купить

Международная конференция "Исаак Бабель в историческом и литературном контексте: XXI век" (Государственный литературный музей, 23-26 июня 2014 г.)

Ключевые слова: Исаак Бабель, конференция

 

 

 

Конференция «Исаак Бабель в историческом и литературном контексте: XXI век» была организована Институтом мировой литературы имени А.М. Горького, Го­сударственным литературным музеем и Еврейским музеем и центром толе­рантности. В научном форуме приняли участие филологи, переводчики, искусст­воведы из России, Германии, Грузии, Израиля, США, Украины и Франции. Специально на конференцию из США приехали дочь писателя Л.И. Бабель и его внук А.А. Малаев-Бабель. На пяти пленарных заседаниях прозвучало двадцать во­семь докладов.

Первое пленарное заседание открылось докладом Е.И. Погорельской (Госу­дарственный литературный музей, Москва), посвященным текстологии и источ­никам реального комментария к конармейскому циклу Бабеля. Текстологические проблемы тесно связаны с сюжетно-композиционными особенностями «Конар­мии», а реальный комментарий — с творческим методом ее автора. Важнейшая из возникающих здесь текстологических проблем — выбор источника, по кото­рому воспроизводится «Конармия», и главный, хотя и не единственный вопрос — включать или нет в основной корпус рассказ «Аргамак»: «Конармия» без «Арга­мака» и «Конармия» с «Аргамаком» — это две разные не только в композицион­ном, но и в сюжетном отношении книги. В докладе также освещались другие вопросы текстологии «Конармии», как, например, необходимость избавления текстов конармейских рассказов от ряда устойчивых опечаток, возникших либо в последних прижизненных версиях книги, либо в первом посмертном сборнике писателя (1957) и перешедших во все российские издания.

З. Бар-Селла (Иерусалим) в докладе «Иосиф Ужасный (от текстологии к ком­позиции)» остановился на четырех версиях новеллы «Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча», изучение которых свидетельствует о том, что все они являются непосредственным отражением одного источника, разночтения в кото­ром вызваны цензурным и редакторским вмешательством. Наличие литературных аллюзий (на «Полтаву» и «Медный всадник») позволяет предположить, что но­велла представляет собой травестию истории российской царской династии. На­личие в тексте реминисценций из «Евангелия от Матфея» объясняет переимено­вание реального прототипа героя — начдива шесть Иосифа Родионовича Апана­сенко — в Матвея. Сюжетом же новеллы является отцеубийство. Это позволяет установить связь «Жизнеописания» с новеллой «Письмо», описывающей отце­убийство, которому предшествует сыноубийство. С учетом ориентации новеллы на историю царской семьи можно объяснить и выбор фамилии персонажа — Павличенко, заставляющую вспомнить не только о Петропавловской крепости — усы­пальнице Петра-сыноубийцы, но и о Павле I, убитом собственным сыном.

С.Х. Левин (Иерусалим) рассматривал характеры персонажей Бабеля в свете полемики вокруг конармейских рассказов. «Противники» «Конармии» катего­рически отрицали наличие героического начала и героических характеров в книге, видя в ней лишь клевету на Первую конную. Однако конкретное рассмот­рение характеров бабелевских героев, их прототипов и жизненных ситуаций, при­нимающее в расчет архивные материалы, позволяет опровергнуть это утвержде­ние. Докладчик обратил внимание на новый способ изображения героических характеров у Бабеля: герои одновременно массовидны и индивидуализированы, даны во взаимоисключающих, казалось бы, проявлениях, обладают противоречи­выми чертами, а само героическое начало часто представлено в бытовых и анек­дотических формах. Вместе с тем, пафос героического неотделим у Бабеля от об­щего трагедийного настроя книги, связанного с ощущением обвала прежнего устройства жизни и предстоящего «множества панихид».

М.Я. Вайскопф (Еврейский университет, Иерусалим) в докладе «Советское рождество: взаимоотношения иудаизма и христианства в творчестве Исаака Ба­беля» показал, что межрелигиозные контакты у писателя связаны преимуще­ственно с фигурой Иисуса Христа, которая подвержена многочисленным превра­щениям, подсказанным как культурно-историческими перипетиями эпохи, так и требованиями контекста. Черты Спасителя диффузны и относятся к самым раз­ным смысловым зонам, включая хорошо известный травестийно-эротический ряд. Порой новозаветные реминисценции сплетаются у Бабеля с темой антисе­митизма, и тогда Иисус выглядит специфическим божеством погромов. Вместе с тем он остается и парадигматическим олицетворением страдальчества, перено­симого на евреев. Эту двойственную модель мы находим, среди прочего, в «Ис­тории моей голубятни», где заместителем Иисуса предстает, с одной стороны, ка­лека-погромщик Макаренко (травестийный «сын человеческий»), а с другой, мальчик-еврей, шествующий по городу в кровавом венце.

Темой выступления Д.М. Фельдмана (РГГУ, Москва) было бытование различ­ных версий, объясняющих причины публикации двух приписываемых С. Буден­ному критических отзывов о «Конармии» 1924 и 1928 годов. В докладе было по­казано, что такого рода версии фиксируются с 1953 года и по настоящее время. Их появление обусловлено либо спецификой массового сознания, не приемлющего саму идею причастности «народного героя» к аресту писателя, либо конкретными политическими задачами — пропагандой советских идеологических установок. Докладчик продемонстрировал, что все версии не соответствуют ни политическим реалиям 1920-х годов, ни обстоятельствам биографий упоминаемых лиц.

А.К. Жолковский (Университет Южной Калифорнии) в докладе «Еще раз об интертекстах к “Гюи де Мопассану” Бабеля» дополнил давний разбор этого про­изведения рассмотрением кластера, связанного с копированием персонажами любовного эпизода из совместно читаемой книги. Типологически Жолковский возвел этот сюжетный блок рассказа к мотиву «триангулярного», или «мимети­ческого», желания, по Рене Жирару, и к истории Паоло и Франчески из пятой песни «Ада». Докладчик выдвинул предположение, что этот книжный мотив был сочинен — изобретен — самим Данте (возможно, с опорой на историю Пьера Абе­ляра), и продемонстрировал небольшую коллекцию эпизодов «миметической» любви из античной литературы (Катулл, Гораций, Овидий, Лонг), которые — ти­пологически, но не непосредственно — могли подсказать Данте его находку.

В докладе Л.Ф. Кациса (РГГУ), открывшем второе пленарное заседание, было высказано предположение о прямой связи героев-однофамильцев «Конармии» Бабеля и «Жизни Клима Самгина» Максима Горького. Докладчик сопоставил даты появления рассказов «Конармии» в «Лефе», публикации в 1926 году обра­щенных к Горькому стихов редактора «Лефа» Владимира Маяковского и упоми­нание в романе Владимира (Володьки) Лютова. Внешность этого героя, по мне­нию докладчика, объединяет в себе черты Маяковского, Бабеля и Жаботинского. Эта ситуация соотносится с высказываниями Жаботинского и Бабеля о Горьком («Одесса» Бабеля [1916] и «Моя столица» Жаботинского [1930], восходящая к тексту Бабеля) и выступлением Горького 1934 года «О языке», где критичес­ки упоминался апологет «одесского языка» — сионист Жаботинский, который, в свою очередь, среагировал на нападки Горького в позднейших мемуарах. Под­тверждением этой точки зрения может быть и тот факт, что рассказы Бабеля и роман Горького последовательно печатались в «Красной нови». Подобный подход позволяет проследить неизвестные ранее обстоятельства взаимоотношений Горь­кого, Бабеля и Жаботинского.

Г.М. Фрейдин (Стэнфордский университет) в докладе «Сидели два нищих: Ба­бель и Мандельштам, или Как делалась русская еврейская литература» показал, что к началу ХХ века «русский писатель» стал настолько особой метафизической категорией, что Корней Чуковский мог утверждать, что «еврей не способен по­нять Достоевского» и состояться как русский писатель — без нажитого веками опыта русской жизни. Революция и Гражданская война подорвали эту логику, ибо Бабелю и Мандельштаму удалось создать беспрецедентную фигуру русского автора-еврея и, следовательно, его социальный коррелят — полноценного рус­ского еврейского гражданина. В отличие от своих предшественников, оставав­шихся на обочине русской культуры, они вошли в ее сердцевину — каждый создав собственный русско-еврейский эллинистический миф и став «народными писа­телями» и в русской, и в еврейской традиции.

Э. Зихер (Университет Бен-Гуриона, Израиль) в докладе «Шабос-нахаму в Петрограде: Исаак Бабель и Шолом-Алейхем» сфокусировался на проблеме еврейской культурной идентичности в критический момент истории. Исследо­ватель начал с утверждения, что нельзя игнорировать уникальный контекст места рождения и юности Бабеля — Одессу, главный культурный центр русского еврей­ства до Первой мировой войны: это не просто факт биографии писателя, а важ­нейший ключ к пониманию многоязычной культурной системы, представленной в его поэтике. Эта система позволяет литературному произведению обращаться сразу к нескольким группам читателей — читающим не только по-русски, но и на идише. При этом самому писателю в критический момент истории пришлось сде­лать выбор в пользу русского языка (см. рассказ «Карл-Янкель»).

А.А. Малаев-Бабель (Университет штата Флорида) посвятил доклад взглядам Бабеля на искусство театра. Докладчик обратился к трагическому темпераменту писателя — к его стремлению, напоминающему о великих актерах-трагиках, от­казаться от маски образа; также была отмечена трагическая подоплека его пер­сонажей, традиционно рассматриваемых как «характерные». Творческая лабо­ратория актера-трагика с ее глубоким впусканием в себя действительности и предлагаемых обстоятельств, эксцентрической «взрывчивостью» в докладе была соотнесена с творческим методом писателя. Особое внимание было уделено зна­чению публики как сотворца техники «трагика» — актера или писателя и пере­плетению реальной жизни со сценической, являющемуся неразрывной частью творческой палитры Бабеля и актеров-трагиков.

Р.Дж. Стэнтон (Барнанд-колледж, Нью-Йорк) в докладе «Юлий Цезарь в под­вале: Бабель и Шекспир» поставила вопрос о том, почему в рассказе «В подвале» повествователь указывает на речь Антония над трупом Цезаря из шекспировской трагедии как на «строфы, больше которых [он] ничего не любил в жизни». Для Шекспира и его публики драма об убийстве Цезаря перекликалась с современной политикой; согласно Марксу, французские революционеры тоже видели себя ак­терами в ролях «Брутов, Гракхов, Публикол, трибунов, сенаторов» и т.д. В свете постоянного интереса Бабеля к взаимоотношениям литературы и жизни можно предположить, что использование шекспировского текста у него также имеет по­литический подтекст.

В начале третьего пленарного заседания С.Н. Поварцов (Краснодар) говорил о поэтике новеллистического жанра в прозе Бабеля. В раннем наброске «Детство. У бабушки» писатель будто бы придумывает себе задание по технике повество­вания, где должна доминировать описательность, хотя отдельные элементы этого наброска уже свидетельствуют о тяготении к жанру новеллы. Основным же но­веллистическим приемом зрелого мастера можно назвать «удар», чаще всего сов­падающий с концовкой произведения. Используемые Бабелем художественные средства разбирались на материале рассказов «Гюи де Мопассан», «В подвале», «Пробуждение» и нескольких конармейских рассказов. Особое внимание в до­кладе было уделено связи произведений Бабеля с произведениями Тургенева и Мопассана.

Э.И. Коган (Парижский государственный институт восточных языков и циви­лизаций) остановился на поэтике ранней прозы Бабеля. С ноября 1916-го по апрель 1917 года в петербургских журналах появилось пять рассказов и три очерка за подписью Бабель (или Баб-Эль). Затем это имя почти на год исчезло со страниц столичной периодики. За время этой паузы произошла большевистская револю­ция. Анализ ранних рассказов помогает выяснить, что в них способствовало рож­дению живописца революции, а что со временем ушло в тень. Кажется очевидным, что традиция мещанской, психологической прозы, воплощенная в рассказе «Мама, Римма и Алла», не соответствовала духу и запросам новых времен, зато эстети­ческие механизмы других рассказов («Вдохновенье», «Doudou», «В щелочку»), где бушевал петербургский «чад и смрад страстей» (очерк-манифест «Одесса»), намечали дорогу эпическому жанру «Конармии».

Н.В. Корниенко (ИМЛИ РАН) в докладе «Исаак Бабель в “Фабрике литера­туры” Андрея Платонова» предложила несколько направлений исследования темы «Бабель и Платонов». Особенно важна разработка этой темы для коммен­тирования прозы Платонова 1920-х гг. о Гражданской войне («Сокровенный чело­век», «Чевенгур»). Так, в докладе были отмечены схождение писателей в понима­нии «дела литературы», в отношении к внеэстетическому материалу, поискам в области прозаической формы, представлениям о «вечной жизни» и о главном герое эпохи, о «неустроенной душе» (Бабель) и сироте мира (Платонов). Оба пи­сателя принадлежали к поколению детей ХХ века, любили стариков с их знанием жизни и представлениями об идеале, вынесенными не из чтения современных книг и газет, а из трудного опыта национальной жизни и традиции — еврейской у Бабеля (Гедали), русской у Платонова (Фома Пухов, Захар Павлович). В худо­жественных мирах обоих писателей фундаментальное место занимали «видения старины» («Эскадронный Трунов»), легенды и песни «душевного старинного рас­пева» («Песня»). Докладчица также прокомментировала появление имени Бабеля в текстах Платонова 1926 года (статья «Фабрика литературы», рассказ «Лунные изыскания») и проанализировала аллюзии на сюжеты «Конармии» в повестях и рассказах Платонова 1927 года.

Г.А. Воронцова (ИМЛИ РАН) в докладе «“Конармия” Исаака Бабеля и “Донские рассказы” Михаила Шолохова в контексте критики 1920-х гг.» отметила, что оба цикла, публиковавшиеся на страницах московских газет и журналов примерно в одно время, сыграли существенную роль в судьбе их авторов и заняли заметное место в советской литературе. В середине 1920-х годов никаких личных контактов между писателями не было, но именно в это время им суждено было встретиться на пространстве отечественной словесности. Их имена объединил и сопоставил тогда один из критиков (А. Г-н), писавших о «Донских рассказах», а именно о рас­сказе «Шибалково семя», в котором, по мнению автора этого критического раз­бора, «выпирала» «соль Бабеля». Основанием для сопоставления произведений двух писателей, помимо общей для них темы Гражданской войны, послужило изображение ими граничившей с вольницей народной стихии и того хаоса, из ко­торого рождалась новая постреволюционная реальность. Этот выбор ставил перед писателями сходные проблемы поиска новых художественных форм и языка, вы­разительных средств и приемов, индивидуальных интонаций повествования.

В докладе В.Н. Терехиной (ИМЛИ РАН) «Мария: Маяковский vs. Бабель» со­поставлялись поэма Маяковского «Облако в штанах» и пьеса Бабеля «Мария», связанные с именем Марии Александровны Денисовой. Ранее на основе публи­кации писем Денисовой Маяковскому (1928—1929) докладчица высказывала предположение о том, что отношения Марии, участницы походов Конармии, и ее мужа — командарма Щаденко отразились также в сюжетной линии Поли и По- бедоносикова в пьесе «Баня». Результатом сопоставления стал вывод о движении Маяковского от романтической героини поэмы «Облако в штанах» («все жен­щины — Марии») к «просто Поле», выведенной в «Бане». Напротив, Бабель в пьесе «Мария» очищает образ героини от реальных черт «женщины-краснознаменки» из «Конармии», превращает ее в символ, фантом, существующий лишь в репликах героев пьесы.

В докладе Е.А. Папковой (ИМЛИ РАН) рассматривались статьи и рецензии литературных критиков 1920-х годов, посвященные произведениям Бабеля и Все­волода Иванова о Гражданской войне. Отмечая общие для писателей черты — же­стокость и физиологизм, стихийность поведения героев, присутствие морального критерия при оценке событий, — критики разных лагерей представляли их то как клевету на революцию и искажение ее облика (журналы «Октябрь», «Молодая гвардия», «На литературном посту»), то как правду Гражданской войны, увиден­ную глазами не пролетариата, а «попутчиков» — «интеллигента» Бабеля и «мужиковствующего» Иванова («Красная новь», «Новый мир»). Докладчицей была сделана попытка на основании сходных фактов биографий писателей — напри­мер, публикации в 1928 году в центральной печати писем, направленных против писателей и подписанных именами военачальников (Буденного и Дегтярева), — прояснить историко-политический контекст критических нападок на писателей- «попутчиков».

Четвертое пленарное заседание открылось докладом М. Лекке (Рурский уни­верситет, Бохум) «Одесса: Южный город в творчестве Исаака Бабеля, Эдуарда Багрицкого и Юрия Олеши», посвященным сравнению произведений этих писа­телей об Одессе периода до и после революции 1917 года с более поздними «одес­скими текстами» тех же авторов. В центре анализа находился мотив улицы и хож­дения по ней как по открытому, публично доступному пространству. В описаниях пестрой и иногда неприличной уличной жизни большого города эти писатели об­ращались как к эстетике европейского модернизма, так и к специфическим одес­ским реалиям (юмору, языковой стилизации). При этом основной проблемой в «одесском модернизме» был не кризис субъекта (как в модернизме европей­ском), а множественность норм и этническое разнообразие.

М.Ю. Эдельштейн (Москва) в докладе «Рассказ Исаака Бабеля “Линия и цвет”: опыт интерпретации» предложил рассматривать бабелевскую миниатюру как своего рода манифест неоакмеистической группы, которую, по воспоминаниям Надежды Мандельштам, пытался создать в начале 1920-х годов Владимир Нар­бут, планировавший привлечь к участию в ней Бабеля и Эдуарда Багрицкого. До­кладчик проанализировал фактический субстрат рассказа, носившего при первой публикации подзаголовок «истинное происшествие», но построенного на харак­терных для поэтики Бабеля «сдвигах», изменяющих реальные события.

Последнее пленарное заседание завершилось докладом М. Брудер-Коган (Па­рижский государственный институт восточных языков и цивилизаций) «Бабель и Эйзенштейн: конфликтный монтаж в сценарии “Карьера Бени Крика”». Бабель готовил этот сценарий специально для Эйзенштейна, считавшего язык писателя близким к собственному киноязыку. В противоположность Эйзенштейну, для ко­торого прославляющие революцию интертитры выполняли главным образом пе­дагогическую роль, Бабель рассматривал их как способ введения контрапункта.

Этот доклад послужил своего рода прологом к «круглому столу», посвящен­ному малоисследованной теме «Бабель и кино». Основное сообщение было сде­лано Е.Я. Марголитом (НИИ киноискусства), говорившим о подспудном влия­нии творчества Бабеля на советский кинематограф (по крайней мере, в 1920— 1960-х годы), которое, по мнению исследователя, было на порядок значительней, чем непосредственное влияние фильмов, снятых по его сценариям. Наглядным примером может служить преломление сюжетной модели рассказа «Пан Аполек», где лики святых на иконах подвергаются кощунственной замене на лица мирян, в так и не реализованных до конца проектах С. Эйзенштейна, А. Ржешевского («Бежин луг») и А. Довженко («Гибель богов»). Во всех этих случаях мы имеем дело с контрастным совмещением совершенного идеала и вопиющего несовершен­ства людей, призванных этот идеал воплотить в реальность. Преодолением этого несовершенства мог быть «исступленный» «выход из себя», который достигался помещением персонажа в сакрализованное пространство: сакральность, изна­чально присущая официальному советскому идеалу, в обществе, провозгласившем себя противником любой религии, становилась подразумеваемой, присутствовала в подтексте. Перемещение же ее из подтекста в текст с точки зрения официальной идеологии представало заведомо кощунственным актом.

Н.И. Клейман (Музей кино) говорил о месте и роли Бабеля в творческом ста­новлении и развитии кинематографа: эта тема с 1960-х годов привлекает кинове­дов, но все еще недостаточно изучена. Прежде всего, стоит обратить внимание на роль бабелевской метафоры в становлении литературного сценария как жанра словесности: здесь можно вспомнить опыты «воплощения метафоры» на экране в первых фильмах Эйзенштейна и его статью «О форме сценария», предлагавшую критику «номерного сценария» и выступившую предтечей «эмоционального сце­нария» Ржешевского.

Кинорежиссер Е.В. Цымбал (Москва) также говорил о влиянии Бабеля на раз­витие российского кинематографа, подчеркнув, что Бабель был необыкновенным мастером создания атмосферы и «крупных планов», в методе которого можно увидеть черты гиперреализма и сюрреализма.

Г.М. Фрейдин рассказал о фильме «Одесса» (1935) в историко-биографиче­ском и литературном контексте. Осенью 1935 года французский кинематогра­фист и сотрудник Одесской киностудии Жан Ло (Jean Lods, 1903—1974) со­вместно с Бабелем, только что возвратившимся с антифашистского конгресса в Париже, сняли видовой фильм об Одессе. Инициатива создания фильма была связана с переориентацией советской дипломатии на политику французского На­родного фронта и, шире, на Запад. Фильм позволяет понять, как вписывался в эту политику бабелевский миф Одессы, как Бабель пользовался сиюминутным по­литическим заказом для пацифистского самоутверждения, в частности для поле­мики с Эйзенштейном, изображая Потемкинскую лестницу в противоположном Эйзенштейну ключе; и, наконец, как Бабель совмещал мандельштамовский культ эллинизма и Пушкина с одесским мифом: утренний образ Одессы-Афродиты в начале фильма соответствует элегической концовке, образу вечернего города на фоне известных пушкинских строк, посвященных городу (этот образ вновь по­явится в рассказе Бабеля «Ди Грассо»).

Кроме упомянутых выше, на конференции также звучали доклады И.А. Есаулова (Литературный институт им. А.М. Горького) «Художественные тексты И. Бабеля в русском христианском контексте: проблемное поле», А.Л. Яворской (Одесский литературный музей) «“Школа моя называлась... ”: История Одесского коммерческого училища», С. Бенеш (Париж) «Исаак Бабель во Франции и на фран­цузском языке», Т.Г. Рекк-Котрикадзе (Тбилиси) «“Народ прекрасной, щедрой, поэтической Грузии” в творчестве и судьбе Исаака Бабеля», Т.Л. Лившиц-Азаз (Иерусалим) «У истоков советского бабелеведения: Лев Яковлевич Лившиц (1920— 1965): к 50-летию первых публикаций», А.С. Урюпиной (Государственный лите­ратурный музей) «О русской эмиграции в Париже конца 1920 — начала 1930-х гг. (по материалам архива А.М. Ремизова в ГЛМ)», М.В. Орловой (Государственный литературный музей) «Замостье в рукописях и статьях В.Я. Брюсова 1914— 1915 гг.: к реальному комментарию конармейского топонима» и Ю.Б. Орлицкого (РГГУ) «Раешный стих у Семена Кирсанова».

Во время конференции состоялись также открытие выставок «Дороги Исаака Бабеля» и «Читаем и иллюстрируем Бабеля», моноспектакль по пяти рассказам писателя «Как это делалось в Одессе» (исполнитель — А. Малаев-Бабель), встре­ча с начальником управления регистрации и архивных фондов ФСБ России и членом Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических ре­прессий В.С. Христофоровым (тема встречи: «Документы Центрального архива ФСБ России об Исааке Бабеле. Архивный поиск продолжается»), демонстрация и обсуждение фрагментов американского документального фильма «В поисках Бабеля» / «Finding Babel» (режиссер Д. Новак, авторы сценария — А. Малаев-Бабель и Д. Новак), презентации новых изданий Бабеля и книг о нем, подготов­ленных за последние годы участниками конференции.

Елена Погорельская