Крымнаш

Более крупного события после 1991 года, чем то, которое получило название «крымнаш», российское общественное мнение не знает. Оно смогло излечить травму распада СССР, потери места и роли великой державы. Оно закрыло россиянам глаза на то, что происходило и происходит с Украиной, оно позволяет не горевать, что мир от России отвернулся. Оно радикально переменило политическую ситуацию внутри страны, внутри массового сознания.

Берясь писать об этом событии как о событии в общественном мнении, я знаю, что никаких новых фактов сообщить не смогу. Вернее так: главной новостью является отсутствие новостей. Доля россиян, одобряющих присоединение Крыма, продолжает составлять более 80% (данные опроса «Левада-центра» на конец мая 2016 года). То есть показатели, которые в марте и апреле 2014-го свидетельствовали о небывалом взлете общественного энтузиазма, не меняют своего числового значения.

Но это требует иной интерпретации, поскольку то, что длится более двух лет, не может называться «взлетом энтузиазма». Можно перейти на более строгий язык и говорить о состоявшейся мобилизации общества, которая обычно проводится ради решения какой-то социально значимой задачи, достижения определенной цели. Задним числом можно реконструировать цель операции исторического масштаба: не дать России пойти тем путем, которым собралась двинуться Украина. Как? Не дав Украине быть на нем успешной.

Крымская операция была в этом деле частной задачей, решенной блистательно с точки зрения зрителей – россиян. Но, как все нефтегазовые деньги для России добывает малая армия газовиков и нефтяников, так и всю эту грандиозную историческую и геополитическую задачу решает малая армия, у которой даже нет названия. Лучшее из появившихся – «вежливые люди». Ими и их предводителем россиянам остается только восхищаться. Никаких дел от этой восхищенной публики не требуется. Но о ее чувствах надо рассказать.

Россия не раз пробовала идти по «западному пути». Находились историки, которые потом подсчитывали убытки, издержки и жертвы, обосновывая мысль – не надо было пытаться, не наше это дело. Реже подсчитывали, сколько стоили попытки пойти «своим» путем или во всяком случае отказаться от «западного». Сейчас, калькулируя арифметику санкций и новых военных расходов страны, можно прикинуть цену очередной попытки. Чего не получится – так это оценить, сколького она еще потребует, пока будет длиться.

Два слова о внешнеполитической стороне дела. Немалая доля российских элит, равно как и обывателей, все время видят себя в состоянии состязания/противостояния с США. Период горбачевско-козыревской политики союзничества с Америкой, как показывали наши исследования той поры, производил нестроение в умах и ощущение чего-то неправильного. Участие России в «войне в Заливе» российскую публику не радовало. Американские бомбардировки Югославии переживались очень остро: «Это они не Сербию за Косово наказывают, они нам показывают, как накажут нас за Чечню». А удар по США 11 сентября многими был воспринят с удовлетворением – «поделом». Но и телефонный звонок нашего президента в Белый дом со словами сочувствия одобряли: слова такими и должны быть, это политика!

Операция в Крыму, когда о ней узнали, воспринималась российским общественным сознанием не как действия против Украины. Некоторое время россияне даже придерживалась мнения, что «Украина поймет». Что она должна была понять? Что не с нею разговор, что большие вопросы решаются, что мы в очередной раз – теперь по-крупному – показали себя Америке. Операцию в народе сразу стали называть «освобождение Крыма», ставя ее тем самым в один ряд с победами во Второй мировой войне. Так что эта победа, по видимости, становится нашим первым триумфом в Третьей мировой – потому столько радости, такой салют. (Россияне тогда не знали, что именно частью мировой войны видели эту операцию стратеги. Они лишь задним числом признались, что не исключали применения ядерного оружия – оружия мировой войны, а не локального конфликта.)

Доля 80% характеризует многие реакции общественного мнения на обстоятельства, связанные с крымской кампанией. Именно столько россиян увидели в присоединении Крыма свидетельство того, что Россия вновь заняла подобающее ей место великой державы. А как стать великой державой? Надо поступить своевольно, поступить против воли Запада, против воли Америки, нарушить «их» законы международного права. Ведь Америка нарушает, поступает, как хочет, потому, что великая держава. Вот и мы тоже. Имеем право нарушить право.

Именно так объясняется иначе непостижное уму состояние российского общественного мнения, которое в наших опросах одновременно соглашалось с тем, что «мы поступили в соответствии с международными законами» и что «мы нарушили международное право». Именно так объясняется и то, что россияне без видимого напряжения принимают известный им факт, что от нас отвернулись все страны, чье расположение было для нас значимо. Они теперь враги, и логика отношений с ними теперь иная. Эта моральная блокада воспринимается пока что как доказательство нашей правоты: раз они нас осуждают – значит, мы правильно поступаем.

В этом причина того, что санкции на нашу публику действуют лишь укрепляющим образом и не воспринимаются в качестве справедливого наказания. Мы в своем праве, на нас вины нет. А санкции? Это просто попытки причинить нам вред. Враги поступают по-вражески – вредят, но они слабы. Ведь санкции – это их экономический ответ на наши военные действия. Тем самым они лишь показывают свою слабость, раз побоялись дать ответ на том же языке. Мы проявили лихость, мы рискнули и выиграли – в том числе и на их страхе войны. Потому обошлось без пролития крови.

Бескровность крымской победы имеет огромное значение в той роли, которую она сыграла в изменении внутриполитической ситуации в стране.

Здесь надо вернуться в 2011-й год. Возбужденные событиями вокруг декабрьских выборов общественные настроения не вылились в ясную программу. Но три вектора были очевидны. Один, наиболее громко заявленный: отставить нынешнюю власть и ее курс. Второй, очень слабо проработанный, но определенный: вернуться на путь демократических реформ и путь сближения с Западом. Третий, не проговариваемый, но само собой разумеющийся как непременное условие: все перемены и все реформы должны и могут быть в России только мирными. Новой революции и гражданской войны Россия позволить себе не может.

Все эти три установки напугали власти. Говорить на мирном языке центральная власть категорически не соглашалась. Она понимала, что это было бы для нее тем же, чем стал Круглый стол для Ярузельского, – началом мирного конца. Поэтому демонстрантов, чьим оружием были слова, всегда встречали только военные, и эти военные не говорили ни слова. Поэтому митинг 6 мая на Болотной так стараются представить как немирную акцию, доказать, что мы выдержали, не заговорили на вашем языке, а вы не выдержали, заговорили на нашем – на языке насилия. Ну а тут уж сила, а значит, и правда, на нашей стороне.

Вторая сюжетная линия этой великой исторической драмы разворачивалась на Украине. Майдан, как он виделся поначалу из России, был реализацией тех же трех векторов, только много более сильной и потому более многообещающей. Всем казалось, что если Украина пойдет этим путем, то и Россия устремится по этой дороге. Симпатии к майдановцам в России были не очень велики, но что к чему, здесь понимали. Во всяком случае те украинские события в опросе «Левада-центра» наши сограждане назвали «народным восстанием против коррумпированного режима Януковича».

Майдан, что очень важно, до поры был мирным. Противостояние, как и в период «оранжевой революции», имело пышные театрализованные формы, отчасти было игрой. На Украине с обеих сторон не хотели крови, и до сих пор не сказано определенно, почему и кем кровь была пролита. Но тем, кто из России следил за развитием событий, можно было сказать: видите, эти игры кончаются кровью, а вы ведь крови не хотите – не так ли? Еще более страшным уроком стали события в Донбассе: «Майдан обернулся гражданской войной». А вы ведь гражданской войны не хотите – не так ли?

У крымской кампании была репетиция-прототип. В 2008 году в Грузии была одержана военная победа. По понятиям россиян, эффектная и бескровная (ведь наши солдаты практически не погибали!). И победили, конечно, не грузин, а американцев, которые стояли за ними. Мировая общественность повозмущалась и утихла. Рейтинг Путина впервые взлетел до 88%. Тогда тоже поговаривали о том, что это нечто вроде Третьей мировой. Удачной и нестрашной. Но вскоре как будто бы забыли этот опыт, рейтинг вернулся к своим обычным значениям (60% и еще 5–10 процентных пунктов в зависимости от обстоятельств).

«Взятие Крыма» российское общественное мнение отметило тем же рекордом в 88%. Но в этот раз это был не всплеск – вплоть до мая 2016-го рейтинг Путина не спускался ниже 80%. Разница между 60% и 80% – это около 20 миллионов человек. Кто эти люди?

Из опросов «Левада-центра» известно, что зимой 2011/12 года, когда в Москве шли веселые митинги под резкими антиправительственными лозунгами, изрядная доля россиян (то 20%, а то и около 40%; в среднем те самые 20 миллионов) с тем или иным вниманием следила за происходящим в столице. Далеко не все из них были прямыми симпатизантами Болотной и Сахарова, но они хотели бы, чтобы страна жила не так, как живет сейчас. Они поддержали бы перемены.

Так вот, именно им были преподаны два урока. Первый: пошли бы путем Болотной и Майдана, привели бы Россию не к западной демократии, а к гражданской войне. Второй: а вот мы без единой капли крови, лихо и красиво вернули стране положение мировой державы. Нас теперь все боятся, то есть уважают.

Уроки были усвоены. Под знамена Путина перешла 20-миллионная колонна разочарованных. Свое разочарование они утопили в волне посткрымского энтузиазма. Может быть, потому она не спадает до сих пор.