Открытое пространство

Прогулки по границам Тэлэ[1]

 

Карл Уитни (р. 1978) – культуролог, эссеист, соредактор сетевого литературного журнала «3:AM Magazine». Публикуется в «The Guardian», «The Irish Times», «The White Review», «Some Blind Alleys». Живет в Дублине.

 

Морозным утром, в конце ноября 2010 года, я вышел из родительского дома и отправился гулять по окраинам Тэлэ. В тот день правительство собиралось объявить об урезании средств в преддверии принятия очередного аварийного бюджета, однако следить за новостями особого настроения не было. Замысел мой состоял в том, чтобы состыковать свои воспоминания о хорошо знакомых местах с впечатлениями от других, менее мне известных. Еще мне хотелось выяснить, можно ли все-таки пересечь эту обширную местность пешком; осматривать ее из машины – это было бы не то, да и все равно я не умею водить.

Путешествие мое пролегало по границам Тэлэ – я предполагал, что они проходят более или менее в этих местах. Перед тем, как выйти из дому, я наскоро набросал их на листе А4. Часть шла вдоль прямых (в общем и целом) линий, очерчивающих с юга границы Килтиппер-роуд, а с востока – Таймон-лейн, старинную дорогу, идущую параллельно шоссе М50 между Гринхиллз-роуд и запутанной шоссейной развязкой в Бэлротери. Остальные же рубежи были определены менее четко, более проходимы и размыты, что так или иначе отразилось на моем маршруте. Я бродил по дорогам, пересекающим окрестности Джобстауна, размышляя о том, как можно определить границу города, который наползает на сельскую местность, с виду так бессистемно. Проблема в том, что часто это невозможно, поэтому приходится полагаться на карты, которые сообщают, где некогда проходили границы.

При этом однородность каменных фасадов пригородного жилья в некотором смысле делает необходимым создание психологических границ – разделительных линий, которые влияют на то, как человек воспринимает и свои собственные края, и те, где живут другие люди. Пригороды, над которыми часто насмехаются в связи с тем, что там в принципе отсутствует что-либо интересное, часто оживляет присутствие границ, которые не разглядеть невооруженным глазом.

Когда я рос в Килнэмэнэ, микрорайоне севернее поселка Тэлэ, до нас дошли слухи, что группа «современных кочевников»[2], которым недавно пришлось сняться с места из-за строительства объездной дороги вокруг Тэлэ, собирается разбить лагерь в другом месте, и кучка жильцов, боясь вторжения на их территорию домов-фургонов, принялась по очереди дежурить у въездов в наш микрорайон. Для обогрева они пользовались бочками из-под горючего, превратив их в импровизированные печурки, – люди сидели на улице перед въездом в поселок целую ночь. Стоял, скорее всего, 1984 год. Уже тогда во всем этом мне виделось что-то смехотворное. Но было и страшно; когда мои родители отказались встать на сторону остальных жильцов, начались угрозы: не перемените своего мнения – разобьем вам окна.

Воспоминание о бочках, горевших всю ночь, вернулось ко мне, когда я проходил мимо полоски земли, прилегающей к Гринхиллз-роуд и использующейся в качестве парка. Теперь это аккуратный, зеленый, подстриженный газон, а некогда здесь был пустырь, который окружали кучи земли, насыпанные местными жителями, чтобы отвадить кочевников, желающих разбить тут стоянку. Я обычно перелезал через эти земляные кучи, чтобы срезать путь к автобусной остановке. Точно помню, что в какой-то момент я проехал через них на своем BMX[3]. Они были как по заказу сделаны для каскадерских трюков, и, хотя для настоящих трюков я не дорос, да и ездил плохо, просто подняться по одной стороне земляной кучи и спуститься по другой было достаточно, чтобы разыгралось воображение: я – профессионал в BMX, трюки – мое ремесло.

Тэлэ располагался на краю города, и это делало его уязвимым. Укрепленные дома и замки, которыми был усеян ландшафт, свидетельствовали о том, что поселок лежал на пути местных ирландских кланов, которые грабили окрестности, нападая с юга, из своих укрытий в горах и лесах. Многие из этих строений – или то, что от них осталось, – в конце XX века снесли, чтобы расчистить место для жилых микрорайонов; другие разрушили наполовину в надежде освободить землю для будущего строительства, и теперь они стоят, окруженные краснокирпичными домами в псевдотюдоровском стиле. Две части замка Бэллимаунт обрамляют трамвайную линию «Луас» прямо у остановки в Ред-кау, возле самого шоссе.

Городской ландшафт Тэлэ повествует об истории жилищного вопроса: о том, что здания символизируют собой не только владение собственностью, но и лишение прав на нее. Некогда деревни в округе были сожжены королевскими войсками за то, что встали на сторону ирландцев. Теперь местные жители в порядке предупреждения сжигают лагеря «современных кочевников». В апреле 1983 года группа местных вторглась на их стоянку в Клондэлкине, прилегающем к Тэлэ пригороде, став переворачивать и поджигать машины. Это, по словам аборигенов, был ответом на череду преступлений, в которых они винили странствующий народ. (Местная полиция сообщила газетам, что на самом деле на долю кочевников приходилась лишь относительно небольшая доля преступлений в округе.) Это событие встряхнуло жителей Тэлэ и побудило их к действиям, обострив противоречия, которые некоторое время потихоньку накапливались. Стали образовываться группы по защите домов; в поселке проходили демонстрации против кочевников (демонстрации в защиту странствующих тоже были); местный священник получал угрозы, поскольку кто-то считал, что он переправляет деньги из церковной кружки для пожертвований прямо в карман бродяг. Между кочевниками и местными то и дело возникало противостояние. Воображение большинства рисовало Тэлэ самыми широкими и мрачными мазками: пустырь, населенный невежественными домовладельцами, готовыми вершить правосудие собственными руками. Тэлэ – приграничный городок, где царит беззаконие.

Тэлэ был попыткой создать «быстрорастворимый» город: взять ландшафт, построить несколько домов, добавить людей и перемешать. В этом отношении он опередил многие более крупные проекты эры «кельтского тигра»[4]. Теперь Тэлэ больше не кажется изолированным, странноватым, лишенным планировки отростком Дублина; скорее, он выглядит предтечей того типа строительства и жилья, которые стали в Ирландии нормой, – результат ускоренного процесса, в ходе которого новое население въезжает в огромные жилищные массивы, словно сброшенные в случайном порядке на местность, в остальном особо не тронутую. Тэлэ был великим хаотичным экспериментом, в котором урбанистические сложности современной Ирландии предстали во всей красе, но так и не были разрешены до конца.

 

 

Тэлэ кажется отрезанным от всего остального Дублина: поселок, лежащий в семи милях от центра города, отделен от внутренних пригородов шоссе М50. Эта дорога похожа на заасфальтированный каньон, движение ревет внизу, когда переходишь шоссе по мосту, уводящему Гринхиллз-роуд от города. Когда я тут рос, все выглядело новым. Было ощущение, что мы – мы все, кто взялся за эту коллективную задачу, жить в месте под названием Тэлэ, – находимся на самой дальней окраине города. Мы вообще практически не были частью города.

Тэлэ был состоянием ума, и стоило тебе покинуть его, обратно дороги не было. С тех пор, как мое семейство уехало из Тэлэ, я возвращался сюда лишь раза два в год, повидать друзей, хотя наш новый дом был не так уж далеко. Мы переехали как раз за несколько недель до того, как я закончил начальную школу, так что я – в течение этих недель – ездил в Тэлэ из нового дома, стоявшего в пригороде, населенном в основном средним классом, в нескольких милях к востоку. От смещения, возникшего в результате этих поездок, я чувствовал себя так, будто стою одной ногой в одном мире, а другой – в совершенно ином.

Тэлэ – было ли мое отношение к нему пристрастным? Возможно, оно было всего лишь откликом на те образы Тэлэ, что накопились – в медиа, на улицах Дублина и в самом Тэлэ – за все время, пока я там жил. Тэлэ был рабочим районом; Тэлэ был суровым; в Тэлэ было насилие; в Тэлэ были тысячи домов и очень мало автобусов; в Тэлэ были «современные кочевники»; в Тэлэ были местные, которым не хотелось, чтобы рядом жили «современные кочевники»; Тэлэ был местом, к которому ни за что и близко не подойдешь, разве что сам живешь там. «Дикий Запад». Для многих Тэлэ существовал – и, несомненно, продолжает – лишь в качестве посмешища.

Тэлэ походил на Дикий Запад тем, что там было множество открытых пространств, подобных прериям: протяженные участки, заросшие травой, которые застройщики новых районов оставили незастроенными и едва-едва озеленили, – в требования планировщиков входило создание парковой зоны, предназначенной для досуга. Эти участки даже использовались некоторыми строительными фирмами в качестве рекламы, стремившейся раскрутить новые пригороды как полусельскую местность. Но эти пространства лишь назывались парками: часто они граничили с промзонами, через них прокладывали линии электропередачи, которые дрожали над головой, когда ты под ними проходил.

 

***

В школе и в университете меня учили воспринимать ландшафт как нечто такое, что бывает лишь в сельской местности. Ландшафт – просторный, зеленый, естественный – был противоположностью городу. В городе про него можно было забыть: здесь ландшафта нет, одни дороги и здания, сколько хватит взгляда. Когда тебя учат так считать (порой эта позиция исходит от людей родом из сельской местности, в которых вызывает отвращение сам факт их переезда в город, особенно – в жалкие, полные смутных угроз пригороды, переезд, связанный с поиском работы), перестаешь обращать внимание на то, что тебя окружает. Начинаешь смотреть на все через окуляр, доставшийся тебе от других. Сады – это сады, дороги – это дороги, пустырь – это пустырь, и все это не является сельской местностью. Ландшафт был, по сути, повсюду вокруг, и, приглядись я повнимательнее, промзона могла бы оказаться интереснее деревьев.

Итак, вот твоя участь: разбитые стекла автобусных остановок, тяжелая дорога домой с покупками. Долгие поездки на автобусе. Не дающее покоя ощущение, что ничего другого тебе уже никогда не светит – только сидеть в классе, учить про реку Шэннон, читать кельтские мифы, словно сказанное там – правда, по часу в день мучиться с ирландским языком, и так каждый год, с сентября по июнь. География, история, литература – все было чем-то посторонним, не связанным с тем, что тебя окружает.

Чего я тогда не понимал – во всяком случае, не особенно, – но зато понимаю теперь, это то, что я был частью общего эксперимента: что произойдет, если сбросить с неба пригород размером с город? Тэлэ по площади примерно того же размера, что и центр Дублина. По населению он примерно вдвое меньше – тут живет столько же народу, сколько в северной части города. Об этом слышишь нечасто – да что там, почти никогда. Как-то утром, сидя в публичной библиотеке Тэлэ, я подсчитал это на листке бумаги, с помощью всяких расчетов на основании гугловских карт и статистики по населению, опубликованной в Интернете. Тэлэ был одновременно Дублин и неДублин. Слишком далеко от центра города, чтобы считаться его частью, и все же – вот он, здесь, этого нельзя отрицать, прячется у всех на виду на юго-западных окраинах. Да, но внимание, уделявшееся Тэлэ в те годы, было до того негативным, что прятаться у всех на виду показалось наиболее предпочтительным вариантом. Чем больше я об этом думаю, тем больше для меня значит Тэлэ и тем меньше – центр Дублина.

В Тэлэ было что-то такое, что вызывало у Ирландии необъяснимый страх. Тэлэ располагался на надежном расстоянии от города, но тем более угрожающим от этого казался. По сути, Тэлэ представлял собой сложную, разнообразную местность, где жители постарше – которые обитали тут еще с деревенских времен – размещались бок о бок со вновь прибывшими. Тем не менее, если смотреть издалека, он становился «рабочим пригородом» или, почти столь же часто, «проблемной зоной». Вскоре эти словосочетания сделались синонимичными.

Застройщики в Тэлэ утверждали, что огромные новые жилые микрорайоны будут образовывать «город-сад». Одним из этих районов с частным жильем – по сути, самым большим – был Килнэмэнэ, куда мои родители переехали из квартиры, которую снимали над лавкой в деревне Крамлин, когда новые дома выставили на продажу. В сентябре 1972 года в «Irish Times» возбужденно объявили о планах постройки района на 1500 домов; тогда строители Том Бреннэн и Джо Макгауэн обещали «полностью самодостаточную жилую среду, откуда легко добраться и до города, и до окружающей сельской местности с ее возможностями трудоустройства». Микрорайон, где предстояло поселиться семи тысячам человек, располагался, как утверждала статья, «в холмистой сельской местности», которая, по словам застройщиков, должна была обеспечить «идеальную среду для жизни в современных условиях». На рисунке художника, представившего себе этот новый жилой район, были изображены основательных размеров дома, полуобособленные, двухэтажные, густо засаженные тенистыми разросшимися деревьями, а абстрактные фигуры, облаченные в брюки клеш, ответственно приглядывали за своими детьми в аккуратно подстриженных садиках, выходящих на улицу. Килнэмэнэ. Во всем этом сквозила идея пригородного убежища с сельским налетом, сулившая буколические прелести тем, кто сумел убежать из приходящих в упадок центральных городских районов. На самом деле все эти вещи, включая возникновение Тэлэ, столкнули Ирландию с урбанистическим опытом нового типа, к которому она была не готова.

От новых микрорайонов было легко добраться до города – если у тебя была машина. Автобусы очень долго приспосабливались к спросу; родители рассказывают, что они и многие другие люди добирались до остановки на Гринхиллз-роуд утром рабочего дня – с тем лишь, чтобы наблюдать, как мимо проносится один битком набитый автобус за другим. Население Тэлэ росло до того быстро, что трудно было уследить: по самым скромным оценкам, оно увеличилось на 717% с 1971-го по 1984 год. Для сравнения, население Дублина за тот же период выросло чуть меньше, чем на 20%. Тэлэ чуть ли не мгновенно по своим размерам стал городом.

 

* * *

Обходя Тэлэ, я брел по Килтиппер-роуд, узкой двухполосной дороге, которая привела меня с востока на запад через подножия холмов к южной границе района. Я миновал жилые массивы, все – не старше пятнадцати лет: микрорайоны, составленные из полуобособленных домов, построенных в конце 1990-х, – прилегали к более новым, более плотно заселенным многоквартирным домам. В каком-то месте на холме жилые микрорайоны резко обрываются, и дальше идет обычная сельская дорога, по которой машины движутся уже на высокой скорости. Я втиснулся через какую-то растительность в просвет между кустами и деревьями, где сел и стал восхищаться видом, а тем временем из машин, проносящихся в каких-нибудь нескольких футах за моей спиной, просачивался приглушенный хип-хоп.

 

 

Когда там сидишь, под тобою, между деревьями, высаженными вдоль Килтиппер-роуд, и огромным кварталом жилых домов, что простирается от Киллинардена на север, тянется полоса зелени, которую я никогда прежде не видел. Это довольно основательный участок, заросший травой, на котором, кажется, нет ничего, одни лишь футбольные поля, на которых тренируется клуб «Шэмрок роуверс» – команда, входящая в Ирландскую футбольную лигу и недавно перебравшаяся в Тэлэ после двадцати лет странствований с одного арендованного стадиона на другой. Открытые поля резко контрастируют с плотно застроенной социальным жильем местностью – районами Киллинарден и Джобстаун, возникшими в западной части Тэлэ в конце 1970-х – начале 1980-х, чтобы разместить тысячи людей, стоявших в горсовете в очереди на квартиру.

 

 

В конце Килтиппер-роуд, за перекрестком с дорогой, ведущей в Киллинарден, находится Килтэлаун-лейн. Тут я оказался в «приграничных краях» того типа, что недавно были описаны поэтами Полом Ферли и Майклом Симмонсом Робертсом: лоскутная, полусельская местность, усеянная оспинами – свалками металлолома, развалившимися зданиями и выброшенным в неположенных местах мусором, бытовым и промышленным. Старая ферма с грузовиком техпомощи и серым фургоном, от которого оторвали колеса, развалившимся рядом с кучей шин. Медленно текущая вода ручья сливается с дрянью, сочащейся из мусорных мешков, в результате чего получается тягучее, густое месиво. В конце улицы – мусорный взрыв: скатанные старые одеяла, крепко перевязанные веревкой, закинутые в живую изгородь; колесо машины; с виду абсолютно исправный телевизор, неуклюже застывший вверх тормашками; бесчисленные выброшенные ковры; целые кровати, лежащие вверх ногами рядом с прилагавшимися к ним матрасами. Похоже на постапокалиптический вариант каталога магазина мебели и бытовой техники «Аргос». Как ни странно, на куске забора из колючей проволоки, у красной металлической калитки, вывесили два коврика для ног, перемазанных грязью, – явно на просушку.

Вдоль всего этого участка дороги, которая, по сути, является продолжением Килтиппер-роуд, оранжевые знаки предупреждали меня о следующем: сперва – «Килтэлаун-лейн закрыта», потом – «Только для строительных машин», потом – «Дорога закрыта», а затем – «До въезда на объект 50 м». У въезда на объект мне наконец сообщают – еще один оранжевый знак, висящий на воротах, – что здесь «Проезда нет». Другой знак вещает, что участок за воротами – «Собственность совета графства Южного Дублина». Еще один знак предупреждает меня о том, что местность патрулируют охранники. Надо мной, на гребне холма, силуэтом на слабом зимнем солнце вырисовывается нечто, похожее на бетонную стену.

 

 

Позже я выяснил, что тут собирались строить резервуар, часть новой сети водоснабжения для все возрастающих нужд микрорайонов к югу и западу от Дублина. Подрядчик, нанятый для этого проекта советом, разорился и перешел в управление другой компании за две недели до моего визита туда; внутри, за воротами, валялись части оборудования: дизельный генератор, поставленный на шасси из четырех машинных колес, неопознанные куски перекрученного металла, проволочные заграждения. На стройке стояла мертвая тишина – работа прекратилась на неопределенный срок. В тени резервуара имелось свидетельство того, что кто-то пытался поджечь разбросанные кучи мусора: обгоревшие остатки смешались с грязью.

Пройдя через Феттеркерн, вдоль южной стены карьера Роудстоун – там, где два старых здания, Чиверстаун-касл и Чиверстаун-хаус, исчезли в глубинах карьера (их попросту засосало, когда – точно неизвестно, но после его открытия в 1968-м), – я прошел мимо коробок жилых и офисных зданий, в основном пустующих, в новом центре Тэлэ, который показался одному репортеру, побывавшему тут в 2009 году, «похожим на нечто из кино про зомби». Я добросовестно отметил дыры в фасаде одного из них, оставленные строителями, которые ушли, когда разорилась компания застройщиков. Эти здания не столько символизировали Тэлэ, сколько мыльный пузырь недвижимости, надутый в Ирландии. У тревоги, которую они и им подобные постройки теперь воплощали в себе, имелся прототип – реакция на строительство огромных микрорайонов в Тэлэ в 1970-е. Пойдя дальше, я повернул к Белгард-роуд и обратно, в сторону Килнэмэнэ.

 

***

Мы переехали, когда мне было лет двенадцать. Ностальгии по жизни в Тэлэ я не испытывал – в его ландшафте, кажется, не было места для подобных чувств. Там, куда мы переехали, огромных открытых пространств было меньше, деревьев – больше. Жилые микрорайоны были не такими огромными. Мои чувства к Тэлэ простирались далеко, были запутаны, сдержать их было нелегко – то есть они во многом походили на сам район.

Правда, переехав, мы все равно были людьми из Тэлэ. Однажды, когда мы с двоюродным братом играли на дороге перед нашим новым домом, на нас накинулся один из соседей со словами, что народ из Тэлэ должен держаться подальше от его жилища. Мы жили всего в нескольких домах от этого человека, так что я не понял, как это – держаться подальше. На сей раз, видимо, врагами были мы.

Там, куда мы переехали, были люди отовсюду – включая, несомненно, и Тэлэ, – однако они не особенно рвались признаваться в своем происхождении. Вскоре я узнал, что, если хочешь смешаться с ирландским средним классом, надо притворяться, что ты родом из ниоткуда. Надо было принять определенную безликость, манеру разговора, образ мышления, которые представлялись мне до странности чуждыми. Если Тэлэ мне родиной не казался, то и здесь тоже была не родина.

Тэлэ и прежде было сценой для формирования идентичности: люди искали свое место, в буквальном и фигуральном смысле. Этот новый район, напротив, был связан другими правилами: люди здесь были, или казались, представителями среднего класса, и приходилось вести себя определенным образом, если ты хотел, чтобы тебя считали приличным человеком. Черты среднего класса были стилем, способным скрыть всякие поддающиеся определению характеристики, особенно – его или ее происхождение. Если ты был родом из Тэлэ, дело несколько осложнялось. По крайней мере, в этом не стоило признаваться. Все эти правила и отношения основывались на жестокости нового типа, какая мне прежде не встречалась, которой я так до конца и не понял; впоследствии мне предстояло ознакомиться с ней гораздо ближе.

 

***

Проходя мимо микрорайона в Килнэмэнэ, я свернул в направлении Таймон-лейн. Таймон-лейн – узкая асфальтированная дорога, бегущая между живыми изгородями от заднего входа в паб «Кукушкино гнездо» на Гринхиллз-роуд, через общественную парковку, по краю от Национального баскетбольного стадиона, до самого перекрестка со старой Тэлэ-роуд. Дальше дорожка уводит тебя под перепутанную развязку шоссе и объездной дороги, идущей вокруг Тэлэ. Эта тропа появилась еще в средние века – тогда она связывала несколько замков вдоль этой защитной границы Дублина. Теперь по ней идешь под аккомпанемент гула шин – М50 проходит в сотне метров от этой некогда тихой дорожки.

Я вышел из дому морозным утром; теперь стоял холодный зимний день, начинало смеркаться. Я прошел около двадцати километров, и оставалось еще несколько. Путешествие провело меня по местам, знакомым с прошлых лет, и по другим районам, которых я почти совсем не знал. Таймон-лейн за эти годы изменилась – по виду и по назначению. И все же меня несколько воодушевила ее упорная живучесть в таком месте, в котором столько всего другого было стерто с лица земли.

Перевод с английского Анны Асланян