«Немецкое засилье» и борьба с ним в России в годы Первой мировой войны

Анастасия Сергеевна Туманова (р. 1971) – историк, профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики».

[1]

 

Общественность и ее участие в мобилизации

Вступление Российской империи в Первую мировую войну, признанную современниками войной отечественной, справедливой и всенародной, обернулось для страны всеобщей мобилизацией. Мобилизация затронула не только армию и экономику, но также общество и культуру.

Влияние войны на общество нельзя рассматривать как односторонний процесс. Как справедливо заметил американский историк Питер Холквист, не только война и порожденная ею мобилизация организовывали общество, но и само общество формировало себя через войну и во имя войны – то есть мобилизация была имманентно присуща обществу военной поры. Холквисту принадлежит также утверждение, что военную мобилизацию нужно рассматривать не как уступку обстоятельствам, но как долговременно спланированную политику управления населением и экономикой Российской империи, имевшую целью победу в войне[2]. Содержание общественной мобилизации, в одночасье ставшей общероссийским лозунгом, охарактеризовал Джошуа Санборн:

 

«Россия была мобилизована войной и не имела возможности поворота назад. Не только сильные мужчины были мобилизованы в армию, но и гражданское общество сплотилось вокруг связанных с войной мероприятий, которые получали подпитку через такие институты, как Красный Крест и Союз городов и земств, через благотворительную, медицинскую и социальную помощь, необходимую для ведения войны»[3].

 

Автор монографии о публичной культуре России в годы Первой мировой войны Аарон Коэн сделал заключение, что гражданское общество следовало мобилизации как стратегической цели без колебаний и продолжало мобилизоваться до тех пор, пока факторы экономического и политического порядка не начали подрывать его. На примере искусства Коэн показал, что гражданское общество в военный период заметно активизировалось. Публичное художественное действие фокусировалось на пропаганде и военных нуждах, потребности мобилизации объединили артистов разных жанров, которые стали участвовать в общественной жизни страны в масштабе, ранее невообразимом[4].

Рассматривая участие художественной интеллигенции Москвы и Петрограда в патриотических акциях, российский историк Ирина Купцова указала также на поставленную войной перед культурой задачу служить мобилизации национального самосознания[5].

Поскольку фокусом статьи является мобилизация российской общественности, охарактеризуем это понятие. Мы определяем общественность как образованную и активную часть общества, реализующую свою потребность к самоорганизации и самодеятельности в рамках различных объединений (в лексиконе тех лет – частных обществ). В канун войны в России насчитывались более 10 тысяч добровольных обществ[6], не преследовавших целей извлечения прибыли из своей деятельности; к концу 1914 года – около 30 тысяч кооперативных организаций[7]. В 1915 году в России образовались свыше 500 различных обществ, не считая кооперативов[8]. Многочисленность добровольных обществ, их повсеместное присутствие в целом ряде сфер российской жизни и у многих профессиональных групп, развитие ассоциаций как на уровне городов, так и уездов, и волостей, многообразие проектов их активистов, позволивших им добиться успехов и заручиться поддержкой властных структур, приверженность общества идеологии «малых дел» – все эти обстоятельства позволяют нам прийти к выводу о том, что на завершающем этапе существования монархического строя в России формировалось достаточно жизнеспособное гражданское общество[9]. Автор статьи придерживается той методологической позиции, что в позднеимперский период в стране складывалась общественность в классическом ее понимании, введенном Юргеном Хабермасом[10]. Все более эффективными становились ее институты (клубы, кружки, общества и союзы), а также практики публичной коммуникации. Термин «общественность» используется в статье в двух значениях: прежде всего как часть общества, работавшая в ассоциациях, но так же и как эквивалент общества в целом.

 

Как государство и общество боролись с «немецким засильем»

Одной из наиболее ярких страниц мобилизации российской общественности в годы войны явилось ее участие в борьбе с так называемым «немецким засильем». Этот сюжет уже освещался в научной литературе. Так, мобилизации российского общества и государства против подданных враждебных России государств посвящена монография Эрика Лора. В ней показано, что, начавшись с временных мер, призванных обеспечить безопасность тыла, притеснительная политика переросла в широкомасштабную кампанию «национализации» империи. Ее идеологом явилось государство, воспринявшее войну, по выражению Лора, как «национальное событие» и осуществившее серию национализирующих мер: конфискации земельных владений и городского имущества германских подданных, ликвидацию их предприятий, насильственные переселения и другие акции. Общество также участвовало в националистической мобилизации. Это выражалось во всенародном движении, подогреваемом представлением о «внутренней германской угрозе», захватившем общественное воображение, а также в мощной антигерманской кампании в прессе[11].

Противодействие «немецкому засилью» добровольных обществ не стало темой самостоятельного исследования. Однако попытки постановки этой проблемы уже имели место. Так, Эрик Лор коснулся деятельности националистически настроенного «Общества 1914 года», а Исаак Розенталь рассмотрел патриотическую мобилизацию отдельных интеллигентских клубов[12].

Вовлечение добровольных обществ в борьбу с «немецким засильем» имело характер патриотической кампании. С началом войны, признанной населением всенародной, патриотизм означал для подданных российского монарха прежде всего единение вокруг государства и подразумевал работу на пользу государства. Однако в силу националистического курса российских гражданских и военных властей, а также националистических настроений ряда общественных элит патриотизм тогда стал тесно смыкаться с национализмом. Как заметил Марк фон Хаген, политика в области военной пропаганды, эвакуации, оказания помощи беженцам и так далее запустила процесс «мобилизации этничности» и способствовала искусственному усилению этнического самосознания в Российской империи[13].

Как известно, манифестации национализма и патриотизма имели место и в других странах Антанты в начале войны[14], однако в царской России патриотическая кампания приобрела особый накал во многом по причине существенной роли в экономической жизни страны иностранцев и натурализовавшихся эмигрантов, в особенности немцев, что порождало экономический национализм. Мотивом для поиска «врага» послужили также объективные трудности, испытываемые населением в силу ухудшения положения на фронте, в результате чего нарастала враждебность – и даже ненависть – по отношению к ряду населяющих страну этнических и религиозных общностей. Эрик Лор признает подобное настроение весьма «заразным», переросшим в конечном счете в злостные формы национализма, которые материализовались в акциях против неприятельских подданных[15].

Под патриотической кампанией против «немецкого засилья», затронувшей добровольные ассоциации, нами подразумевается организованное и спланированное мероприятие по мобилизации общественности. Идеологом кампании выступало государство, которое в лице военного командования и министров проводило притеснительную политику по отношению к подданным враждебных России стран. Между тем мы покажем, что общественность не играла в этой кампании подчиненной роли, а, напротив, была ее соавтором и активным проводником, в ряде случаев предвосхищавшим карательные мероприятия правительства. Кампания была акцией, срежиссированной и в то же время спонтанной, поскольку в ней участвовали общественные элиты с разноплановыми интересами.

В данной статье речь идет о публичных акциях, затронувших в первую очередь общественные организации Москвы и Петрограда. Опыт столичных городов был воспринят и провинциальной Россией, в виду чего нами будет показано участие обществ ряда губернских городов в кампании против вражеских подданных

Развернувшаяся с началом войны мобилизация была нацелена на то, чтобы избавить гражданское общество от «враждебных» ему элементов. В ходе мобилизации формировался образ «общего врага», а сама мобилизация приобретала характер патриотической акции. Как показал немецкий историк Хубертус Ян, патриотизм был важным элементом государственной политики, способствовавшим решению нескольких задач: консолидации общества вокруг престола и военных нужд, созданию позитивного имиджа российского правительства внутри страны, утверждению идеи национального превосходства и чувства гражданской гордости у российских подданных. К тому же патриотический курс ослаблял революционные настроения[16].

Население России встретило войну патриотическими манифестациями под лозунгами преданности монарху и объединения сил для победы, а политические элиты выдвинули лозунг «священного единения» с властью. Председатель Государственный Думы четвертого созыва Михаил Родзянко, описывая историческое заседание Государственной Думы и Государственного Совета 26 июля 1914 года и предшествовавшую им встречу депутатов в Зимнем дворце, вспоминал, что патриотическое чувство охватило тогда как представителей власти, так и общественных деятелей, заставив последних забыть свою партийную принадлежность:

 

«Подъем был необычайный. Великий князь Николай Николаевич подошел ко мне, обнял меня и сказал: “Ну, Родзянко, теперь я тебе друг по гроб. Все для Думы сделаю. Скажи, что надо”».

 

По словам Родзянко, речи министров завершались одобрением и овациями, депутаты всех партий и национальностей «слились в одном крике: постоять за целость и достоинство родины»[17]. Политическая оппозиция, исключая лишь большевиков, призвала отложить внутренние споры, чтобы предстать перед врагом единым лагерем. В то же время либералы связывали с победоносным исходом войны экономический, политический и культурный прогресс страны, ее продвижение по пути государств буржуазной демократии[18].

Уже в первые месяцы войны многие русские интеллектуалы оказались одержимыми германофобией. Охвативший русское общество подъем патриотического чувства, объединивший как различные партии, так и народы империи, противопоставлялся присущему якобы германскому народу национализму, сулившему жестокий гнет всякому, не принадлежащему к господствующей национальности. Философ Евгений Трубецкой в августовском номере газеты «Русские ведомости» писал:

 

«От победы немцев народы Европы могут ждать только поглощения и угнетения. Напротив, победа России и ее союзников… прозвучит для всего мира благой вестью освобождения… И в этой сверхнародности русского патриотизма, в этой его преданности целям, не узконациональным, а общечеловеческим, – надежда других народов. Призвание России – быть освободительницей народов»[19].

 

О великом призвании России к освобождению народов, причем не только славянских, но и латинян, и католиков, шла речь на заседании Московского религиозно-философского общества 6 октября 1914 года. Общая идея докладов Владимира Эрна, Евгения Трубецкого, Вячеслава Иванова, Сергея Булгакова и других заключалась в трактовке великой войны как борьбы не государств, а национальностей и культур, в которой на долю России выпала задача защитить свободу и независимость других национальностей, а также самой возродиться к новой жизни[20].

Война виделась интеллектуалам как осуществление исторической миссии славянства в победе над германским миром, закосневшим в воинствующем империализме, порожденном прусским вотчинным феодализмом. Николай Бердяев писал:

 

«Если Германия – мировая носительница идеи милитаризма, то Россия – носительница идеи мира… На долю России не раз уже выпадала бескорыстная и жертвенная миссия. Россия некогда защитила европейскую культуру от нашествия татарщины… Россия же спасла Европу от наполеоновского нашествия… Россия же воевала за освобождение славян… Ныне стоит перед Россией новая жертвенная задача. Россия призвана и избрана охранить не только славянство, но и весь культурный мир от германской опасности, обращенной ко всем народам своим варварским ликом»[21].

 

Большой популярностью у русских интеллектуалов пользовалась статья французского писателя Ромена Роллана «Пангерманизм и панславизм», перепечатанная русскими газетами в октябре 1914 года:

 

«Мы сражаемся за мир и свободу вместе с избранной русской интеллигенцией, в то время как германские образованные люди рабски следуют внешнему авторитету. […] Ближайшее будущее Германии, где писатели и ученые идут рука об руку с прусским империализмом, не допускает веры в германское возрождение. Нет ничего более отвратительного, чем подобная милитаризация интеллектуальной сферы»[22].

 

Насаждением патриотическо-националистической риторики активно занималась российская пресса. Так, уже в первый месяц войны газеты стали публиковать разнообразные сведения о «немецких зверствах» – фактах жестокого обращения немецких и австро-венгерских военных с коренным населением близ линии фронта, а также с русскими военнопленными. Газеты помещали также информацию об арестах и высылках из российских городов подданных Германии и Австро-Венгрии: фабрикантов, инженеров, врачей и прочих, о предстоящих конфискациях их собственности и капиталов, о передаче их домов под лазареты для раненых воинов. Специальные статьи о вражеских подданных носили заголовки: «Среди врагов», «Германские зверства», «Немецкое иго», «Парадоксы германской государственности»[23].

В первые дни войны из газет еще можно было получить информацию о случаях проявления великодушия в отношении германских подданных. Так, петроградская политическая, литературная и финансовая газета «Биржевые известия» опубликовала 1 августа информацию об обращенных к городскому голове Ивану Толстому просьбах о помощи от семей арестованных германских и австро-венгерских подданных, оставшихся без средств к существованию, и о великодушном поступке Толстого, не отказавшегося помочь и заявившего американскому послу:

 

«Мы не воюем с женщинами и детьми, и я – как петербургский городской голова – лично предлагаю свои услуги, если потребуется содействие в деле организации помощи».

 

В ответ на это американский посол объявил, что такое заявление делает честь русским и опровергает невероятные сообщения берлинских газет о будто бы чинимых в России зверствах над семьями иностранных подданных[24]. В том же номере газеты сообщалось о вынесенном присяжными в Московском окружном суде оправдательном приговоре саксонскому подданному, судимому за растрату, и благодарности, выраженной председателем суда присяжным за проявленную гуманность к представителю враждебного народа[25].

Однако уже к середине августа 1914 года сообщения о благородстве и снисходительности российского населения к подданным враждебных государств становятся редкостью. Единичные факты такого отношения к вражеским подданным аттестовались газетчиками как случаи недопустимого поведения для «истинных сынов своего отечества», постыдно забывших свой священный долг перед родиной: ее беззаветно любить, а врага отечества горячо ненавидеть. Лиц, симпатизировавших немецким военнопленным или мирному населению, стали именовать «отступниками от патриотического долга» и изменниками родине, их предлагалось наказывать глубочайшим презрением. Так, Н.Г. Поздняков-Ухтомцев – автор письма в редакцию, опубликованного «Биржевыми известиями» 20 августа, – писал:

 

«Называю их изменниками потому, что чем они лучше тех, кои продают планы крепостей и другие нужные врагу документы? Они продают предмет не менее ценный: обязательное для всех чувство любви к своей матери-родине»[26].

 

Автор статьи, носивший псевдоним «Германофоб», утверждал: «Хотя мы и побеждаем немцев на поле брани, но зато они побеждают нас в Петербурге, высасывая из русских последние крохи». Газетчики приводили сведения о немецких предпринимателях Петербурга, которые подняли цены на хлеб, электрические лампы и бензин.

Таким образом, антигерманские настроения охватили самые разные группы российского общества, включая и ее умеренно-либеральную часть. Немногие тогда разделяли убеждение, высказанное публицистом Сергеем Мельгуновым, что тенденциозные сообщения в прессе по поводу немецких зверств очень далеки от подлинного патриотизма, который они желают возбудить, и способствуют лишь большему озлоблению общества[27].

 

Борьба с «немецким засильем» в добровольных обществах

Националистическая кампания против «немецкого засилья», захлестнувшая страну летом–осенью 1914 года, затронула многие добровольные общества. Причем общественники стали высказывать свою позицию по поводу присутствия в организациях подданных воюющих с Россией держав, прежде всего Германии и Австро-Венгрии, еще до выражения правительством официальной позиции.

В числе первых «патриотический» настрой проявили досуговые объединения. Еще в середине августа 1914 года членами Московского технического клуба было принято постановление о бойкоте немцев, а Московский императорский речной яхт-клуб постановил исключить из числа членов австрийских и германских подданных, которых насчитывалось около 100 человек[28].

Не остались в стороне и объединения творческой интеллигенции. В сентябре 1914 года германские и австрийские подданные были исключены из Общества взаимопомощи оркестровых музыкантов. Российское общество артистов варьете и цирка изгнало немецких артистов и вышло из Интернациональной ложи артистов[29].

Борьба с «немецким засильем» затронула такое авторитетное объединение лиц свободных профессий второй столицы, как Московский литературно-художественный кружок. 10 октября 1914 года 44 члена кружка предложили исключить из него австро-германских подданных. Речь шла о двух действительных членах и пяти членах-соревнователях. Ратовавшие за эту меру члены клуба утверждали, что когда народ воюет против народа, то многие привычные требования, будь то буква устава или обычный порядок решения вопроса, приходится коренным образом менять. На это раздались возражения, что обыватель увидит одобрение авторитетным столичным клубом насильственных действий, в результате чего дело может дойти до погромов. Говорили также, что кружок, являющийся одним из центров русской культуры, должен остаться не затронутым националистическими эксцессами. Своеобразную аргументацию против исключения немцев предложил московский писатель и литературный критик Сергей Яблоновский (Потресов), заметивший следующее:

 

«Пятьдесят лет подряд мы слушали Льва Толстого, который не только проповедовал нам любовь и прощение, но и в своих художественных произведениях показал, как относились русские люди к невоюющим врагам: Кутузов в “Войне и мире” читает на отдыхе французские романы. Герой князь Болконский не прогоняет из своего дома гувернантку-француженку, когда Наполеон вступил в Россию»[30].

 

В результате дирекция клуба предложила принять паллиативную меру: не возобновлять членам клуба, являвшимся австро-германскими подданными, членских билетов до нового рассмотрения и предложить членам не записывать австрийских и немецких подданных в качестве гостей. За это предложение были поданы 47 голосов, против него голосовали 8 человек, в числе которых были Сергей Мельгунов и адвокат Николай Тесленко. Они считали такой шаг недопустимым ни с юридической, ни с моральной точек зрения. Ссылаясь на устав клуба, Мельгунов и Тесленко доказывали, что исключение должно производиться за позорящие поступки и не может состояться иначе, как по предварительному постановлению дирекции клуба[31].

Мельгунов выразил свою позицию, выйдя из Московского литературно-художественного кружка, после чего был подвергнут травле московской прессой. В своем дневнике он описал октябрьское чрезвычайное собрание в Литературно-художественном кружке:

 

«Было это довольно глупо, ибо шла речь о таких “немцах”, как придворный фотограф Фишер, едва ли не родившийся в России. Но наши “патриоты” страшно стремятся выявить свой патриотизм. Произносились в полном смысле слова погромные речи… Речи были таковы, что неожиданно для меня возражал [романист Алексей] Пазухин, ссылаясь на несвоевременность такого выступления кружка, когда на Мясницкой происходят “антинемецкие” погромы. Поговорили и при содействии председателя [Валерия] Брюсова “немцев” изгнали. Мне не оставалось ничего больше, как уйти из состава членов кружка. Но, кажется, ушел я один… [Писатель Викентий] Вересаев обещался послать заявление негласное, т.к. де он состоит на военной службе… [Литературовед Владимир] Фриче говорил мне, что по поводу моего ухода из кружка в одной из вечерних газет было напечатано, что я изменник отечеству и что русское общество никогда этого не забудет. Другие вечерние газеты острят, что я, конечно, буду избран почетным членом всех берлинских литературных обществ»[32].

 

В своих воспоминаниях Мельгунов давал происшедшему психологическое объяснение: «Литературный мир не избегал общего психоза; здесь… действовал “закон” имитативности»[33] – намекая на проникновение в интеллигентские круги погромных настроений. Осенью 1914 года в Москве уже происходили массовые конфискации германской собственности и нападения на магазины «вражеских» подданных, ставшие прелюдией московских беспорядков в мае 1915 года[34].

Наряду с клубами и художественными обществами германофобия охватила общества пожарников, а также благотворительные организации. Посильное участие в кампании против вражеских подданных приняли научные организации. Так, на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете 7 февраля 1915 года обсуждалось предложение ректора университета Матвея Любавского о лишении членства подданных воюющих с Россией держав, за исключением лиц славянского происхождения и христиан, состоящих в турецком подданстве. Обошлось «без жертв», поскольку входившие в общество на правах почетных членов двое австрийских подданных – известный славист, академик Игнатий Ягич, и доктор Поливко – были славянами. Правление Общества ограничилось уведомлением ректора университета, что в числе его членов «подданных воюющих с нами держав, подлежащих исключению, нет»[35]. В мае 1915 года ректор Киевского университета предложил существующим при университете организациям пересмотреть списки действительных членов на предмет исключения подданных Германии, Австрии и Турции[36].

Активисты научных обществ использовались в качестве экспертов в переименовании городов, улиц и площадей, носивших немецкие названия. Так, петроградский губернатор инициировал в 1915 году создание при Обществе ревнителей истории комиссии по переименованию городов, предложившей переименовать Шлиссельбург в Орешек, Ямбург – в Ямгород и Ораниенбаум – в Меншиков (в память о владельце Ораниенбаума и первом петербургском губернаторе, сподвижнике Петра Великого). Ученые общества и власти Петрограда, входившие в состав городской комиссии по переименованию, одобрили названия Ямгород и Меншиков[37].

Имели место также факты переименования добровольных обществ, в которых участвовали иностранцы. Так, экстренное собрание членов Московского немецкого клуба, движимого соображениями самосохранения, постановило 2 августа 1914 года переименовать его в Московско-славянский[38].

Правительственная позиция по вопросу освобождения обществ от засилья вражеских подданных была обнародована в конце осени 1914 года. 19 ноября императором было утверждено Положение Совета министров «Об исключении подданных воюющих с Россией держав из состава союзов, обществ и других подобных частных, общественных и правительственных организаций и установлений». Инициатором данного акта выступил министр внутренних дел Николай Маклаков, признавший недопустимым участие подданных воюющих с Россией государств в деятельности существующих в империи союзов, обществ и других организаций, в особенности имевших императорский статус. Ссылаясь на требования обществ об исключении вражеских подданных, он убеждал членов правительственного кабинета в том, что «немецкое влияние сильно и связывает в общих собраниях многих». Маклаков предлагал исключить из обществ так же и турок, но не распространять запрета на германских, австрийских и венгерских подданных славянского, французского и итальянского происхождения, что и было принято[39].

26 ноября 1914 года Маклаков направил военному министру Владимиру Сухомлинову, а также местным властям телеграмму, в которой распорядился «предложить» находящимся в их местностях ассоциациям незамедлительно принять меры к исключению неприятельских подданных и к недопущению их во вновь учреждаемые организации[40]. Губернаторы доносили о предписаниях начальникам полиции «предложить» обществам «принять меры» и высылали списки неприятельских подданных, исключенных из частных обществ. В этих документах, как правило, содержалась формула, что подданные враждебных России государств исключались из состава обществ по постановлению правлений[41]. Однако очевидно, что решения об исключении неприятельских подданных принимались обществами не только самостоятельно, но и под диктовку администрации.

В губерниях Центральной России, как следовало из переписки губернаторов с Министерством внутренних дел, неприятельские подданные присутствовали в добровольных обществах в небольшом числе. Они входили, как правило, в общества досуговые, пожарные, литературно-художественные, взаимопомощи, реже – в просветительские. Так, рязанский губернатор Александр Оболенский докладывал министру внутренних дел в декабре 1914 года, что в городе Зарайске Рязанской губернии в Общественном клубе и Литературно-художественном музыкальном кружке оказались пять германских подданных, которые и были исключены. Тульский губернатор Александр Тройницкий уведомлял Департамент полиции в декабре 1914 года об исключении одного австрийского и троих германских подданных из числа членов Первой пожарной дружины в селе Шипове Ефремовского уезда. Трое немцев были исключены из Тульского благородного собрания. Курский вице-губернатор Петр Гендриков докладывал в январе 1915 года, что подданные воюющих с Россией держав были исключены из двух общественных собраний Курской губернии: Курского и Старооскольского[42].

Более значительное число неприятельских подданных было исключено из обществ, работавших в многонациональных регионах. Так, в Казанской губернии «вражеские» подданные были изгнаны из Немецкого женского общества (двадцать один немец), Общества любителей шахматной игры (пятеро немцев и двое австрийцев), Общества вспомоществования нуждающимся учащимся, Добровольного пожарного общества (трое немцев и один австриец), Общества любителей игры в лаун-теннис (трое немцев), Общества счетоводов (двое немцев), Общества любителей птицеводства (один немец и один австриец) и других[43].

3 декабря 1914 года императором было одобрено Положение Совета министров «О некоторых мерах в отношении подданных воюющих с Россией держав», согласно которому все существующие в Российской империи союзы, собрания, клубы и иные общественные организации неприятельских подданных было постановлено закрыть[44]. От губернаторов затребовали сведения о наличии в их губерниях организаций неприятельских подданных[45]. Учредителям вновь открываемых организаций рекомендовалось дополнять уставы указаниями о недопустимости принятия в них подданных воюющих с Россией государств. Подобные пожелания давались Департаментом полиции, он же контролировал их исполнение[46]. Все вышеописанное касалось подданных враждебных государств. Однако 30 ноября 1914 года Маклаковым был издан циркуляр, дававший местным властям основания для закрытия немецких обществ, состоявших из русских подданных. Министр внутренних дел предлагал закрывать общества, преследующие цели «объединения немецкого элемента на почве узко-национальных интересов и… проведения германских национальных тенденций»[47]. Основываясь на циркуляре, херсонский губернатор в феврале 1915 года обратил внимание министра внутренних дел на потребительские и сельскохозяйственные общества, а также общества взаимопомощи и похоронные кассы, образованные состоявшими в русском подданстве немцами-колонистами. В стремлении организаций немецких колонистов к улучшению материального положения своих членов губернатор усмотрел подспудно решаемую ими задачу «объединения и обособления немцев». Итогом переписки стал приказ товарища министра внутренних дел Игнатия Золотарева о строгом наблюдении за обществами, в которых участвовали немцы-колонисты, и их немедленном закрытии в случае обнаружения опасного направления[48].

Притеснительная политика правительства коснулась также инославных христианских общин. 22 ноября 1914 года министр внутренних дел Маклаков внес в Совет министров представление о закрытии на военное время в Российской империи евангелических обществ юношей и молодых людей, а также Союза евангелическо-лютеранских и реформатских обществ юношей. Они занимались изучением Священного Писания, устраивали беседы, чтения, занятия хоровым пением, физкультурой, а также экскурсии. Евангелические общества России тесно контактировали с Всемирным союзом обществ юношей в Женеве, многие даже примкнули к нему. С началом войны многие евангелические общества поспешили показать свою лояльность: уволили германских и австрийских подданных, заменили немецкий язык в делопроизводстве на русский, участвовали в деятельности Красного Креста. Но это их не спасло. Постановлением Совета министров 16 декабря 1914 года сорок обществ содействия религиозно-нравственному и интеллектуальному развитию юношей в духе лютеранского вероисповедания были закрыты по обвинению в пропаганде идей пангерманизма и немецкой обособленности[49].

 

Националистическая мобилизация под эгидой патриотических обществ

Вовлечение общественности в националистическую мобилизацию достигло наивысшей точки с созданием организаций, специализировавшихся на противодействии «немецкому засилью». Крупнейшим из них явилось Общество 1914 года. Образованное 5 декабря 1914 года в Петрограде, оно ставило целью «содействие самостоятельному развитию производительных и творческих сил России, ее познание, просвещение и освобождение русской духовной и общественной жизни, промышленности и торговли от немецкого засилья». Членами организации могли быть все русские подданные без различия состояний за исключением «лиц немецкого происхождения и неправославного вероисповедания». Общество задумывалось как просветительское учреждение широкого профиля, устраивавшее выставки, музеи, публичные лекции, имевшее собственные издания[50].

Учредителями выступили историк искусства, академик Никодим Кондаков, купец I гильдии и владелец торгового дома «В.Т. Максимов с сыновьями» Михаил Максимов, журналист Борис Суворин, редактировавший газету «Вечернее время», ставшую трибуной организации. Председателем Общества был избран представитель старинного дворянского рода, церемониймейстер императорского двора граф Виктор Кочубей. К середине 1915 года видную роль в Обществе 1914 года играл князь Серафим Мансырев, член фракции прогрессистов и комиссии о мероприятиях по борьбе с немецким засильем в четвертой Государственной Думе[51].

Привлечение новых членов стало ключевой задачей образованного при Обществе отдела пропаганды, использовавшего различные формы рекрутирования «борцов с немецким засильем». В июне 1915-го в Обществе 1914 года числились уже 1570 членов, в конце года это число удвоилось, составив 3169 человек, вносивших членские взносы. После двух лет работы Общества, в конце 1916-го, в нем насчитывались около шести тысяч членов, а бюджет составлял порядка 12 тысяч рублей[52].

Интенсивному росту численности членов Общества 1914 года способствовала заявленная им политическая позиция. Она была подчеркнуто беспартийной. В ряды членов призывались лица «без различия политических убеждений». Декларировалось, что Обществу было не по пути лишь с организациями, преследующими цели «не созидательного, а разрушительного в государственном смысле характера»[53]. Многочисленный и многоликий состав Общества 1914 года свидетельствовал о популярности националистической программы у российской общественности.

Руководство Общества 1914 года придерживалось активной позиции в отношении пропаганды его идеологии. Оно в буквальном смысле «заваливало» своими бумагами правительственные, общественные и сословные учреждения. Это были обращения, воззвания, плакаты, брошюры, докладные и мотивировочные записки, представления, резолюции, всеподданнейшие телеграммы. Различными способами эти документы доводились до широкой публики. Воззвания рассылались, плакаты вывешивались в публичных местах, объявления печатались в газетах и журналах. В плакатах и воззваниях Общество сетовало на «ужасающий захват немцами русской торговли, промышленности и других областей народной жизни». Составлялись они по специально разработанной форме, содержавшей доходчивое описание процесса «онемечивания» различных сфер российской жизни, способов борьбы с ним, и завершались призывом «ко всем русским гражданам объединиться для общей дружной работы»[54].

Пытаясь донести националистическую идеологию до правящей элиты страны и «осветить с разных сторон глубину немецкого засилья в России», Общество 1914 года оплачивало различного рода лекции, публикации, воззвания и брошюры. На его собраниях заслушивались доклады о немецкой колонизации юга и юго-запада России, немецком завоевании русского рынка, о деятельности банков с германскими акционерами во главе по дезорганизации тыла, об ужасающем режиме содержания пленных в Германии и издевательствах немцев над русскими пленными и т.п.[55].

Практиковались также откровенные доносы министрам. Так, 12 июня 1915 года Общество обратилось к министру внутренних дел Николаю Щербатову с жалобой на имевшие якобы место послабления со стороны военных властей и гражданских чиновников на местах по отношению к германским и австро-венгерским подданным. Со ссылкой на донесение своего информатора, вернувшегося из Читы, Общество уведомляло Щербатова о существенных недостатках в деле содержания иностранных военнопленных в окраинных российских губерниях, о фактах вызывающего их поведения, распространения ими открыток «возмутительного содержания» с дерзостными искажениями изображений государя императора. Приводя сведения активиста, посещавшего по служебным делам губернии европейского севера России (Архангельскую, Вологодскую и Вятскую), Общество сообщало о случаях «развращения» коренного населения в политическом отношении административно высланными вражескими подданными. Щербатов поблагодарил председателя Виктора Кочубея за сообщенные сведения и дал команду их проверить, но информация не подтвердилась[56].

К числу достижений Общества 1914 года относился пересмотр Правил о ликвидации немецкого землевладения от 2 февраля 1915 года. Немецкая колонизация признавалась одним из наиболее тяжелых видов немецкого засилья. Активисты Общества с Мансыревым во главе добились распространения действия акта на крупную земельную собственность германских подданных и их недвижимые имущества в городах. Советом Общества был выработан проект закона о ликвидации немецких торгово-промышленных фирм. Общество 1914 года настаивало на скорейшей ликвидации в России предприятий вражеских подданных. Добилось оно также принятия законопроекта о контроле над коммерческими банками, поставившими русский капитал на службу Германии[57]. Организация являлась проводником националистической экономической программы части московского купечества, ратовавшего за изгнание из страны иностранного капитала, прежде всего немецкого, замену импорта товарами собственного производства и создание сильного национального государства[58].

Между тем Общество 1914 года не избежало судьбы организаций, изменивших своему политическому кредо. Случилось это осенью 1916 года, когда товарищем председателя стал депутат Государственной Думы, член фракции прогрессистов и сторонник «ответственного министерства» Михаил Караулов, а на должность председателя отдела пропаганды пришел близкий по взглядам к народникам Николай Кулябко-Корецкий. В Обществе сложилась тогда «прогрессивная группа»[59]. Его лидеры отказались от шумливой антигерманской пропаганды и начали критиковать правительство за его нежелание последовательно проводить истинно патриотическую программу, а также за отсутствие гласности, свободы собраний и союзов, «связанность земства», создававших благоприятную почву для «немецкого засилья». Были выдвинуты требования «ответственного министерства» и политической амнистии, прочитаны запрещенные цензурой речи депутатов Павла Милюкова, Василия Маклакова и Виталия Шульгина. Рассылались воззвания с критикой правых организаций «за общность их государственных воззрений с Германией»[60].

Проявлением популярного в Обществе 1914 года направления работы – борьбы с засильем немцев в государственном аппарате – стали требования исключения из государственной и общественной службы немцев и лиц с «германофильскими тенденциями». Так, в декабре 1916 года Совет Общества приветствовал депутатов Думы, добившихся устранения с поста председателя Совета министров Бориса Штюрмера[61]. В сентябре 1916-го было постановлено занести на черную доску имя управляющего Министерства внутренних дел Александра Протопопова, заподозренного в прогерманских настроениях и связях с немцами. И, хотя Совет Общества, по соображениям общего приличия, заменил черную доску черной книгой[62], такая мера вызвала досаду у Протопопова, который посетовал в октябре 1916 года на совещании членов прогрессивного блока, что Общество 1914 года возвело на него «гнусное обвинение» и «пользуется возмутительным правом шельмовать кого хочет»[63].

Выступавший в феврале 1917 года на собрании отдела пропаганды с докладом о программе и тактике Общества 1914 года, Кулябко-Корецкий настаивал, что первейшей основой деятельности организации оставалось чувство патриотизма и критика распоряжений правительства осуществлялась им «только в строго законных рамках»[64]. Очевидно, однако, что это был уже патриотизм иного толка, нежели тот, который привел к образованию организации. Изменилось и отношение к ней правительства. 3 февраля 1917 года градоначальник Александр Балк обратился к министру внутренних дел за советом о своевременности проведения ревизии деятельности Общества для получения материала, могущего послужить основанием к его закрытию. Балк констатировал, что в Обществе преобладали левые элементы, готовые бороться с «немецким засильем» путем политических выступлений[65].

Деятельность Общества 1914 года прекрасно иллюстрирует сюжет о содержании и итоге националистической мобилизации, начатой с патриотической целью борьбы с «немецким засильем» в государственном аппарате, промышленности и торговле и завершенной под флагом подготовки политических реформ и противодействия «засилью в верхах власти».

 

***

Как мы видим, затронувшая частные общества борьба с «немецким засильем» была результатом действий как власти, так и самой общественности. В случае с организациями московской интеллигенции инициатором была сама общественность, между тем кампания по исключению неприятельских подданных из добровольных организаций провинциальных городов изобиловала примерами участия администрации.

В начальный период войны гражданское общество выступало партнером государства. Оно сплотилось вокруг власти, зачастую опережая ее в патриотических заявлениях. Однако по мере участия в патриотической мобилизации общественность становилась все более подозрительной и несговорчивой. Она стала критиковать политику правительства и высказывать надежды на обновление политического строя. На примере эволюции деятельности Общества 1914 года мы видим, как на смену одной форме патриотизма, шовинистической по своему содержанию, нацеленной на поиски внутренних и внешних врагов, приходит форма, состоящая в патриотической оппозиции правительству.

Содержание и результаты затронувшей добровольные общества кампании по борьбе с «немецким засильем» свидетельствуют о противоречивости националистической мобилизации. Прежде всего это видно из того обстоятельства, что намеченное единение правительства и общества достигнуто не было. Кампания внесла определенные коррективы в членский состав обществ и привела к появлению организаций, сделавших «освобождение страны от вражеских подданных» своим лозунгом. Между тем преследовавшаяся задача унификации российской общественности в национальном и этноконфессиональном отношениях не была решена.

В свете сказанного становится очевидным, что взятый правящей властью курс на мобилизацию под националистическими лозунгами был ошибочным. Среди других просчетов властей – уверенность в единстве российского общества, в его несокрушимой преданности государю, а ведь именно она и давала правительству свободу рук во внутренней политике.

Попытка достичь национального единения путем мобилизации национализма и настроений этнической вражды, к которой российская властная и общественная элиты прибегли на последнем этапе существования имперского строя, закончилась провалом. Поиски «общего врага» в многонациональной и многоконфессиональной империи вели не к ее сплочению, но, напротив, к расколу и подрыву общественного консенсуса.