, и на Западе вампиров воспринимали как новое воплощение того же зла, которое прежде олицетворяли османские армии. Срабатывал страх перед чужим, подпитанный своеобразным макабрическим ориентализмом: люди верили, что на далеких восточных землях возможно все что угодно и порожденные ими дьявольские силы способны разрушить достижения просвещенной Европы.

Что до Америки, в 1720–1740-х годах в изолированных поселениях Нью-Джерси вспыхнула эпидемия туберкулеза. Люди умирали целыми семьями. И люди, крайне далекие от мифов о вампирах и их славянских корней, вдруг начинали совершать те же ритуалы: сжигали трупы и вдыхали дым, пытаясь вернуть себе утраченную жизненную силу.

Изначально я задавался вопросом: почему в одних странах верили в вампиров, а в других нет? Но оказалось, что страх перед вампирами и ожившими мертвецами универсален для всех культур. Он возникает в кризисные моменты, когда нет ни сильной государственной власти, ни духовного авторитета, которые контролировали бы судьбы живых и умерших. Государство запрещает вскрывать могилы, а традиционная церковь велит молиться за умерших — но до балканских деревень и захолустий Нью-Джерси их власть иногда не доходит.

На уровне верований эти страхи тем не менее разыгрываются по-разному. В католических странах существует концепция чистилища — некоего подобия тюрьмы для упокоившихся душ. Эти души не могут вернуться на землю в физическом облике и появляются лишь в виде обессиленных призраков. В православных странах концепции чистилища не было, а в протестантских она была упразднена — возможно, поэтому эти культуры оказались более восприимчивы к легендам о вампирах.

Похожие представления существуют в Латинской Америке, Азии и Африке — под другими названиями, но всегда в сходном контексте: они появляются на периферии, где нет ни сильной власти, ни объединяющей религии, способной примирить живых и мертвых. И тогда бремя противостояния ожившим покойникам ложится на плечи самих людей.

— А как вообще в разных культурах решается вопрос о сосуществовании живых и мертвых? Возможно, какие-то народы смогли отыскать компромисс между смертью и жизнью?

— На периферии отношения между живыми и мертвыми не сводятся к противостоянию — часто это сотрудничество. Изолированные сообщества автономны, и в них складывается хрупкий баланс между мирами. В некоторых русских деревнях умерших призывали в свидетели клятв, в других мертвых старались накормить.

Однако в кризисные моменты люди ищут виноватого. Обличение вампира становилось актом восстановления контроля — безопасным способом выместить страх и гнев. Подобный механизм мы наблюдали во время пандемии, когда поиск «нулевого пациента» давал людям иллюзию власти над ситуацией.

Граница между живыми и мертвыми бывает размыта и сейчас. В Румынии в 2004 году произошел задокументированный случай: девушка утверждала, что ее душит во сне покойный родственник. Жители вскрыли могилу, сожгли тело, и девушка выпила воду с пеплом. Если подобное происходит в XXI веке, можно представить, сколько инцидентов в прежние времена оставались незафиксированными.

— Первые описания вампиров, откровенно говоря, не очень приятные — с них слезает кожа, их тела покрыты кровью жертв. В какой момент вампиров стали изображать привлекательными и даже сексуализированными? Связано ли это с путаницей между вампирами, суккубами и инкубами?

— В каком-то виде сексуализация вампира существовала задолго до романтических книжек. Ее истоки — в феномене сонного паралича, который в разных культурах получал мифологическое объяснение. В вампирах видели существ, способных вступать в связь со спящим. Такие рассказы служили для объяснения нежелательных беременностей: так, в венгерском фольклоре сохранилась история о вампире, оплодотворившем за ночь пять женщин.

Настоящая эротизация вампиров началась в конце XVIII века, когда страх перед ними стал ослабевать. От «Коринфской невесты» Гёте через «Дракулу» Стокера образ вампира эволюционировал: устрашающий монстр превратился в привлекательного харизматичного персонажа. В XX веке Энн Райс показала трагедию вечной жизни в романе «Интервью с вампиром». Для современного человека вампир окончательно превратился в зеркало — существо, чья идентичность формируется через восприятие других. В эпоху социальных сетей, где наш образ создается чужими интерпретациями и алгоритмами, мы все в какой-то мере становимся «вампирами» — «маленькими монстрами», как говорит Леди Гага.

Источник: Кинопоиск