Неопубликованные рассказы

 

РЫЖИЙ

Я, вообще-то, знал, что за углом живет рыжий.

Не часто заглядывал за угол. Однако, случалось, думал: «А как там, ры­жий? Как он?»

И это, что ли, лень человеческая? Ну далеко ли мне ходить? Нет, все от­кладывал, не время. Успею. Какие-то дела. По мобильнику надо позвонить, потом туда — сюда, ну когда за угол глядеть? И, как я полагал, может, мой рыжий друг удачно женился? Может, нашел себе какую рыжую? Может, дети — тоже рыжие? Это понятно — генетическая цепь. Может, теперь у него и внуки? Может, он уже дед? Даже естественно — рыжий дед, с рыжей боро­дой. Вот только — узнаю ли я его? Столько лет не виделись. Самый близкий мне друг, еще с раннего детства. И вот — пожалуйста, помер. А я так и не заглянул за угол. Ладно, еще успею. Когда — никогда. Когда выпадет свобод­ная минутка. Тогда уж непременно. Клянусь! Всего-то ничего, только за угол, все-таки друг детства... Клянусь! Клянусь! И если случай будет, то детей я его по шевелюре, по глазам идентифицирую, внуков. Правда, они должны быть уже большие. Может, куда и уехали с матерью и бабкой? Известно — женщины дольше живут. Хотя, кто знает. И если уж не в этой жизни, то в будущей где-нибудь постараюсь отыскать самого рыжего, моего друга, или кого-то из его семьи.

Там, за углом, тихо, и похоже, никого уже нет. Но вообще-то мы неистре­бимые оптимисты, пока еще есть немного времени, и не до конца потеряли веру в науку, а также в религию.

 

КУДА СМОТРЕТЬ

– Мамуля, вы сидите, пьете кофей, а у нас, в саду...

– Что, детка?

– Там, в кустах, эти бездомные собачки. Ну просто ужасно! Мамуля, вы не представляете…

– Они живые?

– Еще как живые.

– Успокойся, детка. И посмотри телевизор. Сколько бедняков в Никарагуа, ты это знаешь? Ты об этом думала?

– Нет, мамуля, не думала.

– И напрасно не думала. Именно туда, а не в кусты, нам надо глядеть. Именно туда следует направить наш взор, а не на каких-то там бездомных собачек.

– Мамуля, я еще вдруг вспомнила зубного врача Валерию Александровну Натансон.

– И не напрасно вспомнила. Мне бы не хотелось тебя пугать, детка, но это — к перемене погоды, резкому похолоданию и дождю. К проливному дождю. К сильнейшему наводнению. Реки выйдут из берегов. Непременно поглотят живых и мертвых. Не будет городов, не будет и сел. Воды закроют землю. Как мы теперь ясно видим, именно этого и ждала зубной врач Валерия Александровна Натансон. А ты еще и еще более ясно видишь, как Валерия Александровна изощренно поступала, направляя твое внимание, ребенка, со­всем на иное — в густые заросли кустов, где, в общем-то, безобидно забавля­лись совершенно бездомные собачки.

 

ВЫХОД

Я сидел за компьютером, искал выход.

Еще не стерлась в моем сознании густая память ночных видений, а уж цепочкой, осторожно прошагал утренний страх. Но мне все же удалось от­бросить торопливо записанный черновик утренних снов. Я открыл глаза, посмотрел на эту печальную картину недавнего бурелома.

Воздух уже был перенасыщен туманом.

Ремень времени был недостаточно крепко завязан. Я протянул руку, и рука исчезла в сыром, белом тумане. Выглядывали обломки деревьев. Они словно молили о помощи. Пошел дождь. Мелкий. Осенний. Туман несколько осел к земле. Я продолжал неподвижно стоять. Моя белая куртка, коричне­вый берет, нелепый по такой погоде, ботинки — все промокло. А совсем не­далеко должен быть выход. Только бы мне перебраться на другую сторону оврага, — думал я, — там уж как-никак, а за что-либо ухвачусь, прислонюсь к теплу, ведь я еще молодой, сколько мне положено — пройду, если что и про­ползу, да чего мне гордиться? Протыкать головой небо? Зачем? Никто и не увидит, всегда один, всю дорогу — один... Так в себе рассуждал, весь в дожде и тумане, стоял, не двигался, время я уже не щупал руками.

Неожиданно в туманном молоке проявилось странное существо, которое я вначале принял за маленького медведя. Я не то что испугался, а сильнее ощутил сырость, дрожь сотрясла меня.

Этот придвинулся, я увидел куль, накрытый полиэтиленом или клеенкой.

– Ты кто? — спросил я. А сам уже знал, будто увидел сквозь полиэтилен или клеенку женское лицо, вернее, даже детское, прежнее, которое я не мог не узнать.

– Значит, ты здесь?

Она знакомо рассмеялась.

– Ну да, где ж тебе еще быть? Ты, похоже, нашла, что искала?

Она не ответила.

– Хочу перебраться через овраг.

Полиэтилен или клеенка — этот нелепый куль вот-вот расползется в дожде и тумане. Я понял. И больше не пытался завязать время прочным узлом. В конце-то концов, не нужно обременять себя лишней заботой. Сделай хотя бы, что задумал, переберись через овраг.

– Цель поставлена — действуй! — скомандовал я себе. И остался стоять.

Время в моем компьютере все так же неторопливо покачивалось. Выход еще дальше продолжал отступать.

 

МГНОВЕНИЕ И ВЕЧНОСТЬ

Натяжение минут предельно. Нити, связывающие минуты, секунды на пре­деле возможного. Даже трудно понять, как они еще держатся.

Вдалеке прогудел электровоз. Стук его колес приближался.

Ближе. ближе.

– Позвоните Рубахину.

– Никто не отвечает.

– Позвоните еще. Он должен быть на месте.

– Никто не отвечает.

– Позвоните к нему домой.

Острым заточенным звуком стук колес поезда еще приблизился. Уколол. И стал удаляться.

– Что?! Все не отвечает. Ладно. Сам туда поеду.

Л. И. сложил крестообразно руки на груди и вдруг понял, на каком огром­ном кресле он сидит. Да тут же можно заблудиться, хуже, чем в лесу. И он мысленно повторял мысль: «хуже, чем.» Быстро вытянул руки, стараясь ухватиться за подлокотники. А подлокотники за эти несколько секунд поста­рались вырасти, он же, не используя отпущенное ему время, скукожился. Но правильно орудуя ягодицами зада, Л. И. сумел опустить ноги на пол. Вновь обрел твердость. Уверенность.

– Так Коля Рубахин не отвечает? Убит. Молчит мертвец. А я, а я, — и он замахал маленьким кулачком, — а я Колю им не отдам. — И наваривая еще большую твердость в голосе, и разбивая слова на куски: — Не отдам.

.Машина с темными стеклами рванула вперед. За темными стеклами не разглядеть, кто сидел за рулем — сам ли, рассерженный нелепым убийством Рубахина, Л. И., а все же, может быть, его шофер Валера, в общем, парень мало пьющий. Работа такая. В основном, предпочитает пиво. Загружается в туалете. Берет туда сразу два ящика пива. Закрывает туалет. Садится голым задом на толчок. И его тогда нельзя беспокоить. Навстречу иномарке на дру­гой полосе шоссе шел навозопогрузчик.

Неприятный запах. Мысль у Л. И.: о жизни и смерти. О естественном, не­отвратимом круговороте материи.

– Эх, Коля. Но Колю я им не отдам. Ни при каких, ни для кого, которые там с девочками. Чтоб Колю Рубахина убили. Освежите свои мозги. и точка!

Неожиданно из-за поворота дороги, на встречную полосу выехал самосвал, груженный кирпичными блоками.

Удар был мгновенен.

Натяжение минут оборвалось.

Л. И. это почувствовал. Он видел. Он видел и потом.

Он видел, как в том месте, где в кювете лежала искореженная иномарка, медленно переходило шоссе стадо коров.

 

ДВЕРЬ ПРИОТКРЫЛИ

 

Дверь совсем немного приоткрылась.

Мы старались подползти к тому живому пространству. Из щели проникал запах прелых осенних листьев. Шуршали воспоминания. И я сразу же вспом­нил Лизу.

– Осенью я ломаю холодный воздух. Вот так, — и она показывала, как это делает. — А потом чуть-чуть кусаю, — и она засмеялась.

Кляцканье зубов.

– А с какой целью открыли дверь?

Голос повис в холодном воздухе.

– Не открыли. А приоткрыли.

– Мне кажется, несущественно.

– Вглядитесь.

И все посмотрели.

Сверх живого пространства была все та же бесконечность.

А потом дверь закрылась.

И мы не заметили, как это произошло.

Бесконечность окружала нас. Время отступило. Нам стало по-прежнему спокойно.

 

ЯБЛОКО

Стена. Она на моем пути. Бетонная. Метров пять высотой. За стеной ничего не видно. Стена угрожает мне своей бетонностью.

Я посмотрел вверх. На небе немного облаков. К ногам падает яблоко. Нахожу его среди сухих осенних листьев. Кто-то перебросил мне яблоко через стену.

Зачем?

Оглядываюсь. На бугре пасутся две козы. Я забываю о стене, о ее бетонности... Случайно посмотрел на свои ручные часы. Очень большие, друг при­вез из Швейцарии: 8 часов 29 минут.

Слышу. Рядом что-то тихо тикает. Часовой взрывной механизм. На какой час, минуту он поставлен? Мысль работает как тот часовой механизм: «Бе­жать уже поздно». Яблоко лежит у моих ног.

Интересно бы узнать, сколько гексогена в него заложено. семьдесят. пятьдесят в тротиловом эквиваленте. А раньше в сахарном песке.

 

в з р ы в

 

На меня рушится бетонная стена. Дышать могу в узком лазе под облом­ками стены. Слышу топот ног. Голоса людей. Характерное дыхание собаки.

Вдруг все стихло. И я кричу в минутную тишину:

– Яблоко! Жив!

Как прекрасно: у спасателей есть жесткое правило — минута тишины. Я услышал тихое шуршание. В траве, совсем рядом со мной, увидел желто­ротого вороненка. Наверное, он выпал из гнезда. Оглядываюсь, кругом нет деревьев. Может, он перелетел через стену? Я посмотрел на свои швейцар­ские часы: 8 часов 32 минуты.

Три минуты безумия. Теперь надо пройти период внутренней реабилита­ции. Успокоиться.

Я сажусь у стены. Облокотившись спиной, я смотрю на коз, как они щиплют траву, ем яблоко. Все-таки еще можно жить. Я не один, и еще можно жить.

 

НЕЛЬЗЯ ОБМАНЫВАТЬ ЛЮДЕЙ

Шурик Спутнов работал не самым главным начальником. Даже, можно ска­зать, перебивался с хлеба на воду. Вот если бы обладал пенсионным возрас­том, другая и ласка ему была бы. Так вот нет, еще ему до заветной черты — жить и жить. Молодой. Одинокий. Совсем другой орден осенил бы: «Одино­кий пенсионер». Так чтоб этого дождаться, сколько раз надо освежить свое здоровье ни одним рассветом, ни одним закатом, сколько фильмов по теле­визору посмотреть — жуть. Годы в паспорте не исправишь. Документ с фо­токарточкой. А сам молодость не зачеркнешь шариковой ручкой. Да за всем не милиционер наблюдает. А сам Господь. Не подкупишь. Он доллары не бе­рет. Да и нет у Шурика долларов. Так что.

А примерно раз в неделю Шурик ходил на рынок. Смотрел, допустим, как баба торгует морковкой и луком. Ничего из этого ему не нужно. Дома он ва­рил себе кашу или рожки.

К нему подходят двое парней:

– Чего тебе?

– Смотрю.

Бабий крик:

– Он нам все нервы выкрутил. Гадина! Торговать не дает.

– Я его как увижу, у меня руки трясутся.

– В тюрьму его надо, б. рожа!

– Идем, — почти добродушно говорят здоровые ребята, слегка подталки­вая Шурика. И когда его почти вытолкнули из ворот рынка, Шурик срыва­ется на крик:

– Нельзя обманывать. Надо чтоб.

Его бьют с расстановкой. А когда он валится на землю, бьют ногами. Злость к ним не вдруг подступает. Конечно, сердит, что Шурик не закрывает лицо руками. Бьют ботинками по лицу. Бьют молча. Привычно.

Уже осень. Пятипалые кленовые листья.

Шурик подгребает листья под себя. Закрывает листьями голову.

«Когда доживу до пенсии, — мечтает Шурик, — поеду на пароходе туда, где.»

И не может додумать. Болит голова. Хочется спать.

Публикация Т.П. Урбанович