Научное дерби в Челябинске

 

«СМЕХОВАЯ КУЛЬТУРА В РОССИИ XVIII—XX вв. (МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫЕ ПОДХОДЫ, ПРОБЛЕМЫ, ПЕРСПЕКТИВЫ)»

(Челябинск, 7—8 октября 2011 г.)

 

«ИСТОРИЯ И ИСТОРИКИ В ПРОСТРАНСТВЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ И МИРОВОЙ КУЛЬТУРЫ XVIII — НАЧАЛА XXI вв.»

(Челябинск, 17— 19 ноября 2011 г.)

 

В отличие от столицы, где публика избалована обилием мероприятий различного уровня, в регионах крупные конференции проходят нечасто и привлекают к себе пристальное внимание. Так получилось, что осенью 2011 года в Челябинске со­стоялись две международные конференции. Интерес вызывает не только такое хронологическое совпадение, но прежде всего разница в подходах к тематике и проведению мероприятий. Поэтому помимо идей, которые обсуждались на каждой из них, в обзоре внимание будет уделено культуре провинциальных конференций.

В Челябинской области действует четыре исторических факультета и два дис­сертационных совета, что делает концентрацию специалистов в регионе весьма плотной. Основной центр тяжести сосредоточен в Челябинском государственном университете и Южно-Уральском государственном университете. И в том и в другом вузе существует группа исследователей, которую можно обозначить как лидерскую. В ЮУрГУ это Центр культурно-исторических исследований факуль­тета права и финансов, в который входят О. Нагорная, Ю. Хмелевская, О. Никонова, возглавляет его И. Нарский. В значительной степени это бренд челябинских гуманитарных исследований, поскольку каждый из членов Центра успешно реа­лизует собственные проекты, а вместе они провели несколько конференций, ко­торые получили широкий резонанс за пределами города^[1].

В ЧелГУ пока нет четко оформленного коллектива, он находится в стадии ста­новления. Н. Алеврас формирует вокруг себя группу молодых историков, зани­мающихся проблемами историографии, это, прежде всего, Ю. Краснова и Н. Гри­шина. Таким образом, в первом случае речь идет о формальной структуре, которая объединяет людей с различными интересами, но разделяющих схожие методоло­гические установки и реализующих крупные проекты. Во втором случае в основе лежит общность проблемного поля, где каждый действует исходя из собственных предпочтений, и консолидировать усилия пока не получается. Возможно, опыт проведения конференции станет катализатором, который способствует складыва­нию прочной структуры и в ЧелГУ.

К сожалению, в обоих случаях можно констатировать, что местное историче­ское сообщество осталось равнодушным к конференциям. Хотя одной из основных целей подобных мероприятий является стимулирование исследователей через об­мен опытом с коллегами, конференции не вызвали у челябинских историков ин­тереса — гостей, за редким исключением, не было.

Конференция «Смеховая культура в России XVIII—XX вв. (Междисциплинар­ные подходы, проблемы, перспективы)» была проведена при поддержке Франко- российского центра общественных наук в Москве. Особенностью конференции Центра является подбор участников через систему предварительных приглаше­ний, таким образом, происходит своеобразная селекция, целью которой является повышение общего уровня докладов. Складывается небольшая группа историков, выступающих в роли костяка, к которым добавляются гости из разных городов России и из-за рубежа. Обратной стороной такого подхода является участие в конференциях Центра одних и тех же исследователей.

Конференция была разбита на три секции: 1) «Смех и смеховая культура как теоретико-философская проблема и коммуникативная практика»; 2) «Репрезен­тации смеха»; 3) «Смех как средство контроля, сопротивления и приспособле­ния». Каждая из секций планировалась не очень большой по объему, в итоге, в силу неявки части участников, заседания оказались непродолжительными. Среди докладчиков были: В. Сыров (Томск), Г. Риттершпорн (Париж), В. Неве- жин (Москва), О. Бессмертная (Москва), В. Познер (Париж), Т. Шиллинг (Бер­лин), Н. Чернова (Магнитогорск), В. Токарев (Магнитогорск), Н. Макарова и А. Макаров (Магнитогорск), А. Регамэ (Париж), А. Фокин (Челябинск)^[2].

Основной тренд, который выявился еще до начала работы, во время вступи­тельных слов, можно обозначить как противостояние «экзотического» и «неэкзо­тического» восприятия темы конференции. Многие коллеги, работающие в рам­ках «традиционной» истории, и чиновники от науки воспринимают смех скорее как забавный казус, чем как серьезный объект изучения. Несмотря на множество разнообразных «поворотов», которые фактически сняли все ограничения на объ­екты исследования, следует признать, что большинство историков, особенно в ре­гионах, принадлежит к «неповернувшему большинству». Таким образом, одной из главных целей конференции была легитимация, по крайней мере в Уральском регионе, изучения историками смеха.

Первая секция должна была заполнить методологическую лакуну. Исследо­вательский инструментарий, хорошо разработанный в смежных дисциплинах, у историков практически отсутствует. Это не позволяет исследователям смеха из числа историков найти общий язык между собой, фактически каждый раз они вынуждены заниматься изобретением велосипеда. Филология и социология имеют более разработанные методы исследования смеха, но возникает вопрос о возможности их применения к историческому материалу. Например, концепция карнавала М.М. Бахтина, одна из самых цитируемых в этой области, опирается на ограниченный круг источников в рамках отдельной эпохи. Автоматическое ис­пользование ренессансной «смеховой культуры» для изучения иных историче­ских периодов может рассматриваться как спорный подход. Говоря о советском смехе, Г. Риттершпорн отмечал, что понимание юмора и карнавала как оппози­ции власти не всегда верно, поскольку многие шутники не были противниками режима, а активно его поддерживали. Возможно, обсуждение было бы более про­дуктивным, если бы на конференцию смогли прибыть участники, не принадле­жащие к историческому цеху.

Еще одной важной проблемой, которую обсуждали в рамках секции, был во­прос о том, насколько точно историк может интерпретировать то или иное вы­сказывание как комическое. Анализируя сталинские застолья, А. Невежин поста­вил перед слушателями вопрос о возможности корректного понимания реплик И. Сталина и его окружения как шуточных. Как людям подчас сложно понять инокультурные шутки, так и историку не всегда под силу разобраться в тонкостях юмора другой эпохи.

Далее фокус внимания переместился на проблему репрезентации смеха. Лю­бая эмоция не может существовать сама по себе, а нуждается в механизмах транс­ляции. Одним из самых действенных каналов массовой коммуникации в XX веке становится кинематограф. В своих докладах В. Познер и О. Бессмертная рас­сматривали становление отечественного довоенного кинематографа, прежде всего жанра комедии. Так, было отмечено, что если первоначально за образец брали французские фильмы с их юмором и трюками, то в дальнейшем происходит пе­реориентация на голливудские стандарты. Эталоном смешного фильма стано­вится музыкальная комедия, образцовым примером которой служит фильм «Ве­селые ребята». Первоначальная версия киноленты существенно отличалась как по содержанию, так и по характеру юмора. Но в силу предпочтений публики и властных структур на экраны вышла переработанная версия, более близкая со­ветским нарративным практикам. И. Нарский продолжил тему стимулирования веселья в СССР, обратившись к самодеятельным танцевальным коллективам. Используя различные механизмы, призванные продемонстрировать радость и ве­селье населения, власть старалась закрепить мысль об успешности советского строя. При этом данные формы, в частности народные танцы, адаптировались на­селением и превращались в инструменты частного эмоционального удоволь­ствия. Ю. Хмелевская, используя воспоминания одного из сотрудников ARA, ин­терпретирует его иронию по отношению к советским реалиям как своеобразную демаркационную линию, которая позволяла уложить новую информацию в су­ществовавшие рамки.

Главный вопрос, который возник в ходе обсуждения представленных докла­дов, был связан с особенностями советской смеховой культуры. Инерция тота­литарного подхода побуждает историков говорить о том, как власть использует смех для достижения своих целей. При этом сложно представить себе госу­дарство, одной из целей которого было ввергнуть своих граждан в уныние и тоску. Начиная с глубокой древности и кончая современными демократиями, власть ис­пользует различные способы, в том числе и смех, чтобы мобилизовать население. Таким образом, вопрос о том, насколько советский смех являлся тоталитарным, остается дискуссионным. Необходимо более глубоко как с методологической, так и с источниковой точки зрения подходить к проблеме «советского», отказавшись от одномерного восприятия исследуемого феномена.

Третья часть конференции была посвящена формам использования смеха ради достижения определенных целей. В этом блоке численно доминировали участ­ники из Магнитогорска, которые представили два доклада, построенных на одном и том же материале. Сборник карикатур «Крокодил на Магнитострое» и иллюст­рации в местной прессе позволили Н. Черновой, Н. Макаровой и А. Макарову опре­делить, с какими проблемами и трудностями пытались бороться с помощью смеха на социалистической стройке. В. Токарев обратил внимание на забытые советские драмы, созданные по госзаказу по итогам польской кампании 1939 года. Польша выступала как некая противоположность СССР, и фигура пана Дизмы олицетво­ряла это противопоставление. Таким образом, смех подчеркивал неизбежность очередного раздела Польши и делал его нормальным. Т. Шиллинг продолжил тему «сталинского юмора» и указал, что смех может не только разрушать традици­онные устои, как в случае с карнавалом, но и быть формой деспотического гос­подства. А. Фокин выступил со схожей мыслью: смех может быть средством под­держки власти. Изучив стенограммы трех съездов КПСС хрущевской поры, он сделал вывод о том, что ремарка «смех в зале» выражала особую социальную эмо­цию, которая проходит через множество фильтров, и объединяла участников в едином акте смеха, тем самым фокусируя их на нужной теме. Финальным докла­дом стало выступление А. Регамэ о современном комедийном сериале «Наша Russia», образы которого нашли отражение в массовом сознании. Так, два выходца из Средней Азии, Равшан и Джамшут, олицетворяют в современной России всех рабочих-мигрантов. При этом данные комические маски используют как против­ники, так и сторонники гастарбайтеров.

Подводя итоги работы конференции, участники выделили наиболее важные аспекты изучения смеха в историческом ракурсе: 1) насколько смех может спо­собствовать нормализации исторических персон; 2) приводит ли изучение «то­талитарного смеха» к тому, что он начинается восприниматься как нечто обыден­ное, не выходящее за рамки нормы; 3) отличается ли смеющийся диктатор от смеющегося столяра или дворника.

Большинство участников выразили согласие с тем, что при исследовании со­ветского прошлого, даже сквозь призму смеха, основной акцент делается на ста­линскую эпоху, что можно увидеть даже в названиях докладов.

Традиционные методы исследования приводят к тому, что историки почти всегда редуцируют эмоции, в том числе и смех, к тексту, тем самым игнорируя богатый спектр проявления чувств. В рамках конференции только говорили о смехе, но не оперировали изображениями и не обращались к исследованию зву­ковых реализаций смеха. Таким образом, именно в раскрытии смеха как ком­плексного явления можно видеть дальнейшую перспективу его изучения.

Но именно дальнейшая судьба этой темы является ахиллесовой пятой конфе­ренции. Несмотря на хорошую организацию, продуктивную дискуссию и тради­ционно прекрасно изданный сборник статей, который ожидается немногим позже, представляется, что, в отличие от других мероприятий Центра, тема смеха вряд ли оказалась легитимированной в глазах местного исторического сообщества. Если темы памяти, локальной и визуальной истории приводили к всплеску иссле­дований разного уровня — от курсовых работ до докторских диссертаций, то об­ращение историков к смеху по-прежнему будет вызывать в лучшем случае ух­мылку со стороны коллег, а в худшем — откровенное непонимание и отторжение.

Несколько иначе представителями исторического факультета Челябинского го­сударственного университета была организована конференция «История и исто­рики в пространстве национальной и мировой культуры XVIII — начала XXI вв.». Совместно с ИВИ РАН и РОИИ они провели мероприятие, собравшее устойчи­вую группу исследователей для обсуждения уже хорошо известных тем. Если кон­ференция о смехе ориентировалась на складывание микрогруппы исследователей, то это мероприятие — на поддержание уже сложившегося сообщества. Доклады участников были сгруппированы в пять секций: 1) «"Подвижный фронтир": ме­тодологические и теоретические основания историографического знания. Исто­рия истории vs. история науки: возможности и пределы взаимодействия»; 2) «Со­творение историка: опыт подготовки и механизмы становления ученого. Ремесло историографа: исследовательский инструментарий и проблемы преподавания»; 3) «Сообщества историков: исследовательские, коммуникативные, поведенческие стратегии и практики»; 4) «Личность историка и вызовы времени: творчество и модели поведения в социуме и научном сообществе»; 5) «Образы истории: кон­струирование и презентация прошлого в науке, искусстве, исторической памяти». Как видно, тематика весьма широкая. Это было сделано для того, чтобы дать воз­можность выступить исследователям, прежде всего из Челябинска, сфера интере­сов которых непосредственно не связана с историографией. Многие из выступав­ших были аспирантами, для которых участие в данной конференции должно стать важным опытом. Таким образом, историографическая конференция являлась бо­лее открытой, чем конференция по смеху, для которой проводился предваритель­ный отбор, но и более размытой, поскольку сложнее было консолидировать уси­лия. Разнообразие материала приводило к тому, что часть участников, вместо того чтобы внимать очередному докладу на секции, беседовала в коридоре.

Среди докладов можно выделить две группы выступлений: первая была по­священа общим проблемам историографии, вторая касалась частных случаев. Признаюсь, что для меня менее многочисленная теоретическая группа представ­ляла значительно больший интерес, чем разбор того или иного факта биографии различных историков. Именно в анализе тенденции развития истории как си­стемы знаний, синтезе с методологией истории, на мой взгляд, кроется будущее историографии как направления.

Вопрос о том, как соотносятся два понятия — «историография» и «история исторической науки», обсуждали сразу, еще в рамках пленарного заседания. Не­формальный лидер конференции Л. Репина (ИВИ РАН) в своем выступлении уде­лила значительное внимание проблеме и задала тон дальнейшему обсуждению. Оттолкнувшись от личного опыта выбора стратегии для формирования материала в учебное издание, Лорина Петровна рассуждала о преимуществах и недостатках традиционного подхода к историографии и истории исторической науки.

Еще одной важной темой, поднятой на пленарном заседании и в дальнейшем проходящей через всю конференцию, был вопрос о том, как сообщество историков, прежде всего российских, реагирует на разнообразные повороты в гуманитарном знании. Про интеллектуальные страсти вокруг методологических поворотов го­ворила М. Лаптева ( Пермский ГУ). Одной из целей всех поворотов была попытка преодоления дифференциации различных областей знаний, которая началась еще в эпоху Просвещения. В результате произошел разрыв другого порядка: между теми, кто принял установки поворотов, и теми, кто тяготеет к традиционным ис­торическим методам. Сейчас, по мнению докладчика, возникает еще один пово­рот — «прагматический», который тесно связан с творчеством П. Рикёра.

В. Корзун (Омский ГУ) в своем выступлении представила некоторые итоги работы коллектива историков из Омска, изучающих коммуникативное поле оте­чественной исторической науки XX в. В результате было выделено восемь кри­териев, которые могут быть положены в основу разнообразных историографиче­ских типологизаций.

После пленарного заседания работа конференции разделилась на две части, организаторы старались, чтобы участники могли услышать друг друга, но плот­ный график и большое количество докладчиков в итоге привели к наличию па­раллельных секций.

В первой секции участники должны были сосредоточить внимание на мето­дологических и историографических основаниях исторического знания, но в силу различных причин, в том числе и форс-мажорных, не оказалось ряда людей с кон­цептуальными докладами, которые могли бы дать обильную пищу для размыш­лений и дискуссии. В результате секция не приобрела смыслового единства и стала набором докладов разной степени интересности, из них можно выделить любопытную постановку проблемы С. Бакановым (Челябинский ГУ), проанали­зировавшим тематику международных конгрессов по экономической истории с тем, чтобы выделить основные тренды в этой области.

Более согласованно проходила работа второй секции, посвященной процессам становления историка как особого субъекта. Основную тему задали Н. Алеврас (Челябинский ГУ) и Н. Гришина (Челябинский ГУ). Они работают в рамках не­формального проекта по изучению отечественной диссертационной культуры. В ходе архивных поисков на этом поле накоплен значительный багаж информа­ции как по дореволюционным, так и по советским диссертациям. Н. Алеврас от­метила, что в историографии, в первую очередь, изучают печатные работы, а такие формы, как диссертации, а тем более тексты диспутов при их защите, ускользают от внимания исследователей. Их изучение показывает, как происходил каче­ственный рост сообщества историков, что, в свою очередь, приводило к усилению напряжения внутри него. Н. Гришина обратила внимание на период трансфор­мации отечественной диссертационной культуры на рубеже 1910—1920-х годов: как революционные перемены затронули академические структуры и как к ним приспосабливалось сообщество историков. Тему диссертационной культуры про­должила В. Рыженко (Омский ГУ), которая длительное время участвовала в ра­боте диссертационного совета в Казахстане и в своем выступлении сопоставила как формальные, так и неформальные диссертационные практики двух стран.

На второй день конференции прошло заседание еще двух секций. Одной из популярных тем в современной историографии является изучение сообществ ис­ториков и их коммуникативных стратегий. В своем докладе Г. Мягков (Казан­ский ГУ) подчеркнул, что в последнее время появилось довольно много работ, которые, по его мнению, находятся в новой модели научности. Происходит отказ от позитивистского понимания научной школы и переход к восприятию ее как социокультурной модели, основанной в значительной степени на повседневно­сти. Тем самым формируется площадка для нового теоретизирования.

Примером новых подходов стало выступление Е. Савицкого (РГГУ). Он, от­талкиваясь от генезиса «нового историзма», развивает мысль об условности вы­деления тех или иных направлений, поскольку часто исследователи, которых определяют как «отцов» или «классиков» школ, сами себя не отождествляют с этими школами. Докладчик призвал не только изучать позитивные проекты, реа­лизованные удачно, но и вводить в оборот негативные, обращая внимание на ис­следовательские неудачи.

Параллельно обсуждались проблемы, связанные с личностью историка: как лич­ность историка определяет его модели поведения в сообществе коллег. В силу уни­кальности любой личности свести все к некому общему итогу не представлялось возможным, и получился своеобразный калейдоскоп, где каждая часть придает об­щему узору неповторимость. А. Антощенко (Петрозаводский ГУ) продемонстри­ровал, как первые впечатления от английских университетов повлияли на П.Г. Ви­ноградова. Ю. Хмелевская (ЮУрГУ), обратившись к личности Ф.А. Голдера, осветила первые шаги американской русистики. Я. Рабинович (Саратовский ГУ) поведал об обнаружении неизвестного труда Г.А. Замятина о Смутном времени и призвал скорее его опубликовать, дабы познакомить с ним широкую публику.

На третий день прошло заседание последней секции, на которой разговор шел об образах истории. Это была самая большая секция, но она, как и предыду­щая, отличалась фрагментарностью. Историческая память и представления о прошлом являются популярной темой для современных исследователей, что и объясняет значительное количество участников. О. Поршнева (УрФУ) выяви­ла, каким образом можно изучать образы союзников в сознании российского об­щества в условиях Первой мировой войны. С. Маловичко (РГАУ—МСХА), обра­тившись к анализу целеполагания исторической науки и социальной памяти, констатировал, что разрыв между массовым сознанием и современной историо­графией становится практически непреодолимым. Е. Чиглинцев (КФУ) построил свой доклад на противоречиях в рецепции античности между массовой и акаде­мической культурой.

В рамках конференции должен был пройти «круглый стол» «В.О. Ключев­ский: историк в пространстве истории и современности», который после выступ­ления В. Богомазовой (Челябинский ГУ) с меланхоличным докладом о «местах памяти» Василия Осиповича, превратился в презентацию книг^[3].

Несмотря на кризис традиционного формата конференции (фактически друже­ские ужины и кофе-брейки являются более эффективным коммуникативным ка­налом, чем формализованные секции) и инертность местного сообщества, следует признать, что два представленных мероприятия являются значимым событием для Челябинска, поскольку могут стать звеньями в цепи передачи эстафеты от старших коллег к более молодым.

Александр Фокин