Министерство ностальгии: Keep Calm and Carry on

[стр. 148—163 бумажной версии номера]

Оуэн Хэзерли (р. 1981) — британский архитектурный критик, эссеист, журналист, блогер. Автор нескольких книг и многочисленных публикаций в прессе.[1]

 

«БЛИЦ»

Всесторонние рекомендации специалистов

 

«МОЛНИЯ»

Замечательное изобретение

Миллионы людей принимают данное средство

от таких расстройств, как

Похмелье

Нервные заболевания военного времени

Инфлюэнца

Зубная боль

Невралгия

Бессонница

Ревматизм

Депрессия и т.д. и т.п.

Не содержит аспирина

 

Объявление в пабе — реклама таблеток для подъема сил и настроения

Джордж Оруэлл. «Дневник военного времени». 29 августа 1942 года[2]

 

Символ ностальгии по экономии

Могу точно указать момент, когда я понял, что явление, казавшееся типично, чуть ли не до боли английским, окончательно и бесповоротно приняло глобальные масштабы. На входе в варшавский универмаг «Эмпик», сразу за вращающимися дверьми, я увидел набор блокнотов, ковриков для компьютерной мыши, ежедневников и тому подобных товаров, на которых красовалась корона, а ниже распространенным в Британии рубленым шрифтом, красными буквами значилось по-английски:

СОХРАНЯЙ СПОКОЙСТВИЕ

И

ДЕЛАЙ СВОЕ ДЕЛО[3]

Охваченный жутким чувством, что меня повсюду преследует неумолимый враг, я похолодел еще и по другой причине: передо мной было доказательство того, что этот легко узнаваемый объект попал-таки в число визуальных «символов» мирового значения. Теперь он стоит в одном ряду с Клепальщицей Роузи, мускулистой работницей оборонного завода с американского пропагандистского плаката времен Второй мировой; узнать его так же легко, как Лилю Брик со знаменитого плаката Родченко, где она, с платком на голове, орет во весь голос: «КНИГИ». Он стал таким же распознаваемым логотипом, как фирменные знаки Apple и Coca-Cola. Как это случилось? Чем этот визуальный объект обязан столь высокой популярности? Как он из малозначащего предмета культа, интересующего лишь английский средний класс, превратился в международный бренд? Что именно означают слова «делай свое дело»?

Полагаю, данное сочетание надписи и оформления неразрывно связано с целым набором идей и понятий, которые неотвязно преследуют англичан, — таких, как «дух блица»[4], культ Би-би-си и Национальной службы здравоохранения[5], послевоенное чувство общего согласия. В этом ворохе символов присутствуют и вечные претенциозные замашки крайне богатой (пусть второсортной и поистрепавшейся) страны, и садомазохистская приверженность идеям тори, которые навязали населению коалиционное правительство консерваторов и либералов, бывшее у власти в Британии с 2010-го по 2015 год, и та манера, в которой это правительство продвигало свою политику затягивания поясов, действуя крайне жестко и с таким морализаторством, что режим экономии представлялся едва ли не купанием в роскоши.

Возможно, покупателей кухонных полотенец с этим слоганом в универмаге «Эмпик» тоже охватывали подобные мысли; возможно, им все это просто казалось смешным. Возможно, они увидели в этом слогане выражение старого доброго, несколько эксцентричного английского духа, того самого, ради которого они же покупали диски с дублированным на польский сериалом «Аббатство Даунтон»[6]. Как бы то ни было, среди визуальных объектов, появившихся в последнее десятилетие, немногие столь же сильно тронуты идеологической порчей, а среди «исторических» свидетельств от немногих столь же сильно разит фальшивкой.

Важно отметить, что плакат «Сохраняй спокойствие и делай свое дело» запустили в массовое производство лишь в 2008-м. Это весьма своеобразный исторический объект. В 2009-м, когда он впервые обрел огромную популярность, в нем можно было усмотреть реакцию на типично английский недуг, напрямую связанный с тем, как британцы восприняли финансовый кризис и обвал банковской системы. Растиражированный в момент кризиса плакат хорошо вписывался в уже сложившийся сюжет о «звездном часе» Британии — эти слова Уинстона Черчилля стали синонимом битвы за Британию, воздушной войны, которую страна вела в 1940—1941 годах, оставаясь единственным в тот период противником «третьего рейха». Момент национального героизма, неоспоримого, вызванного, по-видимому, несложными причинами, — момент, воспоминания о котором Британия хранила как в тяжелейшие времена, так и в лучшие годы. Даже в самый разгар экономического бума, как подметил культуролог Пол Гилрой в книге «После империи» (2004), блиц и победу поминали часто, что вызывалось «необходимостью вернуться в точку, после которой страна утратила свои моральные и культурные ориентиры»[7]. Понятия «1940-й» и «1945-й» стали «повторяющимися, неотвязными» выражениями «тревоги и меланхолии», болезненными фетишами, за которые цеплялись, чтобы не думать о других аспектах британской истории — прежде всего об империи. С тех пор, как грянул финансовый кризис, подобные чувства лишь усилились.

Политики использовали понятие «дух блица» для собственных целей и прежде, особенно начиная с 1979 года. Говоря о «трудном выборе» и необходимости «тянуть лямку», сторонники Тэтчер и Блэра нередко обращались к воспоминаниям о 1941-м. Это помогало им легитимизировать режим, при котором постоянно утверждалось, что средств мало, хотя со стороны и может показаться, будто это не так, что денег на всех не хватит, — так удавалось наиболее убедительно объяснить, что кому-то (другому) неизбежно придется пострадать. Однако ирония состоит в том, что данные разглагольствования о необходимости чем-то жертвовать нередко сочеталась с призывами к обогащению: потребителям предлагалось купить собственный дом, новую машину, чего-то добиваться в жизни, «вынашивать честолюбивые замыслы».

Итак, наш плакат всплыл году в 2007-м или 2008-м, когда обещание премьер-министра Гордона Брауна «покончить с циклом подъемов и спадов» в экономике стало казаться невыполнимым (несмотря на энтузиазм, с которым была встречена предложенная им альтернатива в духе 1940-х — «спасти капитализм», национализировав банки). Стоит отметить, что вскоре, в 2009—2011 годах, страну охватила волна протестов и правоохранительные органы отреагировали на них крайне жестко. Властям разрешили вести слежку и использовать прочие «меры безопасности»; против проявлений инакомыслия применялись многочисленные законы «по профилактике терроризма», принятые «новыми лейбористами», находившимися у власти с 1997-го по 2010 год. В этом контексте плакат получил еще большее распространение; как ни странно, его начали использовать, лишь слегка видоизменяя, участники тех немногих протестов, что продолжались после 2011-го.

Плакат «Сохраняй спокойствие и делай свое дело», казалось, воплощал в себе все противоречия, порожденные экономикой потребления, пытающейся приспособиться к новым временам и стать экономной. Его ироническая, деполитизированная эстетика способствовала превращению понятий госбезопасности и слежки в норму. Визуальный объект, в котором простое, отдающее модернизмом типографическое решение сочетается с радующей глаз короной и столь же ободряющим лозунгом, возник словно ниоткуда и распространился повсюду.

Его повсеместное распространение я впервые заметил зимой 2009 года; затяжной снегопад вызвал непременные в подобных случаях перебои в работе железных дорог — и десятки таких плакатов появились в окнах лондонских домов в состоятельных районах. Лозунг, демонстрирующий стойкость перед лицом трудностей и верность «духу блица», выглядел довольно комично на фоне паралича системы железнодорожного сообщения, вызванного легким снежком. В плакате отразилась незаметно ставшая частью нашей жизни тенденция в дизайне и графике последних лет; я назвал бы ее ностальгией по экономии. Данная эстетика приняла форму ностальгии по государственному модернизму, который принято считать типичной чертой периода с 1930-х до начала 1970-х. С тем же успехом можно предположить, что здесь выражено более простое чувство — консервативное стремление к безопасности и стабильности, порожденное трудными временами. Но самое главное, плакат стал наиболее явной формой выражения смутного чувства ностальгии по мягкой квазимодернистской эстетике английской бюрократии.

И все-таки его распространение и использование в политических целях создало своего рода ироничный авторитарный стиль, возникший в визуальной сфере и напрямую связанный с усилением репрессивных мер и политического насилия, — а это уже делалось абсолютно серьезно. Когда волнения 2011-го закончились ничем, плакат превратился в своего рода самодовольное заявление: противостоять политике затягивания поясов мы отказываемся, а вместо этого будем мрачно тянуть свою лямку дальше, по мере того как ситуация становится все более и более невыносимой. Впрочем, основной упор тут делался не на само по себе настоящее, а на поразительно искаженное представление о прошлом.

В отличие от многих разновидностей ностальгии, воспоминания, которые вызывает плакат «Сохраняй спокойствие и делай свое дело», не о прожитом. Большинство из тех, кто покупал эти плакаты, всевозможные сумки, футболки и прочие сувениры из той же серии, вероятно, люди, родившиеся в 1970-е или 1980-е. Они никак не могут помнить той благонамеренной политики активного государственного вмешательства, которую призван был демонстрировать данный лозунг. В этом смысле плакат — пример явления, которому дал емкое определение Дуглас Коупленд в 1991 году: «законодательно установленная ностальгия», выражающаяся в том, что «группе людей навязывают воспоминания, которых у них на самом деле нет»[8].

Впрочем, дело не только в этом. Даже среди людей, помнящих те времена, плакат видели скорее всего лишь сотрудники Министерства информации, где он и был создан. Собственно, до 2008 года лозунг «Сохраняй спокойствие и делай свое дело» редко появлялся в общественных местах.

Плакат сделали для Министерства информации в 1939 году, однако на его «официальном сайте»[9], где продается всякое барахло в том же стиле, упоминается, что официальным пропагандистским материалом он никогда не был. Таких плакатов было напечатано лишь несколько экземпляров — на пробу. Конкретная цель состояла в том, чтобы «упрочить решимость» в случае нацистского вторжения. Плакат был частью серии, остальные два походили на него по оформлению: лозунг, тоже набранный рубленым шрифтом, расположенный по центру полотна контрастного насыщенного цвета, сверху — корона. Надписи на других были следующие:

ТВОЯ СМЕЛОСТЬ

ТВОЯ ЖИЗНЕРАДОСТНОСТЬ

ТВОЯ РЕШИМОСТЬ

ПРИНЕСУТ НАМ

ПОБЕДУ

 

СВОБОДА

В ОПАСНОСТИ

ЗАЩИЩАЙ ЕЕ

ВСЕМИ СИЛАМИ

Оба эти плаката были напечатаны, и первый во время блица распространяли особенно широко, хотя вторжения, которого опасались, не произошло.

После пробного выпуска «Сохраняй спокойствие» по каким-то причинам отвергли. Возможно, это произошло потому, что в условиях блица его сочли менее уместным, чем в условиях массовой паники, которой ожидали в случае германского вторжения на территорию страны. Один из немногочисленных пробных плакатов был найден среди партии старых книг, купленной на аукционе одним букинистическим магазином, который затем выпустил первые репродукции.

Сперва плакат продавали в Лондоне, в сувенирной лавке при Музее Виктории и Альберта. Позже, когда ударила рецессия — в первое время получившая слегка иносказательное название «финансовый кризис», — он превратился в обычный ширпотреб. Лозунг означал, что поддерживать новый режим затягивания поясов — значит, покупать больше товаров, разве что менее претенциозных, нежели раньше, во время бума. Те же инструкции — «сохраняй спокойствие и делай покупки» — давал американцам Джордж Буш-младший как после 11 сентября, так и во время ипотечного кризиса. В Британии с началом текущего экономического кризиса эту риторику в духе военного времени стали применять еще шире. Пример тому — лозунги коалиционного правительства 2010—2015 годов вроде «Наше дело — дело всех и каждого» и «Мы отдали все до последнего пенни».

Сила лозунга «Сохраняй спокойствие и делай свое дело» проистекает из любви к английскому аристократическому хладнокровию, настоящему или воображаемому, способности мужественно тянуть лямку, не дрогнув ни единым мускулом. Однако эти вещи нынче существуют главным образом в воображении обитателей страны, где на первом месте — сфера услуг и потребление, где исход выборов решают цены на жилье, где люди склонны к внезапным вспышкам сентиментальности. Плакат — пример не столько возвращения к подавленным эмоциям, сколько возвращения самого их подавления. Это — ностальгия по состоянию подавленности; крепкая, стоическая, проникнутая общественным духом — не то что деполитизированная, истерическая, приватизированная реальность, царящая в Британии последние тридцать лет.

В то же время наш плакат вызывает в душе чувство утраты, порожденное упадком идеи Британии и британского; он одновременно ободряет и льстит, обращаясь к добродетельному стоическому (притом полностью свой стоицизм осознающему) потребителю. В конечном счете это, разумеется, шутка, только и всего. Ты же не считаешь всерьез, что все это — то, что тебе понизили зарплату, или то, что твои дети не имеют возможности купить дом, или то, что кто-то где-то лишился крыши над головой из-за налога на излишки социальной жилплощади, или потерял пособие, или перебивается поденщиной, — действительно сравнимо с блицем. Посмеемся — и дело с концом, не так ли?

 

Потребитель с затянутым поясом

Плакат «Сохраняй спокойствие и делай свое дело» — лишь верхушка айсберга ностальгии по экономии. Хотя примеры такого настроения поначалу могли казаться реакцией на «угрозу терроризма» и верностью «духу блица», который якобы никуда не подевался, со временем оно стало весьма распространенной реакцией на нестабильность в условиях экономического краха.

Одна из сфер, где это произошло в первую очередь, — питание, ведь еда тесно связана с немедленным удовлетворением желаний. Блиц принес с собой нормирование продовольствия, которое, как известно, было полностью упразднено лишь в середине 1950-х. На этот счет существуют разные воспоминания. Карточная система уравняла всех в правах, а значит, если средние классы испытывали резкое снижение качества и количества продуктов, то для множества бедных наступило небольшое улучшение.

Так или иначе, условия были тяжелые, и вдобавок ко всему в питание были включены всевозможные субпродукты и заменители — например колбасный фарш и мясные консервы, — которые задержались на столе британцев, и без того печально знаменитом, надолго, пока массовая иммиграция постепенно не изменила положение кулинарных дел к лучшему. При этом из традиционного британского меню стали постепенно исчезать, по крайней мере в метрополии, целые разделы: клецки на нутряном сале, ланкаширское рагу, йоркширский пудинг, запеченное мясо с овощами, фрикадельки, пудинг с изюмом, сосиски в тесте и прочее из того, что можно найти в эссе Джорджа Оруэлла «В защиту английской кухни».

Здесь важную роль сыграл Джейми Оливер — миллионер, шеф-повар, поклонник Уинстона Черчилля. В списке самых богатых людей страны он, что и говорить, выделяется как человек вполне достойный и искренний. Его разнообразные кампании по борьбе за правильное питание и то, как он их рекламирует, — вещи сами по себе поучительные, пусть в неожиданном для него смысле. Прославившись в начале своей карьеры, став звездой эпохи новых лейбористов, относительно молодой кулинар с прической, как у Дэвида Бекхэма, думал лишь об одном (когда он не переключался на принадлежащую ему сеть дорогих ресторанов, огромную империю от Лондона до Москвы): как сделать, чтобы «правильная еда» — еда, приготовленная из свежих ингредиентов местного производства, — перестала быть доступной лишь средним классам, как обеспечить ею «малоимущих» и «социально исключенных» жителей лондонских городских кварталов, бывших промышленных городов, шахтерских поселков и других мест, тридцать лет страдавших под пятой тэтчеризма.

Первым этапом этой кампании стала телепрограмма «Школьные обеды по рецепту Джейми»: Оливер пытался повлиять на меню школьной столовой в бедном лондонском районе. По ходу дела разгорелся скандал: Оливер едва не потерпел поражение от мамаш, приносивших детям лимонад и бургеры, которые они просовывали через прутья забора, чтобы детям не приходилось мучиться, давясь полезной для здоровья гадостью.

Второй этап, окрещенный «Министерство питания», включал в себя книгу, телесериал и сеть магазинов. Во время войны действительно было министерство с таким названием, отвечавшее за распределение продуктов и карточек. Оливер — с помощью нескольких общественных институций, основанной им благотворительной организации и денежных вливаний отчасти от программы регенерации угольных регионов, отчасти из собственного кармана — собирался научить пролетариат готовить настоящую еду из настоящих ингредиентов. Кто-то скажет, мол, перед нами очередной представитель среднего класса, взявший моду втолковывать низшим слоям, чем им питаться, и добавит, что затеи его вписываются в колоссальную нелепую систему неовикторианского снобизма, примеров которой хватает на британском ТВ. Как бы то ни было, Оливер своего добился, притом не «в белых перчатках».

Впрочем, предсказать конец этой истории было нетрудно: попытки превратить данную благотворительную акцию в нечто постоянное и добиться институциональной поддержки зашли в тупик, ведь невозможно представить себе, чтобы британское правительство пошло на конфликт с супермаркетами и всевозможными производителями продуктов, вкачивающими деньги в обе главные политические партии. Призывы вспомнить времена, когда выбор еды, источников информации и тому подобных вещей определялся не вылезшим на первый план потребителем, а якобы доброжелательно настроенными бюрократами, отцами-радетелями народа, способны породить лишь серию благотворительных и пиар-акций. Деятельность «Министерства питания» не пошла дальше организации упрощенных кулинарных курсов в нескольких городах.

Куда более заметным явлением, нежели эта самостийная попытка организовать некое подобие государства всеобщего благосостояния в формате телешоу и благотворительных акций, стала эстетика «Министерства». На обложке книги, выпущенной в рамках проекта, Оливер сидит за столом, накрытым скатертью в утилитарном стиле 1940-х, стены обклеены какими-то тусклыми, миленькими послевоенными обоями, а надпись — «МИНИСТЕРСТВО ПИТАНИЯ» дана тем же рубленым шрифтом, что и на плакате «Соблюдай спокойствие».

Все это — вещи знакомые. В ностальгии по экономии существует целая отрасль, нацеленная прямиком на желудок. Взять хотя бы сеть ресторанов Оливера «Jamie’s», где можно заказать свиные шкварки по цене четыре фунта за порцию (к ним подается английская горчица), а также посетить неовикторианский туалет. Помимо этих многочисленных заведений, имеются и другие точки общественного питания, рассчитанные на средний класс, где еда в стиле ретро, распространенная на Западе (всевозможные кексы в гофрированных бумажках), соседствует с простыми английскими блюдами вроде сосисок с картошкой, но в замысловатой подаче. Интерьеры некоторых кафе спроектированы архитектурным бюро «FAT», чей стиль — популяризованная версия институционального дизайна, сохранившегося в Британии в некоторых помещениях с 1940-х годов. Все они выложены керамической плиткой, словно уборные.

Другие варианты подобных заведений — рестораны пороскошнее, вроде тех, где посетителей привлекают обещаниями английской еды, «своеобразной, как всегда», или «разных сортов пива и сидра, в которых отражена история пивоварения в нашей стране». Коктейли — и те здесь «основаны на британских ингредиентах». В ряде заведений дизайн интерьеров явно рассчитан на тот же эффект: шикарный вариант рабочей столовой со скамьями и подносами, шрифт опять рубленый — дань модернизму и одновременно ностальгии. Весьма состоятельные люди, заказывающие столик в закусочной при универмаге образца 1960-х, — зрелище нелепое. Самый странный из подобных примеров — «Альбион», бакалейная лавка для олигархов, где традиционные английские продукты продают обитателям элитных башен, построенных Ричардом Роджерсом на южном берегу Темзы, рядом с галереей «Тейт модерн». Магазин расположен на первом этаже одной из башен, он торгует незатейливыми фруктами и овощами, а рядом — объявления о продаже квартир, где цены начинаются с двух миллионов фунтов (особое предложение со скидкой).

Связь между британской едой и ностальгией по экономии весьма поучительна во многих отношениях. Простые, грубые вещи, которыми легко набить брюхо — тесто в пирогах, сосисочный фарш и особенно нутряное сало, этот, казалось бы, забытый субпродукт, — хорошо знакомая еда из старых времен, моментально внушающая уверенность. Как и всякую еду, эту потребляют как нечто давным-давно известное, почти не замечая. Для тех из нас, кому за тридцать, тут нет связи с едой, привычной нашим родителям — в 1970-е и 1980-е они в основном питались полуфабрикатами (рабочий класс) или готовили дома по рецептам Элизабет Дэвид[10] и кулинарных книг «Marks & Spencer» (средний класс); тем же кормили и нас. Нет, здесь речь о еде наших бабушек и дедушек, сладкой, тяжелой, напоминающей о давно ушедшей эпохе. Меж тем, существует немалое количество примеров потребления, свойственных «настоящему» режиму экономии. Их можно найти в любом супермаркете, в соответствующем отделе: полосатая упаковка, сильно напоминающая оформление 1940-х, трогательные лозунги, сообщающие о том, что это дешевое мыло производит меньше пузырей, но им все равно можно отлично помыться. Эти товары — самого низшего качества, наиболее примитивные отходы пищевой и бытовой промышленности — именно то, от чего хочет спасти наших детей и жителей провинции Джейми Оливер.

Все это по большей части эстетические и кулинарные аналоги ситуации, когда богатый человек собирает талоны на скидки. Впрочем, есть и пример, более близкий к реальной жизни большинства, — мобильное приложение под названием «Продовольственная книжка». На соответствующем сайте предлагается краткий курс по истории нормирования продовольствия, когда в условиях дефицита и блокады правительство обеспечивало население «самыми необходимыми продуктами», выдавая пресловутые книжки, по которым можно было получить определенное количество яичного порошка, муки, сайды и колбасного фарша. Приложение дает доступ к скидкам на различные виды продукции в виде электронных талонов для жертв кризиса — тех, к кому пытался обращать свои призывы незадачливый Эд Милибэнд, бывший лидер лейбористов, окрестив этих людей «выжатым средним классом». «Наша команда “министров” заключает самые выгодные соглашения с крупнейшими производителями, чтобы обеспечить вам оптимальное соотношение цены к качеству»[11]. Лучшего описания Великобритании во втором десятилетии XXI века не придумать: страна, где производят приложения, имитирующие государственное нормирование основных продуктов, для того лишь, чтобы чуть-чуть снизить стоимость «товаров широкого потребления, продающихся в любом магазине».

Подобная кулинарная ностальгия по экономии — одно из проявлений странной, довольно популярной в народе тоски по 1940-м. Гораздо больше примеров можно найти в музыке, дизайне и графике. Достаточно заглянуть в сувенирные лавки при музеях. Плакаты 1940-х годов, игрушки и безделушки, появившиеся не позже года 1965-го, вытащены со свалки истории и разложены перед покупателями; рядом — кулинарные книги с рецептами, соответствующими режиму экономии; издания о «культовых» художниках-графиках, работавших в период до 1960-х, плюс куча аксессуаров с эмблемой «Сохраняй спокойствие». Наиболее распространенный пример — использование обложек издательства «Penguin» 1930-х годов в качестве «знакового» логотипа всевозможных товаров; он призван напоминать о важной образовательной роли, которую издательство некогда играло.

Не забудем и про многочисленные фотоплакаты с модернистскими зданиями, которые всегда можно купить и повесить в своей частной лондонской квартирке, некогда принадлежавшей муниципалитету: минималистически оформленные, резко очерченные, снятые крупным планом образчики модернистской архитектуры, либо уже снесенные, либо охраняемые государством. Одна фирма сделала себе имя на выпуске полотенец, табличек и значков с изображениями всевозможных модернистских зданий, построенных в Британии в 1930—1960-е, элегантно нарисованных в броском схематичном стиле, что позволяет забыть о настоящем, нередко достаточно затрапезном, виде этих построек.

Попытки воссоздать незамутненный образ здания, не тронутого копотью истории, равносильны выворачиванию наизнанку современных модернистских принципов. Если Адольф Лоос и многие другие архитекторы-модернисты считали декоративные элементы преступлением, то здесь сами модернистские здания превращаются в декоративные элементы. Как бы то ни было, выбор построек интересен с политической точки зрения. Многоквартирные дома 1930-х, муниципальное жилье 1960-х, станции лондонской подземки межвоенного периода — архитектурные проекты как раз из тех, что нынче признаны устаревшими и уступили дорогу спекулятивному рынку коммерческой и жилой недвижимости.

Некоторые из увековеченных таким образом зданий были напрямую переданы из государственных рук в частные. Стремление британской интеллигенции воскресить интерес к послевоенной модернистской архитектуре внесло свой вклад в приватизацию муниципального жилья. Один из наиболее ранних примеров — продажа многоэтажного дома «Килинг-хаус», расположенного в восточной части Лондона («кластерной постройки» работы Дениса Ласдана), частному застройщику, который быстренько развернул рекламную кампанию по продаже квартир «креативщикам». За этим последовали другие случаи джентрификации модернистских строений, прежде отданных под социальное жилье, от лондонского Брансуик-центра (прежде — сильно потрепанная колоссальная постройка в бруталистском стиле, теперь — торговый центр с недешевыми магазинами) до микрорайона Парк-хилл в Шеффилде. Этот последний, поразительный в архитектурном отношении объект, отдали бесплатно застройщику, чье пристрастие к «компактным» квартирам давно стало синонимом тренда, при котором экономия продается под видом роскоши; впрочем, когда экономический подъем сменился упадком, эту схему приватизации пришлось выкупать, на что ушли миллионы фунтов из государственного кармана.

Менее явный пример соучастия в эксплуатации ностальгии — превращение послевоенного стиля в нечто более таинственное, психоделическое. Именно этим занималась звукозаписывающая компания «Ghost Box». В первые несколько лет оформление каждого выпущенного там альбома представляло собой имитацию книжных обложек издательства «Pelican», отделения научно-популярной литературы «Penguin» (недавно их переиздали в надлежащем ретродизайне). «Ghost Box» играет с понятием просвещенной, эстетически продвинутой бюрократии, используя ряд приемов: отсылки к функционалистской musique concrète[12] из трансляций Би-би-си; использование авторитетных, хорошо поставленных голосов из программ (восстановленных, реконструированных или вымышленных) государственного вещания; заимствования из информационных фильмов о правильном поведении на дороге; отрывки из серии короткометражек 1970-х годов «Защити других и себя», полных апокалиптических ужасов, предназначенных для трансляции в случае ядерной войны, которая представлялась вероятной и близкой. Названия групп, чью музыку выпускала студия, напоминали «Министерство питания», хоть и звучали не так броско; они тоже наводили на мысли о давно исчезнувшей государственной бюрократии, идейной, аристократически выдержанной, слегка зловещей: «Круг советников», «Фокусная группа». Все они получили известность где-то в 2007-м, одновременно с плакатом «Сохраняй спокойствие». В лучшем случае альбомы, выпущенные «Ghost Box», — такие, например, как «Давай, люби вовсю» «Фокусной группы» («Focus Group», «Hey Let Loose Your Love», 2005), — могут служить редким примером ностальгии по экономии, представленной как явление поистине тревожное. Обнадеживающими их не назовешь — мешают туманность и беспорядочность, присущие настоящей памяти, постоянные намеки на нечто сверхъестественное.

В этом отношении подобная музыка, пожалуй, представляет собой исключение из общего правила. Культуролог Марк Фишер назвал ее эстетику «хонтологической», заимствовав выражение из работы Жака Деррида «Призраки Маркса». Имеется в виду своего рода возвращение подавленного духа социальной демократии, но возвращение, понимаемое как прорыв; эстетика, искаженная вторгшимися забвением, туманными воспоминаниями, полувековой историей, в результате чего создается «наследие» мира общественно полезного государственного модернизма, существовавшего лишь в мечтаниях, хронологически разные события прокручиваются одновременно. «А что, если бы рок-н-ролл так и не появился, а джаз продолжал развиваться в странном направлении? В таком необычном ключе мне представился массовый психоз, сопутствовавший “Фестивалю Британии”[13]», — размышлял представитель «Ghost Box» Джулиан Хаус[14].

Вместо того чтобы страдать по прошлому в условиях типичного для неолиберализма жестокого рынка, всегда играющего на повышение, эстетика «Ghost Box» намекает: за настоящим неотступно крадется призрак несбывшихся обещаний прошлого[15]. Но и этот стиль, где собраны, словно на выставке, видоизмененные отсылки к информационным фильмам и электронные звуки телепередач, страх перед ядерной катастрофой и модернистское стремление улучшить общество, вскоре стал таким же обнадеживающим и буржуазным, как старая добрая порция сосисок с картофельным пюре[16]. Эти ориентиры — британские фильмы ужасов, плюс модернистское оформление книг, плюс модернистская архитектура, плюс государственное телевещание до прихода к власти Тэтчер в 1979-м, плюс электроника, не вписывающаяся в поп-музыку, — было до того несложно освоить, что их стали с легкостью воспроизводить. Так возник микрожанр, прочно вошедший в программу музыкальных фестивалей из числа менее известных.

Существуют «хонтологические» фильмы — например «Студия звукозаписи “Берберян”» («Berberian Sound Studio», 2012) — и целые фестивали, такие, как «Unsound» в Кракове. В 2014 году появилась даже группа под названием «Хонтологи». Поразительно, что столь странная вещь, как мечты о социальной демократии, превратилась в узнаваемый и продаваемый музыкальный жанр, которому в наиболее продвинутых музыкальных магазинах Лондона и Глазго отводится целый отдел. Гари Миллз, в прошлом — один из двух участников «хонтологической» группы «Mordant Music» («Едкая музыка»), в журнальной статье подверг данный эксперимент критике, убедительно рассуждая, что все эти хитрые концептуальные игры в конце концов оборачиваются «благоговейными фантазиями», в которых «нет ничего нового, одни лишь 1960-е. Возрождение традиций»[17].

«Mordant Music» выпустила диск «MisinforMation» (2011), который можно считать попыткой вытащить из всей этой кучи малы что-то интересное. Группа, получив разрешение от Центрального управления информации, занялась прочесыванием информационных фильмов, поставив перед собой задачу не обнадеживать, а вселять беспокойство. Для этого был создан поистине кошмарный, полный повторов монтаж, где сочетались простонародная английская мрачность, ужасы времен «холодной войны» и внезапно возникающие образы утопических надежд, которые у зрителя/слушателя тут же грубо отбирают, снова швыряя его в путаницу бессмысленных лозунгов и страшных пожаров, увечий и катастроф. В более раннем альбоме группы, «SyMptoMs» (2009), тоже звучали на удивление горькие и сердитые нотки по поводу этой болезни — «хонтологии»; казалось, музыку эту сочинили немолодые мужчины — владельцы синтезаторов, — обреченные весь остаток жизни работать в торговом центре при провинциальном аэропорте.

Впрочем, хонтология, как и все популярные тренды, в конце концов постепенно выродилась в мейнстримное течение; правда, все пошло далеко не так, как это представлялось Джулиану Хаусу и ему подобным. Ностальгию по Британии в эпоху до поп-культуры и до тэтчеризма поглотил, как и многое другое, жесткий неолиберализм правого толка, который, похоже, неуязвим, во всяком случае в Англии, и никакие финансовые кризисы тут не помогут.

Перевод с английского Анны Асланян

---