«Одна абсолютно обглоданная кость»:

ИСТОРИЯ ЗАЩИТЫ А.Л. ДЫМШИЦЕМ ДОКТОРСКОЙ ДИССЕРТАЦИИ

 

«В коридорах филфака, в еще "доразгромный" период повторялся остро­умный рассказ одного из литературоведов о нашумевшем в ту пору событии. Литературовед А.Л. Дымшиц, бывший тогда одним из партийных деятелей литературоведения, только что вернувшийся из армии и ходивший по фил­факу в офицерском мундире, представил докторскую диссертацию. Оппо­ненты — Томашевский, Гуковский и Эйхенбаум — с треском его провалили. Свидетели этого тогда нашумевшего события рассказывали, что сначала Гуковский, как лев, разорвал его на куски, а потом Эйхенбаум с улыбкой начал тихим голосом клевать диссертанта. После этого, по словам очевидца, на ка­федре осталась лишь одна абсолютно обглоданная кость»^[1], — вспоминал Ю.М. Лотман.

Уточняет историю Лидия Лотман, со слов которой, по-видимому, Ю.М. и знал подробности того знаменательного дня:

В характере Б.М. [Эйхенбаума] соединялись нежность, способность понять другого с твердостью, требовательностью и способностью беспощадного осуждения. Эта его жестокость проявилась и <...> в попытке защиты док­торской диссертации о Маяковском литературоведом и функционером от науки Александром Львовичем Дымшицем. Диссертант говорил важно, са­моуверенно и назидательно. Его идеи состояли в том, что Маяковский не был и не мог быть ни футуристом, ни символистом, ни формалистом, а был якобы советским писателем с самого начала своего творчества и до конца. Оппоненты, самые авторитетные ученые: Гиппиус, Эйхенбаум и Гуков­ский, — не имели никакого «злодейского умысла» против диссертанта. Они были «подготовлены» и даже немножко робели. Оппоненты стали высту­пать сначала очень осторожно, выдвигая отдельные конкретные возраже­ния, но постепенно из этих возражений сложилась очевидная картина не­совпадения реального Маяковского с тем, что докладывает диссертант. В зале началось движение. «Запахло порохом», и оппоненты, забыв всякую осторожность, заговорили в полную силу. Впоследствии присутствовавшие говорили, что Гиппиус охладил пыл докладчика, Гуковский растерзал его, как лев, а Б.М. Эйхенбаум доклевал его останки. Зал был потрясен. Дис­сертация провалилась. Такой неожиданной абсолютной победы никто не ожидал. Конечно, после этого были доносы о «сговоре» ученых-реакцио­неров и слухи^[2].

 

Третье свидетельство принадлежит ученику М.К. Азадовского и ближай­шему другу А.Л. Дымшица — Д.М. Молдавскому:

Был я и на защите докторской диссертации А. Дымшица <...> Защита пре­вратилась в побоище — Дымшица старательно проваливали Б. Эйхенбаум, Г. Гуковский и еще кто-то, ругали его за упрощенный, как им казалось, взгляд на Маяковского. Их поддерживали какие-то «учителя из публики». Обратно мы ехали в одном автобусе с Г. Гуковским; он был смущен и ста­рательно оправдывался перед какой-то дамой. Речь шла, конечно, не о Мая­ковском — статьи Дымшица о поэте были широко известны всем нам, за всем этим стояло что-то другое — память о каких-то былых спорах. О чем именно, я никогда не спрашивал у Александра Львовича, хотя дружил с ним много лет. Провал был, по-видимому, предрешен — в публике я видел лю­дей, которые явно пришли на «зрелище». Ни раньше, ни позднее я никогда не видел их в стенах университета — поэта Мариенгофа с актрисой Никри- тиной, его женой, каких-то стареньких поэтов-переводчиков.

Марк Константинович голосовал за диссертацию. Мы знали это от него самого и от П.Н. Беркова. Оба они были огорчены, что «побочные отноше­ния» вдруг прорываются в науку. Вообще, Марк Константинович был че­ловеком доброжелательным, и степень научной целесообразности была ре­шающей для его оценки той или иной работы. Мы были огорчены вдвойне потому, что А.Л. Дымшиц был, кажется, единственным преподавателем, ко­торый дружил со студентами, запросто прогуливался с ними, закусывая бе­седу пирожками, купленными на уличном лотке. Азадовский критиковал книгу Дымшица «Литература и фольклор» за публицистичность, но неко­торые ее разделы — в частности, о Маяковском и народном творчестве — включил в список обязательной литературы^[3].

 

И, наконец, четвертый рассказ мы находим у Е.Г. Эткинда:

О научной и литературной карьере Дымшица я знал лишь кое-что, но это не внушало доверия. Рассказывали о его докторской защите перед самой войной: она стала своего рода сенсацией. Дымшиц занимался Маяковским <...> О нем была и диссертация. Одним из оппонентов выступал Б.М. Эй­хенбаум, который изящно сказал: «Начну свое выступление с того, чем при­нято кончать: диссертант вполне достоин искомой ученой степени доктора наук. Я произношу эту формулу в начале, потому что — как увидит ученый совет — мне будет трудно вернуться к ней впоследствии». Затем он, с той же любезно-благожелательной улыбкой и тем же тихим голосом, разнес диссертацию, не оставив камня на камне. Голосование оказалось ката­строфическим. Дымшиц не стал доктором, подготовленный пышный бан­кет не состоялся.^[4]

 

Эти четыре свидетельства, лишь одно из которых гарантированно при­надлежит очевидцу, различаются как подробностями, так и отношением к ге­рою; но ясно одно — событие было нетривиальным. Разнится даже хроноло­гия: судя по мемуарам Ю.М. Лотмана, дело происходит после войны, судя по рассказу Л.М. Лотман, которая упоминает в числе оппонентов умершего в 1942 году В.В. Гиппиуса, — до войны; Е.Г. Эткинд относит эти события к предвоенной поре, Д.М. Молдавский вообще никак не определяет времени.

Лишь в 2002 году Е.А. Тоддес в примечании к статье о Б.М. Эйхенбауме указал дату — 18 марта 1941 года — и прояснил некоторые обстоятельства за­щиты^[5]. Теперь же, в силу обилия выявленных материалов, появилась воз­можность проследить не только ход знаменательного диспута, но и послед­ствия этого «бунта на корабле» советского литературоведения.

Александр Львович Дымшиц (1910—1975) родился в Ревеле, в 1927 году за­кончил школу-девятилетку в Ленинграде, в 1928 году начал писать в ленин­градских газетах литературно-критические очерки; в 1930 году окончил Го­сударственный институт истории искусств по специальности «редактор», примкнул к Ленинградскому научному обществу марксистов, где работал в секции литературы и искусства, изучая «истоки революционного марк­сизма» и проч., в 1931—1932 годах входил в Ленинградско-Балтийское отде­ление ЛОКАФ; готовил издания художественной литературы — от проле­тарских поэтов до «Мелкого беса» Ф. Сологуба (1933); с октября 1930 года работал в Пушкинском Доме — практикантом (с марта по октябрь 1930-го), научно-техническим сотрудником (по договору с октября 1930-го по май 1931 года, в штате с 1 июня 1931-го), научным сотрудником 2-го разряда (с 16 мая 1932-го); в сентябре 1933 года поступил в аспирантуру ЛГПИ имени А.И. Герцена и подготовил диссертацию о рабочем фольклоре, которую за­щитил 19 июня 1936 года^[6] (председатель квалификационной комиссии проф. Н.П. Андреев, оппоненты — доктор литературоведения, проф. В.А. Десницкий (он же научный руководитель) и проф. П.Н. Медведев, в диспуте при­няли участие фольклористы М.К. Азадовский и Н.П. Андреев). После за­щиты диссертации А.Л. Дымшиц был включен в штат Пушкинского Дома: с 15 сентября 1936 года ученым специалистом архива, с 1 января 1937-го — там же старшим научным сотрудником, с 22 сентября 1938-го — старшим на­учным сотрудником отдела новейшей литературы, а в декабре 1937 года за­числен в докторантуру ИРЛИ^[7]; 11 апреля 1938 года утвержден ВАКом в зва­нии доцента по кафедре «русская литература» и принят совместителем на филологический факультет ЛГУ; член ССП со времени основания (1933; с момента постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года работал в Орг­комитете ЛО ССП в качестве секретаря секции критики и литературоведе­ния), с мая 1937-го по 1938 год — зав. отделом критики и библиографии жур­нала «Звезда», доцент ЛГПИ им. Герцена^[8], с 1939-го — член редколлегии журнала «Резец» (с 1940 года — «Ленинград»); с 10 февраля 1940 года — за­меститель директора Пушкинского Дома по научной работе, 15 мая 1939 года принят партсобранием ИЛИ в кандидаты в члены ВКП(б) (что секретарь Ле­нинградского горкома А.А. Кузнецов отметил тогда как особое достижение ленинградской парторганизации^[9]), а год спустя — получил партбилет; осенью 1940 года вошел в состав партбюро института); с октября 1940 года — испол­няющий обязанности профессора филологического факультета ЛГУ.

Как можно видеть, его продвижение представляло собой невиданный карьерный взлет; это во многом объяснялось обстановкой, сложившейся в Ленинграде во второй половине 30-х годов, когда чистка как коммунистов, так и беспартийных была столь серьезной, что открыла множество самых раз­личных вакансий, для замещения которых требовался постоянный кадровый ресурс свежих партийцев. Хотя и ортодоксальному А.Л. Дымшицу приходи­лось порой отбиваться от обвинений в троцкизме^[10].

Последняя же должность, занятая им осенью 1940 года, говорит о том, что вскоре тридцатилетний А.Л. Дымшиц должен был стать доктором наук^[11]. Действительно, именно тогда было закончено написание текста докторской дис­сертации на тему «Основные этапы идейно-творческой эволюции В.В. Мая­ковского»^[12], которую он и представил для защиты ученому совету филологи­ческого факультета ЛГУ. Место защиты объясняется тем, что в 1941 году Институт литературы АН СССР, в отличие от ЛГУ, еще не имел права при­нимать на рассмотрение докторские диссертации и присуждать степень док­тора наук^[13].

Согласно же инструкции ВКВШ, комиссия по рассмотрению докторской диссертации должна была состоять из профессора — руководителя соответ­ствующей кафедры и двух профессоров^[14], почему в декабре 1940 года были предварительно назначены три официальных оппонента — сотрудники ка­федры русской литературы В.В. Гиппиус, Г.А. Гуковский и Б.М. Эйхенбаум, «так как других, компетентных в данной области лиц, не из состава кафедры, обладающих требуемой при докторских защитах ученой степенью, не имеется»^[15]; вскоре их утвердил ВКВШ. 8 января 1941 года диссертация офици­ально поступила в ученый совет. Все оппоненты обладали к тому времени не только авторитетом в области истории русской литературы начала ХХ века, но и не понаслышке были знакомы с героем диссертации. Если бы А.Л. Дым- шиц мог выбирать, он, вероятно, предпочел бы вместо Б.М. Эйхенбаума и В.В. Гиппиуса более лояльных оппонентов, но необходимы были три доктора наук по данной специальности в одном ученом совете.

Нельзя обойти вниманием и тот факт, что оппоненты, хотя и пытались пе­рестраивать свою работу в соответствии с идеологическими требованиями, достигнуть этого никак не могли — каждому из них в разные годы вменялся по меньшей мере «формализм». Особенно были свежи воспоминания о пуб­личной травле Б.М. Эйхенбаума в 1937 году: когда в «Известиях» появи­лась статья Н. Изгоева^[16] «Снова о Лермонтове», резко критикующая работы Б.М. Эйхенбаума^[17], 5 марта Пушкинский Дом созвал по этому поводу откры­тое заседание ученого совета. «Обсуждение вылилось в дискуссию об основ­ных проблемах и задачах советской литературной науки, о борьбе с методо­логическими извращениями на литературном фронте и перспективах плодотворного развития науки о литературе»^[18]. Причем уже с самого начала О.В. Цехновицер определил отношение к ученому: «Институт литературы намерен обстоятельной критикой методологических ошибок проф. Эйхен­баума в его работах последнего времени способствовать развитию самокри­тики в среде литературоведов». В череде «беспартийных большевиков» — Б.С. Мейлаха, Н.К. Пиксанова, Л.А. Плоткина — выступил и Александр Львович: «А. Дымшиц считает, что Н. Изгоев правильно заострил вопрос об игнорировании Б. Эйхенбаумом наследия Белинского. Если Эйхенбаум и ци­тирует Белинского, то он тут же своими "комментариями" снижает смысл цитаты. Пренебрежение к классикам русской критики свойственно отнюдь не одному Эйхенбауму. Бывшие формалисты до сих пор не могут излечиться от недооценки "неудачного убийцы русской литературы", как назвал когда- то В. Шкловский великого революционера-просветителя Белинского»^[19] и т.д. Впрочем, такое отношение Дымшица к Эйхенбауму не стало для слушателей новостью^[20]. Но манкировать участием Бориса Михайловича, первая работа которого о Маяковском была напечатана еще в 1918 году^[21], было невозможно.

Политический портрет А.Л. Дымшица, напротив, не вызывал вопросов: «При решении вопросов проводит твердо и настойчиво линию ВКП(б) в литературе»^[22]. Уже кандидатская диссертация его стояла на этой основе; проф. П.Н. Медведев^[23] тогда отмечал: «В сущности, это первая работа, дающая ле­нинскую постановку вопроса в отношении истории ранней рабочей поэзии, резко заостренная против меньшевистско-богдановских взглядов на проле­тарскую культуру и литературу»^[24]. То, что он одновременно упрекал автора за «антиисторизм», казалось мелочью на фоне победоносного шествия но­вой методологии.

При этом было бы явным преувеличением сказать, что роль А.Л. Дым- шица, даже в 1937 году, имела демонический оттенок, — он еще не прибли­зился в те годы к эталону послевоенных лет, когда его характеризовали вполне однозначно: «Знаменитый литературный консерватор Александр Львович Дымшиц, несгибаемый сталинист, бескомпромиссный противник модернизма и присяжный литературовед советского официоза»^[25]. (Что, впро­чем, не мешало тому же Д.М. Молдавскому утверждать, что «Дымшиц — че­ловек Возрождения»^[26].)

Тем не менее именно принадлежность А.Л. Дымшица к партийно-ортодок­сальной линии укрепляла его уверенность в благополучном исходе задуман­ного. Несмотря на то что диссертация отдавала «вульгарным социологизмом», она все же свидетельствовала о знании предмета и о проведенной исследова­тельской работе. Кроме того, это была первая в СССР докторская диссертация о поэте, который в 1935 году был канонизирован Сталиным: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Без­различие к его памяти и его произведениям — преступление»^[27].

Дымшиц уловил сигнал — к концу 30-х годов он, отказавшись от планов по написанию докторской диссертации о творчестве Н.А. Некрасова^[28], уже прочно занял нишу в соответствующей области истории советской литера­туры и выступал как специалист по творчеству Маяковского — по крайней мере, номинально — наравне с Б.М. Эйхенбаумом и Г.А. Гуковским^[29]. 1940 год, юбилейный, когда страна отмечала десятилетие смерти поэта, стал временем подведения итогов: одна за одной выходят работы А.Л. Дымшица, причем не столько откровенно публицистические, сколько литературоведческие. Это, например, статья в «Известиях АН СССР»^[30], в которой уделялось внимание связи поэзии Маяковского с фольклором; фольклоризму поэзии Маяковского была посвящена статья в «Литературном современнике»^[31]; большая работа об исторических поэмах Маяковского^[32]; заметным явлением стал и сборник Пушкинского Дома «Владимир Маяковский», подготовленный совместно с О.В. Цехновицером^[33]. Но главным событием 1940 года стало появление в не­скольких номерах журнала «Звезда» фрагментов монографии «Владимир Маяковский: творческий путь поэта»^[34], что представило А.Л. Дымшица в ка­честве едва ли не ведущего специалиста в СССР по творчеству поэта. Жур­нальная публикация, как сообщалось, предвосхищала появление одноимен­ной монографии — ее готовило Ленинградское отделение Учпедгиза. Книга была набрана к осени 1940 года, в конце ноября прошла первую корректуру, поставлена в план на 1941 год, но так и не вышла в свет^[35].

Для написания серьезных рецензий ожидали выхода монографии, но когда его не последовало, то появились, причем с заметным опозданием, два отклика. Первый — небольшая заметка в «Огоньке» — журнале не цеховом и крайне популярном, в которой анонимный автор критикует исключительно стиль А.Л. Дымшица, приводя в качестве примера фразу: «Абстрактно-ро­мантической, лирико-патетической поэзии пролеткультовцев он (Маяков­ский) наносил удары своей, полного реалистического содержания, патетиче­ской лирикой маршей и од»^[36].

Второй отзыв — рецензия А.А. Волкова в «Литературной газете»^[37], в ко­торой автор хвалит А.Л. Дымшица («Он рассматривает творчество и биогра­фию поэта в органическом единстве, и это предохраняет его от "академиче­ского" эмпиризма, который по иронии судьбы уже сказался в некоторых ра­ботах о поэте — неистовом борце с академизмом в одиозном смысле этого слова»), но все же обращает внимание на упущения («Однако, у автора иног­да проскальзывает тенденция прикрасить[!] великого поэта», «Слишком мало внимания уделяет Дымшиц анализу стиха Маяковского» и т.д.).

Но ко времени рассмотрения в ученом совете ЛГУ диссертации А.Л. Дым- шица, которого «ценит и власть, и партия», казалось, что работа обречена на успех. Оговорим еще одно немаловажное обстоятельство: все три оппонента совмещали преподавание в ЛГУ с научной работой в Институте литературы АН СССР, то есть все они находились в административном подчинении у диссертанта. Таким образом, никаких осечек не предполагалось; более того — ожидался триумф.

Поскольку после восстановления ученых степеней, когда большинству профессоров степени были присвоены без защит, докторские диспуты еще не вошли в разряд рутинно-протокольных мероприятий, предстоящая защита заранее получила статус яркого события. Лишнее тому свидетельство — за­метка в «Литературной газете», опубликованная сразу по принятии диссер­тации к защите:

ЛЕНИНГРАД. (От наш. корр.). Ленинградский литературовед А.Л. Дымшиц закончил докторскую диссертацию на тему «Основные этапы идейно- творческой эволюции В.В. Маяковского». Это — первая докторская работа, посвященная талантливейшему поэту нашей эпохи. В труде А.Л. Дымшица дается характеристика революционной деятельности поэта, его отношений к футуризму и к русской классической литературе. В отдельных главах и очерках подвергаются анализу лирика и сатира Маяковского, поэмы «Облако в штанах», «Война и мир», «Про это», «Ленин», «Хорошо!» и др. Три главы посвящены драматургии Маяковского. Через всю работу А.Л. Дымшица проходит тема литературной борьбы Маяковского и эволю­ция его эстетических взглядов. Значительное место в работе уделено теме «Маяковский и фольклор». Защита диссертации состоится в ближайшее время в Ленинградском государственном университете^[38].

 

Защита была назначена на 18 марта 1941 года; специальные приглашения были отпечатаны в типографии ЛГУ и разосланы заранее. Заседание ученого совета началось в 19 часов 30 минут в малом зале филологического факуль­тета ЛГУ; председательствовал декан факультета — ассириолог А.П. Рифтин; из 33 членов ученого совета присутствовали 27 человек^[39] (не было В.Ф. Шиш- марева, Д.В. Бубриха, Н.К Дмитриева, И.И. Мещанинова, Н.А. Лялина и А.С. Орлова); в числе присутствующих — профессора Л.В. Щерба, А.А. Фрей- ман, О.М. Фрейденберг, М.К. Азадовский, В.М. Жирмунский, И.И. Иоффе, Н.К. Пиксанов, В.Е. Евгеньев-Максимов... От парторганизации — с правом голоса — парторг факультета аспирант Е.И. Наумов. Декан, открыв заседание, предоставил трибуну А.Л. Дымшицу для вступительного слова. Были зачи­таны отредактированные Г.А. Гуковским тезисы диссертации:

1. Изучение материалов, характеризующих Маяковского до его вступления в литературу, — в особенности анализ его общественно-литературных ин­тересов и его деятельности революционера-подпольщика, — позволяет установить процесс формирования его как демократа-революционера с от­четливо выраженной социалистической ориентацией. Обращение Маяков­ского к художественному творчеству, к живописи и поэзии выражает стрем­ление молодого революционера «делать социалистическое искусство».

2. Рассмотрение основных течений внутри футуризма, эволюции этой группы поэтов и роли, которую играл в футуризме Маяковский, показы­вает, что последний, войдя в литературу через группу футуристов, занимал в футуризме особое, самостоятельное место. Будучи единственным среди футуристов поэтом-революционером, демократом с социалистической ори­ентацией, Маяковский, временно (до 1915 года) блокируясь с футуристами, расходился с ними по основным вопросам эстетики (в частности, по важ­нейшему для Хлебникова и других футуристов вопросу о поэтическом языке) и по принципам литературно-политической борьбы. Важную роль в высвобождении Маяковского из-под воздействия футуризма сыграло его знакомство с Горьким.

3. Ранние лирические стихотворения Маяковского, которые ошибочно рассматривались лишь как проявления футуристического эксперимента­торства в области формы, характеризуют Маяковского как поэта, сразу же вступившего на путь идейно-художественного новаторства. Созданные не без влияния критически-переработанных мотивов творчества французских «проклятых поэтов», а также А. Блока, эти произведения свидетельствуют о зарождении в поэзии Маяковского гуманистической темы, — темы про­теста и борьбы человека против капитализма, первое широкое и программ­ное воплощение которых осуществлено поэтом в лирической монодраме «Владимир Маяковский».

4. Поэма «Облако в штанах» — наиболее полное поэтическое выражение социального протеста в дореволюционном творчестве Маяковского и яр­чайшего художественного новаторства в области жанра, поэтики и языка. Поэмы «Флейта-позвоночник» и «Человек» явились произведениями, раз­вивающими основную трагедийную тему «Облака в штанах» и принципы его поэтического новаторства, достигнутые в борьбе против эстетики и поэ­зии декадентов.

5. Первые сатирические циклы Маяковского, — его «новосатириконские» стихи, — явились социально-политическими памфлетами, возрож­давшими традиции русской демократической сатиры 60-х годов XIX века и резко выделявшимися по содержанию и жанрово-поэтическим принци­пам (трагический гротеск, памфлетность, гиперболизм образов и т.д.) на фоне «новосатириконской» поэзии. Многие из сатирических стихотворе­ний служили целям антивоенной агитации, задачам которой были подчи­нены и некоторые лирические стихи и поэма «Война и мир», написанные Маяковским в годы первой империалистической войны. В отношении к им­периалистической войне 1914—18 гг. Маяковский проделал серьезную идейно-политическую эволюцию от утопистско-пацифистских воззрений (отразившихся в его позабытых и малоизвестных статьях конца 1914 года и стихах того же времени) к большевистским позициям, на которые поэт встал в 1917 году, в период подготовки Великой Октябрьской социалисти­ческой революции.

6. Борьба Маяковского за революционно-романтическое и агитационное искусство и преодоление им рецидивов футуристической поэтики приво­дят его к расхождению с группой «комфутов», в которую он временно вхо­дил и программа которой наиболее ярко запечатлелась в газете «Искусство коммуны». Первым, наиболее ярким и широким воплощением агитацион­ных и революционно-романтических принципов Маяковского явилась «Мистерия-буфф» — первая советская пьеса, новаторская и по своим дра­матургическим особенностям (ориентация на традиции народной драмы) и по своим сценическим предпосылкам (подчеркнутая установка на воз­вращение театру утраченной им в предреволюционный период его суще­ствования «зрелищности»).

7. Работа Маяковского над «Окнами сатиры» РОСТА явилась для него школой политической агитации и способствовала укреплению реалистиче­ского стиля его поэзии. В характеристике «Окон сатиры», как и при анализе поэмы «150.000.000», — первой попытки создания советского героического эпоса, — следует особо рассмотреть вопрос о «фольклоризме» Маяковского, о сознательной его ориентации на использование фольклорных жанров и стилевых принципов, как о форме утверждения поэзии народной и реали­стической. Принципы поэтической агитации, выработанные Маяковским — автором плакатов РОСТА и перешедшие в его практику поэта-газетчика, заслужили в 1922 году высокую оценку В.И. Ленина в специальном суж­дении о стихотворении «Прозаседавшиеся».

8. Поэма «Про это», долгое время встречавшая ложное истолкование в литературе о Маяковском, характеризует одну из важнейших сторон поэ­тического творчества Маяковского. Она воплощает с наибольшей полно­той принципы новой, социалистической лирики, утвержденные Маяков­ским впервые в истории поэзии. Изучение рукописных вариантов «Про это» показывает, что в работе над ритмико-интонационными особенно­стями стиха и над рифмой Маяковский приближается к поэтике народного сказового стиха.

9. Среди лирических циклов Маяковского особое место занимают стихи о загранице, появлявшиеся в результате поездок поэта в Западную Европу и Америку. Анализ эволюции темы и жанров этих стихотворений свиде­тельствует о движении поэта от лирико-декларативного воплощения идеи и чувства советского патриотизма к сюжетным стихам, в которых та же тема гордости своим социалистическим гражданством возникает из реалисти­чески мотивированных фабульных ситуаций. Самостоятельного рассмот­рения заслуживают и газетные стихотворения Маяковского второй поло­вины двадцатых годов, свидетельствующие о том, что поэт в своей газетной практике развивал традиции большевистской прессы, и знаменующие но­вый, более высокий по принципам поэтического реализма, этап работы Маяковского в области агитационной поэзии.

10. Работа над историко-революционными темами открыла Маяков­скому новую область поэтического новаторства: в поэмах «Владимир Ильич Ленин» и «Хорошо!» он заложил основы советского героического эпоса. Сочетание большевистского историзма с народно-поэтическим сти­лем (достигнутым сближением с принципами жанра и поэтики героико-эпического фольклора) определяет высокое историко-повествовательное и эстетическое значение этих поэм.

11. Сатирические пьесы Маяковского «Клоп» и «Баня» тесно связаны с киносценарной и газетной работами поэта и, развивая программу обновления театра, декларированную в «Мистерии-буфф» (театр-зрелище), осуществ­ляли задачу создания советской политически-памфлетной драматургии.

12. Творческая эволюция Маяковского протекала в неразрывной связи с развитием его литературно-политической борьбы. Борясь с рецидивами футуризма и формализма в своем ближайшем литературном окружении, поэт последовательно разошелся с организованными при его участии груп­пами: «ЛЕФ», «Новый ЛЕФ», «РЕФ». Непримиримую борьбу он вел со всячески маскировавшейся троцкистско-бухаринской агентурой в литера­туре: с «перевальцами» и руководителями бывшей РАПП (травля послед­ними Маяковского явилась, несомненно, основной причиной смерти по­эта). В этой борьбе, запечатлевшейся в его поэзии и публицистике, Маяковский приходил к полной гармонии между своей поэтической прак­тикой и своими эстетико-теоретическими воззрениями. И в художествен­ном творчестве, и в литературно-эстетических суждениях он сделался ос­новоположником социалистического реализма в поэзии, «лучшим, талант­ливейшим поэтом нашей советской эпохи» (И.В. Сталин)^[40].

 

После этого пришла очередь оппонентов. Основу их выступлений соста­вили отзывы, подготовленные ранее. Первым оппонентом, взошедшим за ка­федру, был (вопреки мемуарным свидетельствам) Б.М. Эйхенбаум.

Отзыв о диссертации А.Л. Дымшица «Основные этапы идейно-творческой эволюции В.В. Маяковского».

Автор диссертации говорит в предисловии, что его книга — «первая исто­рико-литературная монография о творческом пути» В.В. Маяковского, и указывает на связанные с этим трудности. Действительно, в биографии Маяковского, в его творческой эволюции есть много неясного — как из-за отсутствия некоторых материалов, так и вследствие недостаточной исто­рической перспективы. Последнее обстоятельство наложило особенный отпечаток на книгу А. Дымшица: многие страницы этой книги написаны скорее в стиле журнальной статьи, чем научного исследования; многие сложные вопросы либо вовсе оставлены в стороне, либо затронуты бегло. Однако эти недостатки работы следует признать неизбежными для диссер­тации на такую тему; возражать же против этой темы было бы, конечно, не­правильно: изучение творчества Маяковского — одна из самых актуальных и нужных литературоведческих тем.

Мне думается, что автор мог бы построить книгу менее биографично и более проблемно, сосредоточив большее внимание на таких вопросах, как: 1) эволюция литературных взглядов Маяковского, 2) отношение к слову, ритм, рифма, 3) традиции и пр. При таком построении он мог бы избежать тех длиннот, которые часто встречаются в книге, — в виде изложения био­графических деталей или общих комментариев к отдельным произведе­ниям Маяковского, нужных, конечно, для широкого читателя, но вовсе не необходимых в научном исследовании. Вместо них хотелось бы видеть бо­лее глубокий исследовательский анализ.

Например: такому важному для поэтики Маяковского элементу, как рифма, уделено всего две странички (в связи со стихотворением «Про это», стр. 331—332), и притом малоубедительно как к «поэтам-декадентам», так и в отношении к самому Маяковскому. Характеристика поэзии журналов символистов принимает часто не только резко-публицистический, но и не­сколько вульгарный характер, причем остается неясным употребление слова «декаденты». Автор пишет: «У символистов были "Мир искусства",

 

"Весы", "Золотое руно", у акмеистов... был "Аполлон". Журналы эти были типично-эстетические, вполне соответствовавшие декадентскому характеру творчества главнейших своих участников. На фоне этих книг невзрачный на вид "Садок судей" выглядел все же "предерзко"; его и восприняли как своеобразный вызов парфюмерно-эстетской литературе декадентов» (стр. 57—58). Во-первых, «Весы», «Золотое руно» и «Мир искусства» жур­налы разные; во-вторых, выходит, что «символисты» и «декаденты» одно и то же; в-третьих, выходит, что литература символистов — «парфюмерно-эстетская», что, конечно, неверно. В другом месте автор признает, например, связь между стилем Маяковского и А. Белого, а ведь Белый был символист, и, значит, «декадент» и, значит, «эстет» и пр. и пр. В книге, вообще, слишком много презрительных кличек, хлестких выражений, не всегда уместных в историко-литературном исследовании, хотя бы и посвященном недавнему прошлому. Это было бы еще понятно и уместно, если бы автор сам был участником этих литературных боев и писал бы свою картину в качестве деятеля, вспоминающего о прошлом; но роль и задача автора — иные, и на­прасно он иногда сбивается с тона историка на тон моралиста.

Из числа мелких погрешностей укажу на одну. На стр. 485 автор говорит о стихотворных пародиях в тексте пьесы Маяковского «Клоп»; в качестве примера цитируется пародия на «мещанский романс с жестокой интона­цией» из репертуара Присыпкина:

На Луначарской улице
Я помню старый дом —
С широкой чудной лестницей,
С изящнейшим окном.

У читателя остается впечатление, что Маяковский пародирует какой-то безымянный «мещанский романс», между тем, как это пародия на стихо­творение Полонского «Затворница»:

В одной знакомой улице
Я помню старый дом,
С высокой, темной лестницей,
С завешанным окном.

Я выбираю эту погрешность, потому что она характеризует недостаточ­ное внимание автора к историко-литературным проблемам, возникающим при изучении Маяковского.

Итак, я считаю, что книге о Маяковском надо было придать более ис­следовательский характер, чем это получилось у А. Дымшица. Маяковский заслуживает более пристального изучения — без громких фраз, которыми зачастую украшает автор свое изложение, придавая ему иногда ритори­ческий характер, столь чуждый поэзии Маяковского. Однако следует при­знать, что автор проделал большую предварительную работу по собира­нию материалов и привел эти материалы в единое целое, впервые дав картину общего идейного и художественного развития Маяковского, — от его первых стихотворений, до последних. Книга А. Дымшица — не столько «историко-литературная монография» о Маяковском (для это­го в ней многого не хватает, а многое — лишнее), сколько его литератур­ная биография, изложенная последовательно и освещающая главные эта­пы творческого пути поэта. В этом смысле книга А. Дымшица представляет собой, действительно, новую и первую работу в литературе о Маяковском. Она сделана основательно — с полным знанием материала, с учетом окру­жающей литературы и событий эпохи. Несомненное и важное достоинст­во книги — широта охвата, цельность общей картины и яркость в освеще­нии отдельных моментов литературной и идейной борьбы Маяковского за свое дело.

Я полагаю, что эти неоспоримые достоинства диссертации А. Дымшица, придающие ей характер солидного и самостоятельного литературного труда, дают ему полное право на получение ученой степени доктора фило­логических наук.

Доктор филологических наук профессор Б.М. Эйхенбаум^[41]

 

Вслед за Борисом Михайловичем на кафедру поднялся профессор В.В. Гиппиус.

Отзыв о диссертации А.Л. Дымшица

«Основные этапы идейно-творческой эволюции В.В. Маяковского», представленной на соискание ученой степени доктора филологических наук.

Диссертация А.Л. Дымшица представляет собою большую книгу объемом 513 страниц текста, 30 стр. материалов и 26 страниц библиографии. Следует сразу отметить, что в литературе о Маяковском это первая работа такого объема и масштаба. Содержание работы даже несколько шире ее заглавия, так как широко включает в себя и биографический материал. В общем, работа построена по типу книг, посвященных писателю в целом, его жизни и твор­честву и, как выясняется из ее содержания, ставит себе следующие задачи:

1) Подвести итог существующим исследованиям жизни и творчества Маяковского; 2) самостоятельно наметить и обосновать историю идейно- художественного развития и 3) пополнить существующие данные о Мая­ковском новыми материалами, что делается отчасти, по ходу работы в са­мом тексте ее, отчасти же выделено в особое приложение. Стремление к созданию синтетического литературного портрета писателя, к его итоговой характеристике — в книге преобладает; анализу отдельных проблем, при­водящих к этим итогам, уделено меньше места в тексте работы; в ряде слу­чаев эта работа предполагается сделанной за пределами текста, но читателю не раскрыта. Такой тип монографии о писателе представляется возможным, и иногда и неизбежным. В данном случае, при современном состоянии из­учения Маяковского, работа обо всем писателе, в нормальных пределах книги (ок. 25 печ. листов) вряд ли могла бы включать в себя развернутые исследования частных вопросов. Очевидно, что наряду с частными иссле­дованиями, которые и появляются уже в научной литературе, вполне свое­временно появление синтетической монографии о Маяковском. Нет ника­ких принципиальных препятствий к тому, чтобы работа подобного типа стала предметом докторского диспута.

Работа А.Л. Дымшица написана на том научном уровне, который позволя­ет разрешить вопрос о предоставлении ему докторской степени в положи­тельном смысле. Автор отправляется от идеологически и методологически правильных предпосылок, рассматривая жизнь и творчество Маяковского прежде всего как явление большого исторического и политического смысла, как факт советской культуры. История жизни и творчества Маяковского не отрывается от истории всей советской культуры, не отрывается от истории партии. Литературная борьба Маяковского в советский период представ­лена в перспективе общеполитической борьбы за коммунизм. Четкость по­литических установок — существенное достоинство книги. Но это не един­ственная ее положительная сторона. Автор владеет умением обращаться с историко-литературным документом, использовать существенное и отбра­сывать недостоверное. За написанной работой чувствуется большая пред­варительная работа по мобилизации и ревизии материала. В самом процессе работы автор, в ряде случаев, не уклоняется от решения и сложных вопро­сов, как например — от вопроса об отношении Маяковского к футуризму и о преодолении им футуризма. Автор не упрощает этой проблемы, не отри­цает самой связи, но пытается показать ее в движении, в эволюции. Удалось найти автору и стиль, соответствующий теме: книга написана живо, легко, с очевидным расчетом не на одних специалистов, но и на широкий круг чи­тателей, интересующихся Маяковским.

Недостатки работы в значительной мере связаны с неразработанностью вопросов — с трудностями историко-литературного осмысления такого близкого нашему времени писателя как Маяковский. Все же следует поста­вить в упрек автору, что он лишь бегло и не всегда убедительно коснулся проблем историко-литературного порядка. Истинное место Маяковского может быть уяснено лишь в перспективе всего развития русской поэзии от ее классиков до наших современников — советских поэтов, уже учившихся у Маяковского. Но, оценивая отношение Маяковского к Пушкину (и обходя его отношение к Некрасову, без чего и отношение к Пушкину принимает другой характер), — автор ставит этот вопрос в плоскости, так сказать, био­графической: как изживание футуристического нигилизма и как переход к правильному, внушенному В.И. Лениным решению проблемы культур­ного наследия. Это верная, но неполная постановка проблемы, посколь­ку соотношение самого творчества Маяковского с традицией классической (в широком смысле слова) поэзии здесь не разработано.

То же замечание вызывают попутные, но не упорядоченные высказы­вания автора об отношении Маяковского к символизму. Прежде всего, ав­тор — сознательно или нет, неясно — избегает самого выражения «симво­лизм», но систематически пользуется термином «декаданс», «декадентство», притом в очень широком и не вполне четком смысле. С одной стороны, в него включаются, по-видимому, не одни символисты — стало быть, под «декадансом» разумеется не столько литературное, сколько общест­венно-историческое вообще явление. С другой стороны — соратники ран­него Маяковского по футуристическим выступлениям из этого опреде­ления, по-видимому, исключаются, так что границы «декаданса», даже и общественно-исторические, становятся неясны. Не включаются в него, как видно, и символисты — Блок и Белый (но не Брюсов). В результате тер­мин приобретает скорее морально-оценочный, чем исторический характер. Историко-литературный смысл отношения Маяковского к Блоку и Белому как к предшественникам остается необъясненным. Не выясненной исто­рико-литературно остается дальнейшая эволюция Маяковского, его путь к социалистическому реализму. В понятие это автором включается и револю­ционная романтика, что вполне закономерно, но что требует теоретического и исторического обоснования. Место же Маяковского в развитии социали­стического реализма, в ряду его деятелей, остается не освещенным.

Замечу еще, что небольшой абзац о ритмике Маяковского в ее отноше­нии к ритмике классической и к ритмике «декадентов» — вызывает ряд не­доумений теоретического и исторического порядка.

Автор нередко выдвигает гипотезы, которые сами по себе иногда кажутся удачными, но которые требуют прочного обоснования, а оно недостаточно или отсутствует вовсе. Так, например, откол Маяковского в молодости от непосредственной революционной работы объясняется тем, что «он хотел совершать революцию в искусстве, а искусство поставить на службу рево­люции». Данных, которые подтверждали бы это осознанное уже тогда на­мерение поэта — не приведено. Тезис о том, что ортодоксальные футуристы остались не удовлетворены трагедией «Владимир Маяковский», аргумен­тирован недостаточно — одним только письмом М. Матюшина, кстати ска­зать, довольно сдержанным. В иных случаях гипотезы психологического порядка, выдвигаемые автором, не вполне вяжутся с фактами, им же при­водимыми: таков эпизод о сближении И. Северянина с футуристами, кото­рый объяснен желанием литературного успеха. Но приведенные здесь же факты ясно говорят о том, что ни на какой успех в союзе с футуристами рас­считывать было нельзя; самая история популярности и признания Северя­нина в другом месте излагается иначе и точнее.

Замечания эти не меняют общего впечатления: работа А.Л. Дымшица представляет собою существенный вклад в литературу о Маяковском, и ав­тор ее имеет все данные быть удостоенным степени доктора филологиче­ских наук.

Доктор филологических наук профессор В. Гиппиус^[42]

 

Завершал чтение отзывов заведующий кафедрой русской литературы про­фессор Г.А. Гуковский. Он не только выступал сам, но и по ходу пытался под­водить итоги: от его выступления зависело многое, быть может, даже сам ис­ход голосования. Это понимал А.Л. Дымшиц, это понимал и Г.А. Гуковский. Кроме того, Григорий Александрович был более корректен еще по одной при­чине: успешная докторская защита была важна для университета, а для руко­водимой им кафедры — важна вдвойне. То есть, учитывая ситуацию, Г.А. Гуковский должен был остроумно и тонко хвалить, а не топить соискателя.

Отзыв о диссертации Александра Львовича Дымшица

«Основные этапы идейно-творческой эволюции Маяковского», представленной на соискание ученой степени доктора филологических наук.

Рукопись А.Л. Дымшица представляет собою обширную монографию, объе­мистый научный труд. Прежде всего, следует сказать, что самая тема этого труда представляется весьма актуальной как в научном, так и в непосредст­венно политическом смысле. Маяковский, «лучший, талантливейший поэт нашей советской эпохи» (И. Сталин), давно уже ждет своего исследователя. Наша школа, — высшая и средняя, — наша наука и критика остро нуждаются в серьезной монографии о Маяковском. А.Л. Дымшиц решился выполнить почетную и ответственную задачу, выдвинутую самой жизнью. Он проявил при этом смелость, достойную похвалы, т.к. тема его — трудна, и не иссле­дована, и не лишена специфической сложности изучения материала, столь близкого к нам хронологически.

Монография А.Л. Дымшица является первым крупным сводным на­учным трудом о Маяковском; в этом — несомненная заслуга автора перед советской литературой, советской культурой, вообще А.Л. Дымшиц собрал для своей книги очень большой материал; он исчерпывающе учел все, на­копленное в нашей науке и критике о Маяковском, весь обширный ме­муарный материал, — и прибавил к этому свои разыскания, прибавил и ма­териал, до сих пор не опубликованный или затерявшийся на страницах старых журналов и забытых сборников. К тексту диссертации добавлено приложение, содержащее публикацию ненапечатанных документов о Мая­ковском; и это приложение подкрепляет изложение книги, во всех разделах обоснованное солидным материалом.

Книга А.Л. Дымшица дает в основном правильное, убедительное изложе­ние идейной эволюции Маяковского и его творчества. Она принципиально разрешает ответственные методологические и политические проблемы, не­отделимые от изучения Маяковского. Книга А.Л. Дымшица написана с хо­рошей страстностью, с увлечением, с большой идейной убежденностью. Она написана живо, дает ряд ярких впечатлений читателю. А.Л. Дымшиц — опытный ученый и литератор, автор многочисленных уже работ по истории русской литературы XIX и XX веков, — и в то же время — критик, активно участвующий в жизни советской литературы. Его опыт исследователя и ли­тератора выгодно проявился в его книге.

Таким образом, диссертация А.Л. Дымшица представляет собою обшир­ное самостоятельное исследование на актуальную научную тему и, будучи изданной, она сыграет положительную в общем политико-воспитательную и культурную роль. Все это дает мне основания считать, что диссертация вполне может быть допущена к защите на соискание степени доктора фи­лологических наук.

Конечно, есть в книге А.Л. Дымшица ряд положений, вызывающих спор, есть в ней и существенные пробелы.

Пожалуй, самым первым и самым серьезным возражением является то, что, на мой взгляд, А.Л. Дымшиц несколько упрощает, схематизирует образ Маяковского. В книге есть элемент лакировки действительности. Сложный и противоречивый путь Маяковского представлен в ней слишком легким и «благополучным». Борьба Маяковского с пережитками мещанства в нашей стране, с враждебными течениями в области литературы приобретала не­редко острые формы, которые он переживал тяжело. Не надо скрывать это. А.Л. Дымшиц вообще имеет тенденцию умалчивать о том, что говорит о слож­ности и трудности пути поэта-новатора. Поэтому образ Маяковского в ряде разделов получается у него непохожим, нарисованным неполно и неточно.

Затем, в книге А.Л. Дымшица явно недостаточно уделено внимания и мес­та проблемам новаторства Маяковского, его стиля в самом широком смысле этого слова. Между тем, конечно, невозможно полноценно понять и осветить самое идейное содержание поэзии Маяковского без глубокого понимания его стиля, его поэтического метода. А.Л. Дымшиц сводит анализ стиля к до­вольно общим и неопределенным характеристикам, нимало не решающим вопроса. Отсюда опять-таки образ Маяковского получается неполным, и са­мая идейная глубина Маяковского оказывается не исчерпанной.

Стремление А.Л. Дымшица к упрощению и к сглаживанию противоре­чий и трудностей роста Маяковского приводит его к неправильным толко­ваниям отдельных вопросов историко-литературного характера. Так, на­пример, А.Л. Дымшиц напрасно заявляет в ряде мест, что Маяковский уже в период «Облака в штанах» решительно отказался от футуризма (напр. стр. 173). При этом А.Л. Дымшиц решает вопрос, — очень запутанный, — о взаимоотношениях Маяковского и футуризма, как уравнение с двумя не­известными, т.е. не выяснив предварительно достаточно точно и ясно ни идейно-политическую систему Маяковского, самого по себе, ни идейно- поэтической системы футуризма как литературного направления опреде­ленного периода. Надо было прежде всего определить сущность того но­вого, принципиального и идейного, что внес Маяковский в русскую жизнь, самую суть его творчества, а затем уже судить о близости его или об отсут­ствии близости его с теми или иными литературными течениями.

Та же тенденция к упрощению сказывается в работе А.Л. Дымшица и по стремлению умолчать о вопросах, требующих серьезного истолкования, нуждающихся в объяснении более сложном. Так, например, цитируя на стр. 248 стихи Маяковского о театре, А.Л. Дымшиц ничего не говорит о том, что Маяковский полемизирует в этом пассаже с МХАТ'ом и с чеховским ре­пертуаром, хотя это — совершенно ясно всякому читателю. Надо было объ­яснить, в чем заключалась причина и суть этой полемики, а не укрывать эту полемику с ненужной науке стыдливостью. Таким же образом А.Л. Дым- шиц упрощенно характеризует, например, позицию Аверченко, как якобы кадетского журналиста (стр. 180). Таким же образом А.Л. Дымшиц в плане лакировки Маяковского недоучитывает связей драматургии Маяковского с теми течениями в театре, которые теперь устарели.

Много места в своей книге А.Л. Дымшиц уделяет вопросам связи Мая­ковского с фольклором. Это — очень хорошо, и следует приветствовать по­становку этой проблемы автором диссертации. Но следует также сказать о том, что самая эта проблема недостаточно уточнена и углублена в диссер­тации; в ней не выяснено, какой именно фольклор использовал Маяков­ский, как он использовал его, в каком смысле он трактует фольклор. Ведь мы знаем, что у различных писателей, в зависимости от их мировоззрения, их социальной целеустремленности, использование фольклора приобретает различный, и иногда противоположный характер. Поэтому указание на связь Маяковского с фольклором в общем виде еще не может быть доста­точным для разрешения указанной проблемы.

Наконец, существенным недостатком книги А.Л. Дымшица является не­определенность, нечеткость примененной в ней историко-литературной терминологии. Так, даже основные термины, каковы напр. термины: реа­лизм и романтизм, — А.Л. Дымшиц применяет, не уточняя их смысла в его понимании, в его концепции. Между тем, при неопределенности пользова­ния этими терминами, самая мысль о сочетании в творчестве Маяковского романтических и реалистических элементов, как и мысль о движении Мая­ковского от романтизма к реализму — приобретает расплывчатость и теряет в обоснованности и убедительности.

Не останавливаюсь на некоторых мелочах, не имеющих принципиального значения, хотя иной раз они чувствительно сказываются на убедительности изложения. Так например, на стр. 203 — А.Л. Дымшиц приводит примеры комизма Маяковского, — и, к сожалению, все эти примеры без исключения не имеют никакого отношения к комизму: все это трагические образы.

Следует сделать оговорку: некоторые из отмеченных мною недостатков диссертации А.Л. Дымшица не являются только его грехом; они свой­ственны многим (и весьма многим) работам по истории литературы, по­являющимся у нас; так распространенной болезнью является неточность терминов, тенденция к упрощению и тому подобное. Однако, это обстоя­тельство не снимает, конечно, ответственности с А.Л. Дымшица и не дает нам права не замечать недостатков его работы.

Тем не менее, все указанные недочеты диссертации А.Л. Дымшица не мо­гут, с моей точки зрения, лишить его работу права на защиту и ее автора — на получение степени им искомой.

Доктор филологических наук профессор Г. Гуковский^[43]

 

После выступления официальных оппонентов было предложено выска­заться присутствующим. Единственным, кто пожелал воспользоваться кафед­рой, стал известный в первые пореволюционные годы литературный критик и горячий сторонник пролетарской поэзии А.Э. Свентицкий. По-видимому, он был тем самым «учителем из публики», о котором говорит Д.М. Молдав­ский, и он также не мог равнодушно отнестись к «лакировке» творческого пути поэта — ведь именно Свентицкий в своих выступлениях начала 1920-х го­дов пенял Маяковскому на примиренчество с чуждыми пролетариату тен­денциями в литературе^[44], обвинял его в «анархичности и чуждости револю­ционности», «реставрации мещанской лирики», называл «певцом провалив­шихся носов» и т.д.

И как раз после этого, по законам жанра, Александр Львович должен был бы, оставив ненадолго в стороне апломб начальственного литературоведа, по­благодарить выступивших, заострить внимание на внимательном изучении профессорами его работы, затем попытаться настоять на том, что большин­ство упущений в действительности не упущения, а лишь особенности его ме­тода и не имеют сколько-нибудь решающего значения, тогда как фактические неточности, за указания на которые премного благодарен, он обязательно ис­правит и т.д. и т.п. Пойди он по этому банальному пути — вечер бы закон­чился приготовленным застольем.

Но тут-то и произошло неожиданное. Можно даже сказать словами Ф.И. Тютчева — «А спорил — в жизни только раз — на диспуте магистра»; то есть А.Л. Дымшиц, привыкший быть хозяином положения, в своем ответ­ном слове быстро вышел за рамки научного диспута и начал обличать сво­их оппонентов, в одно мгновение превратившись из литературоведа в проку­рора. Причем не получилось даже перепалки — его заключительная речь носила характер приговора оппонентам. Карательная риторика диссертанта неминуемо отразилась на голосовании: из 27 присутствующих за присужде­ние докторской степени было подано только 13 бюллетеней, 9 дали «чер­няки», 5 членов ученого совета воздержались. Поскольку по Инструкции ВКВШ от 29 января 1938 года для принятия решения требовалось простое большинство голосов от числа присутствующих (при участии в голосовании не менее чем 2/3 от его утвержденного состава)^[45], то А.Л. Дымшицу не хва­тило для успеха всего одного голоса. Неожиданным решение было не только для присутствующих в зале, но и для самих членов ученого совета; именно по этой причине было принято компромиссное решение: «На основании ре­зультатов голосования — представить на рассмотрение ученого совета ЛГУ вопрос об утверждении А.Л. Дымшица в ученой степени доктора филологи­ческих наук»^[46].

Хотя диссертационное дело не содержит стенограммы прений, подробно­сти того дня, а также его последствия подробно описаны в письме парторга факультета Е.И. Наумова — будущего доктора наук и специалиста по творче­ству В.В. Маяковского, которое тот направил в Москву находившемуся там директору Пушкинского Дома П.И. Лебедеву-Полянскому 23 марта 1941 года.

Уважаемый Павел Иванович!

Вам пишет секретарь партийного бюро филологического факультета Лен. Гос. Университета Наумов. Обращаюсь к Вам по очень серьезному вопросу, в разрешении которого Ваш совет старого коммуниста и опытного литера­турного работника просто необходим. Мне передали, что по этому вопросу к вам обратился секретарь партбюро ИРЛИ Академии наук^[47] и я посчитал необходимым присоединить к его просьбе и мою, т.к. положение весьма серьезно и совет старшего товарища укажет нам путь правильного больше­вистского к нему подхода.

Я не знаю содержания письма секретаря партбюро ИРЛИ и поэтому из­ложу Вам суть дела, хотя возможно, что оно Вам уже известно по упоми­наемому мною письму.

Несколько дней назад Александр Львович Дымшиц защищал свою докторскую диссертацию на тему «Основные этапы идейно-творческого развития Маяковского». Защита проходила на филологическом факультете Университета. Официальными оппонентами были: Гуковский, Гиппиус и Эйхенбаум. Все трое предложили считать работу Александра Львовича заслуживающей докторской степени, но подвергли ее весьма жесткой кри­тике, в особенности Эйхенбаум. Выступление Эйхенбаума содержало много верных и серьезных упреков по адресу Александра Львовича (избежание им сложных узловых проблем в творческом пути Маяковского), но в нем было и неприемлемое для нас коммунистов (например, в корне неверная трактовка «Разговора с фининспектором», где, по утверждению Эйхенбау­ма, фининспектор выступает как некий собирательный образ противостоя­щий Маяковскому). Гуковский в своем выступлении отмечал у Дымшица лакировку Маяковского и одностороннюю прямолинейность в трактовке его творческого пути.

В своем резком заключительном слове Дымшиц во многом отклонился от полемики по существу вопросов, затронутых оппонентами (отношение Маяковского к символизму и футуризму) и, извинившись перед Эйхенбау­мом за откровенный разговор, взял под сомнение его политическое лицо.

Его заключительная речь во многом способствовала результатам голо­сования, которое оказалось следующим: за — 13 человек, против — 9, воз­держалось — 5.

Через день после этого заведующий отделом вузов горкома ВКП(б) т. [Г.Ю.] Певзнер вызвал к себе директора ЛГУ^[48], меня, Канаева^[49] и некоторых других товарищей, и здесь было принято следующее решение: сделать все возможное для того, чтобы диссертация была утверждена ученым советом университета и созвать партийное совещание коммунистов ИРЛИ с ком­мунистами филологического факультета для обсуждения этого вопроса. Было признано, что первая докторская диссертация о Маяковском почти что не прошла по вине коммунистов ИРЛИ и филфака ЛГУ, которые не следили за ходом работы над ней и которые не поддержали Дымшица на самой защите и не выступили против утверждений Эйхенбаума. Было ре­шено также для представления диссертации ученому совету университета назначить комиссию в составе трех человек. т. Певзнер предложил в состав комиссии ввести Вас в качестве председателя, но после возражения, сде­ланного секретарем партбюро ИРЛИ, остановились на следующем составе: Пиксанов, Десницкий, Жирмунский.

Партийное совещание решено созвать первого апреля этого года в 6 ча­сов вечера в кабинете ректора университета. По поводу всего этого суще­ствуют в среде коммунистов самые разные мнения: одни утверждают, что работа Дымшица заслуживает степени доктора (Мейлах и другие това­рищи из ИРЛИ), другие отрицают за работой Дымшица это достоинство, признавая необходимость ее напечатания для широкого читателя (я и дру­гие члены ученого совета филологического факультета, являющиеся чле­нами ВКП(б)); некоторые рассуждают так: работа степени доктора не заслуживает, но если ее представили к защите, то нужно было поддержать Дымшица, т.к. тема в политическом отношении весьма острая (О. Цехновицер) и проч.

Хотя я твердо уверен, что работа Дымшица степени доктора не заслужи­вает, так как слишком поверхностна для этого, меня беспокоит отсутствие у коммунистов единодушного мнения по этому вопросу. Вопрос ослож­нился тем, что некоторым коммунистам, которые отказываются видеть в работе Дымшица докторское исследование, приписывается обвинение в том, что они якобы плетутся в хвосте у формалистов, в частности — Эйхен­баума. Это, конечно, спекуляция, но могущая найти своей резонанс. Как ви­дите, положение весьма сложно и требует авторитетного вмешательства. Ваше присутствие на партийном совещании первого апреля мне представ­ляется абсолютно необходимым, оно будет весьма ответственным, — будут присутствовать товарищи из горкома ВКП(б), для которых, я думаю, Ваше мнение будет таким же веским, как и для нас.

С коммунистическим] приветом Наумов^[50].

 

Таким образом, скандал не только прогремел на весь Ленинград, но и сразу приобрел политическую окраску. Партийное собрание Пушкинского Дома и филологического факультета ЛГУ 1 апреля не состоялось^[51], поскольку уже 21 марта было созвано заседание ученого совета университета:

СЛУШАЛИ: Ректор П.В. Золотухин предлагает создать комиссию для рас­следования дела с защитой докторской диссертации А.Л. Дымшица из сле­дующих лиц: проф. Н.К. Пиксанова, председателя, проф. В.М. Жирмун­ского и проф. В.А. Десницкого.

ПОСТАНОВИЛИ: Предложение ректора утвердить; просить комиссию оз­накомится с делом и о результатах доложить на следующем заседании уче­ного совета^[52].

 

Поскольку основные претензии А.Л. Дымшица в ответной речи были об­ращены к Б.М. Эйхенбауму, то именно Борис Михайлович обвинялся в про­вале защиты. 6 апреля он писал редактору Детгиза Г.Л. Эйхлеру:

Вы, по-видимому, еще не слыхали об истории с диссертацией А.Л. Дымшица о Маяковском, которая разыгралась 18 марта и последствия которой до сих пор не исчерпаны. Писать об этом трудно, п[отому] ч[то] дело очень сложное. Я оказался под ударом — и уже пошли всякие кривотолки; из раз­ных щелей вылезли поседевшие змеи и стали шипеть, что в моей статье о Тынянове (которая Вам понравилась)^[53] — формализм, идеализм и пр., что я не раскаялся и т.д. Нервы у меня сейчас в отчаянном состоянии — ничего не хочется делать, противно ходить в Институт.^[54]

 

Шанс исправить положение представился 18 апреля — ровно через месяц после защиты. В этот день общий ученый совет ЛГУ должен был принять ре­шение, либо осудив своих коллег на филологическом факультете и проголо­совав за присвоение А.Л. Дымшицу докторской степени, либо оставив перво­начальное решение без изменений. Члены созданной комиссии старательно пытались выполнить все указания руководства, но вряд ли стоило рассчиты­вать на положительный исход. Приведем сухие строки протокола:

СЛУШАЛИ: О присуждении Дымшицу Александру Львовичу ученой степени доктора филологических наук на основании защиты 18 марта 1941 г. диссер­тации на тему: «Основные этапы идейно-творческой эволюции Маяковского».

Председатель комиссии, выделенной ученым советом университета 21 мар­та с.г., чл.-корр. АН СССР проф. Н.К. Пиксанов докладывает о выводах, к которым пришла комиссия на основании рассмотрения представленных ей материалов. Комиссия считает, что автор диссертации «Основные этапы идейно-творческой эволюции Маяковского» А.Л. Дымшиц заслуживает присуждения ему докторской степени.

В обмене мнениями принятии участие чл.-корр. АН СССР проф. В.М. Жир­мунский и проф. В.А. Десницкий.

ПОСТАНОВИЛИ: На основании результатов тайного голосования (за — 27 голосов, против — 20, воздержалось — 17, не использовано — 1 бюлл., не­действ. — 1 бюлл.) ученый совет университета не считает возможным при­судить А.Л. Дымшицу ученую степень доктора филологических наук^[55].

 

Но даже это решение можно было изменить, особенно с учетом того обсто­ятельства, что Дымшиц тем временем продолжил восхождение по номенкла­турной лестнице. В конце мая состоялось отчетно-выборное собрание ЛО ССП, где А.Л. Дымшиц выступил с критикой Правления ленинградской пи­сательской организации, констатировав, что «вопросы идейно-политического воспитания писателей все же не заняли в деятельности правления должного места»^[56]. Результатом было следующее: уже 29 мая он избирается в новый состав правления^[57], а в начале июня — в Президиум правления ЛО ССП^[58]. Такие кадровые перемещения, в результате которых он оказался одним из руководителей ленинградских писателей, не могли происходить без соответ­ствующих указаний горкома и ЦК. Именно силами партийных органов, в на­рушение всяких правил, проваленную диссертацию оказалось возможным направить через ВКВШ — специальным приказом ВАКа — на заключение еще одного полномочного ученого совета.

Но началась война, и А.Л. Дымшиц ушел на фронт политработником — в звании батальонного комиссара он активно участвовал в издании фронто­вых газет^[59]. Диссертация же продолжила свое путешествие: 7 июля 1941 года она была официально передана из ВКВШ в ученый совет МИФЛИ им. Н.Г. Чернышевского^[60].

Эвакуация этого вуза не позволила ученому совету рассмотреть диссерта­цию в Москве, а когда институт начал работу в Ашхабаде, то последовало — в декабре — распоряжение правительства о включении его в состав эвакуи­рованного МГУ. Работу вновь организованного филологического факультета удалось наладить только к лету 1942 года, и до диссертации А.Л. Дымшица дело тогда не дошло. Когда же работа факультета наладилась, то до этой дис­сертации никому уже не было дела; письма А.Л. Дымшица с фронта мало по­могали. Секретарь совета сетовала, что в их распоряжении был только один экземпляр текста, а отзыв первого оппонента — профессора Л.И. Тимофе­ева — был закончен только в конце марта 1943 года^[61], после чего текст пере­шел для отзыва к профессору Н.А. Глаголеву.

Если бы А.Л. Дымшиц не был на фронте, то дело бы шло своим чередом — с 1943 года начались многочисленные защиты в эвакуированных вузах, а к 1944 году погоня за количеством успешно выполненных диссертаций при­няла такой размах, что по поводу очередной докторской защиты по литера­туроведению профессор МГУ С.Б. Бернштейн записал в дневнике: «При со­временном порядке можно защищать успешно всякую дрянь, так как никто из оппонентов работы не читает»^[62]. Но А.Л. Дымшиц к тому времени уже не имел возможности воздействовать на процесс, и дело остановилось. Его можно было возобновить и после войны, но А.Л. Дымшиц не был демобили­зован: в звании подполковника он вошел в политуправление Группы совет­ских оккупационных войск в Германии, а 6 декабря 1945 года был назначен начальником отдела зрелищных предприятий Советской военной админист­рации в Германии, а затем и начальником всего отдела культуры СВАГ^[63].

Демобилизован А.Л. Дымшиц был лишь 10 марта 1949 года — к тому вре­мени не только наука о литературе продвинулась вперед, но и серьезнейшим образом изменилась политическая обстановка: его возвращение в СССР сов­пало с апофеозом идеологической кампании по борьбе с космополитизмом, что было отнюдь не подспорьем в деле защиты докторской, да и сам А.Л. Дым- шиц увлекся к тому времени немецкой литературой.

Но, вдохнув родного ленинградского воздуха, Александр Львович разра­зился статьей «Маяковский против низкопоклонства перед Западом»^[64], а также выступил в Доме писателя с докладом, который «был посвящен ха­рактеристике Маяковского как борца против низкопоклонства перед ино­странщиной, против формализма и космополитизма»^[65] — то была его лебе­диная песня как исследователя творчества главного поэта эпохи социализма. Доктором филологических наук он станет много позднее, в 1966 году, как филолог-германист, и уже не пойдет по зыбкому пути написания диссер­тации — ученый совет ИМЛИ имени Горького присвоит ему степень «по со­вокупности» работ^[66].