Must be luv...

Один зощенковский персонаж начинает свой рассказ словами: «Я всегда симпатизировал центральным убеждениям». Формула незабываемая, потому что очень точная. Беззаветная любовь советских интеллектуалов к началь­ству остается их, может быть, самой загадочной и иногда до смеха трогатель­ной чертой.

В книге воспоминаний бывалого литфункционера В.О. Осипова[1] есть глава, посвященная встречам с Мариэттой Сергеевной Шагинян (1888— 1982)[2]. В свое время Шагинян выкроила себе особую нишу в писательской номенклатуре, сочетавшую высоколобый культ Гёте («Путешествие в Вей­мар», 1914; «Гёте», 1950) с дежурным соцреализмом («Гидроцентраль», 1931). Но сегодня ее известность постепенно сходит на нет, продолжая све­титься лишь отраженным светом в именах деятелей культуры, возможно, на­званных родителями в ее честь, — Мариэтты Омаровны Чудаковой (р. 1937), Мариэтты Сергеевны Цигаль-Полищук (р. 1984) и некоторых других.

Осипов пишет о Шагинян с неподдельным, вроде бы, восхищением: его впечатляют ее долголетие, темперамент, «невообразимо-многогранная эру­диция знаний (sic) и профессионализм пера». Но одна из рассказанных им историй полна невольной иронии. Приведу ее с небольшими купюрами.

 

«— Я [Шагинян] приказываю вам задержать подписание в печать своей книги «Четыре урока у Ленина» <...> Это как понимать, что издательство не хочет упомянуть в этом предисловии Сталина по связи с Лениным? <...> Вы слышали о письме ко мне Александра Воронского, когда он был редак­тором «Красной нови»? <...>

Читаю, обратив внимание на дату — 1923-й, при жизни Ленина писалось: «Да, забыл: знаете, очень Ваши вещи нравятся тов. Ленину. Он как-то об этом говорил Сталину, а Сталин мне. К сожалению, тов. Ленин тоже болен, и серьезно <...> Выздоравливайте <...> А. Воронский».

— Когда я собралась опубликовать письмо, так Воронского по велению Сталина репрессировали и предали забвению. Но Ленин ведь в письме! <...> Все отказались помогать мне. Решаюсь звонить Сталину. Соеди­нили — кстати на удивление уже через два дня. Пожаловалась ему. Сказала ему: «Товарищ Сталин! Из-за обвиненного в троцкизме Воронского мне за­прещено писать об отношении к моему творчеству Ленина и вас, товарищ Сталин!» Он в ответ проговорил кратко, но внушительно: «Мы подумаем. Мы разберемся. Не допустим несправедливости в отношении товарища Ле­нина» <...> Вскоре мне сообщили: «Публикуйте отзыв Ленина с прямой ссылкой на товарища Иосифа Виссарионовича Сталина без никаких (sic)[3] посредников. Зачем вам какие-либо посредники?! Расскажите, что товарищ Сталин рассказывал, что Ленин рассказывал ему, как высоко ценил ваши, товарищ Шагинян, вещи». А дальше? Умер Сталин — и стал неугоден Хру­щеву. Теперь Сталин воспрещен для упоминаний, а Воронского разрешили для упоминаний. И выходит из-за Сталина письмо с именем Ленина под запрет <...> Подумала: надо говорить с Хрущевым. Не соединяют. Я к по­мощнику. Ничего в ответ вразумительного. Вчера снова напомнила — юлит... Уж сколько месяцев прошло <...>

Она добилась своего. Все-таки разрешили печатать письмо полностью. Правда, тот, кто от имени ЦК звонил мне, добавил, многозначительно по­низив голос: «Если можно, то попытайтесь как-нибудь уговорить старуху обойтись без имени Сталина. Что нам заниматься реабилитацией? В слу­чае чего пришьют, что издательство пересматривает решения партии об осуждении культа личности... Пусть письмо пойдет в пересказе ну хотя бы по такой схеме: Воронский рассказал Шагинян о положительном отзыве В.И. Ленина». <...>

Шагинян, естественно, от такого совета категорически отказалась. Храню эту книгу.

Нынче поминать Ленина как-либо внятно столь же осудительно, как во времена Хрущева упоминать Сталина. Но я выписал эту биографическую новеллу. Надеюсь, она обезвредит модные от политконъюнктурщиков гип­нозы (sic) — мол, каждый, кто брался при советской власти писать о Ле­нине, был продажным и прочая...»

 

История шикарная, но я бы закончил ее немного иначе — ссылкой на два фольклорных текста.

Ее перипетии напоминают известную задачку о перевозе крестьянином на другой берег волка, козы и капусты. С той разницей, что условия задачи, по определению, вот именно, условны и обсуждению не подлежат (хотя, если вдуматься, зачем крестьянину волк?), тогда как неизбывная забота Шагинян о сохранении всей троицы — ее собственный выбор.

Он приводит на память старый анекдот.

«Два советских скрипача поехали на международный конкурс. Один занял последнее, тридцать пятое, место, но нисколько не расстраивался по этому поводу, другой — второе и страшно горевал, что не первое.

Коллега его утешает:

– Чего, — говорит, — убиваешься? Место призовое, серебро, как никак, слава. Небось, и премия не маленькая...

– Как ты не понимаешь? — отвечает тот. — Вторая премия — только деньги, а первая — еще и право поиграть на скрипке Паганини!

— Ну и что?

— Как что? Скрипка Паганини — это... это... ну, как для вас там... ну... личный наган Дзержинского!»

 

Тут все на месте. Молоко отдельно, мухи отдельно, каждому свое. А неуемной Мариэтте подай и скрипку Паганини, и наган Дзержинского. Любовь зла.

 

___________________________________

 

1) Осипов В.О. Свидетельства очевидца. М.: Раритет, 2003.

Сын репрессированных родителей, активный комсо­мольский выдвиженец, шолоховед и покровитель дере­венщиков, В.О. Осипов (р. 1932) был главным редактором издательства «Молодая гвардия» (1962—1974), первым за­местителем главного редактора журнала «Знамя» (1974— 1977), директором издательства «Художественная лите­ратура» (1977—1986). В эпоху перестройки пошел на по­нижение; ныне — ответственный секретарь Шолоховской энциклопедии и владелец издательства «Раритет».

2) Осипов В.О. Указ. соч. С. 61—69.

3) «Без никаких» — любимый оборот Осипова и должен, я думаю, остаться здесь на его (а не Шагинян) стилистиче­ской совести.