Конференция «Память, религия и революция»

(Кембридж, Великобритания, 3 октября 2011 г.)

 

Однодневная конференция «Память, религия и революция» состоялась 3 октября 2011 года в Кембриджском университете в рамках международного научно-ис­следовательского проекта «Война памяти: культурная динамика в Польше, Ук­раине и России». Антропологи, историки, литературоведы, политологи и социо­логи из Великобритании, США, России и Восточной Европы собрались вместе, чтобы выяснить взаимоотношения между тремя точками концептуального тре­угольника «память — религия — революция». Как указал Саймон Франклин во вступительном слове, эти понятия по отдельности хорошо известны, но их слож­ные взаимосвязи до сих пор представляют загадку для ученых.

Юрий Слезкин (Беркли), открывший утреннее заседание докладом «Являлся ли большевизм религией?», обратился к истории обитателей Дома на набережной, ставшего символом первого поколения советской элиты. В изученных докладчи­ком письмах и документах того времени проявляется вера в Провидение (исто­рию), в развращение мира (капитализмом), в решающее сражение (революцию) и в коллективное спасение (мировой коммунизм). Слезкин привел разные опре­деления понятия «религия» и выдвинул тезис, согласно которому большевизм можно считать частным случаем милленаризма, так как большевики делали упор на конец света, что должен произойти еще при их жизни. А что делать милленаристам, если конец света все же не наступает? Можно пытаться заставить проро­чество сбыться; заявлять, что оно уже сбылось, или же примириться с затянув­шимся ожиданием его осуществления. Большевики упорно пользовались всеми этими тактиками, но в конце концов их вера не пережила идеологию. Этот пара­докс докладчик объяснил тем, что, во-первых, марксистское пророчество было слишком научным и поэтому легко фальсифицировалось; во-вторых, большевики продолжали руководить экономикой даже после того, как стало понятно, что про­рочество не сбудется; в-третьих, марксистская теория отталкивалась от мирского, а не от трансцендентального; в-четвертых, в отличие от «подлинных» религиоз­ных культов большевики не обладали специальными таинствами, касающимися рождения, свадьбы, смерти и регуляции семейной жизни. По словам докладчика, большевизм — милленаристская секта, которой удалось захватить власть в ог­ромной империи, и это явление исторически уникально. В завершение доклада было высказано предположение, что если бы большевики основали свою милленаристскую секту, например, в Массачусетсе, то она стала бы организованной, толерантной религией со своими ритуалами, вполне совместимой с либеральной демократией.

Лори Манчестер (Аризона) посвятила доклад «Как религиозные корни револю­ции 1917 года в России сбивают с пути ученых» анализу вклада поповичей в рус­скую революцию. По словам докладчицы, активное самосознание русской интел­лигенции и присущее ей представление о необходимости спасения народа было вызвано к жизни, в первую очередь, под влиянием сыновей священников: попо­вичи бросали обучение в семинарии, чтобы заботиться не только о душе человека, но и о его уме и теле. Можно сказать, что они представляли собой радикальное движение, чья цель была одновременно антиклерикальной и антизападной. До­кладчица признала, что влияние поповичей больше всего проявилось в февраль­ской революции. Сверх того, по ее словам, это движение было настолько сильно, что если бы революции в 1917 году не случилось, то эта энергия, возможно, вы­лилась бы в реформацию православной церкви. Тот факт, что зарубежные исто­рики уделяли недостаточное внимание детям священников, Манчестер объ­ясняет, среди прочего, влиянием российской историографии XIX века, чьи герои, прежде всего, — разночинцы. В заключение докладчица рассмотрела восприятие поповичей в культурной памяти России: большинство посвященных им (в пер­вую очередь, Добролюбову и Чернышевскому) книг вышло в 1970-е годы: почти в каждой из них анализ формирования этих людей заменяли изображенные с осо­бой любовью картины бедного деревенского детства. При этом в наши дни эта тема практически не разрабатывается в научной литературе, хотя местные изда­ния и музеи активно занимаются исторической памятью поповичей (впрочем, всегда в духе национального патриотизма).

Александр Эткинд (Кембридж) завершил утреннюю секцию докладом «Сек­ты, революция и память: инструментализация амнезии», в котором описывался образ жизни русских сектантов XIX века — хлыстов, молокан, штундистов, бегу­нов, духоборцев — и студенческие «хождения в народ» 1870-х годов, часто при­водившие к взаимодействию с этими сектантскими общинами. Докладчик утвер­ждал, что «хождения» начались под прямым влиянием публицистических сочинений А.П. Щапова, в которых сектантской среде уделялось исключительное внимание. При этом фигура Щапова осталась в тени Чернышевского и Герцена, а вместе с ним забыли и о сектантах, будораживших умы первого поколения на­родников. Причину этого можно видеть в стремлении русских революционеров и, позднее, советских историков представить большевизм передовым явлением современности, чуждым любым формам архаической религии.

Каролайн Хемфри (Кембридж) в докладе «Революция, исключение, отлучение от церкви: старообрядцы Забайкалья» выдвинула тезис, согласно которому наи­более близкие в типологическом смысле предшественники русских революцио­неров — старообрядцы. Конечно, они не были революционерами в строгом смысле слова, но их вера в конечном итоге вела к социальной реформе и револю­ции. Со времен раскола количество старообрядческих общин только увеличива­лось, так как малейшее теологическое несогласие вызывало в их рядах новое дробление; часто расколу внутри общины способствовал и образ жизни ее членов. Докладчица утверждала, что духовные ценности старообрядцев, вопреки сложив­шемуся мнению, самостоятельны, наделены творческой силой и постоянным стремлением к развитию. Согласно Хемфри, наблюдения за постепенной и в то же время постоянной революцией старообрядцев может помочь в создании новой парадигмы анализа русской революции.

Олег Хархордин (Санкт-Петербург) в своем выступлении рассмотрел текущие дискуссии о религиозных корнях советской практики партийных чисток. Отвечая своим российским и зарубежным критикам, докладчик подтвердил, что револю­ция 1917 года привела к радикализации старинного обряда «исповеди», предметом которой являлась теперь не христианская совесть, а коммунистическая личность.

Следующий докладчик, Харалд Выдра (Кембридж), обратился к истории польского движения «Солидарность». По мнению докладчика, события 1980 года следует сравнивать с Октябрьской революцией не в плане исхода, а в плане ду­ховного содержания. Деятельность движения «Солидарность» в итоге привела к консервативной «антиреволюции», которая также предполагала для своих участников своего рода «религиозное обращение» — так же, как и русская рево­люция 1917 года.

Алексей Юрчак (Беркли) представил доклад «Два тела Ленина: тайная наука коммунистического суверенитета». Начав с дискуссий о необходимости захоро­нения тела Ленина, докладчик перешел к истории его бальзамирования, к тому, что руководило властями, принявшими такое решение, и к технологическим аспектам этого процесса. Согласно докладчику, посмертное бытие ленинского тела для истории Европы уникально, но все-таки можно указать на один более ранний прецедент. Так, в Новое время сформировалось понятие «двух тел ко­роля»: после смерти короля изготовлялась эффигия, изображающая умершего и заострявшая параллельное существование его смертного (природного) тела и веч­ного тела — тела политика. Двойное тело обладало суверенитетом во время меж­дуцарствия. По предположению докладчика, этот обряд следующим образом со­относится с советской эпохой: во-первых, еще живого Ленина советские власти, с одной стороны, изолировали от общественной жизни, а с другой стороны, ка­нонизировали его образ; во-вторых, были введены своего рода «два порядка ви­димости» — тело Ленина всегда находилось перед народом, а тайны сохраняющих это тело процедур принадлежали узкому кругу экспертов и членов партии. Од­нако существуют и отклонения от этой тактики двух тел: во-первых, второе (фик­тивное) тело Ленина физически было заключено в том же самом физическом теле, а во-вторых, выставление фиктивного тела проводилось не в эпоху между­царствия (как в соответствующей исторической практике), а на длительный срок. Последняя часть доклада была посвящена научному коллективу, занимающемуся сохранением тела Ленина: как известно, для бальзамирования тела Ленина была разработана уникальная наука, с развитием которой потенциально может быть связан прогресс медицины как таковой. Последнее обстоятельство — еще один аргумент против захоронения тела вождя.

Завершила конференцию Джули Федор (Кембридж), обратившаяся к отноше­ниям между чекистами и священниками-диссидентами. Героем доклада стал отец Дмитрий Дудко (1922—2004) — прогрессивный православный священник, кото­рого заставили выступать с публичным раскаянием и отречением от своих преж­них взглядов по центральному советскому телевидению в 1980 году. Дудко, таким образом, стал символом могущества КГБ. Многие из бывших сторонников в вось­мидесятые годы отвернулись от священника, а после распада СССР он стал со­трудничать с праворадикальной газетой «Завтра», на страницах которой делился с читателями своими симпатиями к советскому проекту. Это привело к новым дебатам о моральной допустимости сотрудничества с советскими органами гос­безопасности. На материале статей и мемуаров Дудко, где он размышляет об от­ношениях со следователями и сотрудниками КГБ, докладчица проследила также возникновение образа чекиста как своего рода «ангела-хранителя» и священного защитника российской государственности.

Джуди Браун