Предисловие

 

 

 

В обыденном словоупотреблении понятие «доместикация» (от лат. domus — «дом» и притяжательного форманта -ticus) связывается с одомашниванием животных или растений. Нас окружают «домашние» звери, птицы, цветы, злаки — привычность этого обстоятельства тривиальна, но, по рассуждении, эпистемологически парадоксальна: что называть в этом случае природой, а что культурой? Этологи, биологи и генетики настаивают: идет ли речь о со­баках или пшенице, декоративных растениях или декоративных рыбках — эволюционные последствия одомашнивания выражаются в отрыве от исход­ных природных аналогов и приобретении признаков, отсутствующих в дикой среде (domestication related traits)[1]. Но как эпистемологически определить в этом случае процесс доместикации: указывает ли она на окультуривание природы или на оприроднивание самой культуры? Или сама дихотомия При­роды и Культуры обнаруживает в этом контексте сбои, обязывающие искать ей эпистемологические (и терминологические) замены — такие, например, как понятие пользы, заставившей человека привнести в свой быт и преобра­зить в этом быту нечто «природное», или понятие заботы — прагматической «заботы о себе» и альтруистической «заботы о другом», — допускающей и оправдывающей домашнее содержание растений и животных, у которых нет сколь-либо очевидного «хозяйственного» предназначения?

Как любой термин, который определяет, но также детавтологизирует, разотождествляет «непосредственность» нашего переживания реальности, до­местикация указывает на все то, что — вне смыслоделения на Природу и Культуру — служит «домом» для человека. В этом «доме» природное оказывается основой и продолжением культурного, а не тем, что культуре проти­востоит. Стоит заметить при этом, что в «предметном» и «пространственном» измерении такой «дом» не столь велик, как может показаться на первый взгляд: общее число введенных в культуру растений и животных при всем их разнообразии (тысячи сортов растений по отдельным видам и 6200 пород различных видов животных) бледнеет на фоне богатства дикой природы: из сотен тысяч видов растений доместицировано в целом около 200 видов, а из многих сотен хищных животных одомашнены представители лишь двух се­мейств — собака и кошка; одомашненных непарнокопытных тоже только два — осел и лошадь; парнокопытных и мозоленогих — девять (корова, коза, овца, свинья, як, верблюд, лама, буйвол, олень); зайцеобразных — один (кро­лик); из обитателей вод — два (карп и золотая рыбка); из насекомых — два (шелковичный червь и пчела). Больше всего одомашнено птиц (куры, утки, гуси, индюшки, цесарки, голуби, канарейки, японский перепел); в последнее столетие множится число одомашненных пушных зверей (лисиц, песцов, енотовидных собак, норок, хорьков, соболей, нутрий, сурков, шиншилл)[2]. Этот перечень равно и вдохновляет, но и отрезвляет, указывая на ту границу, которой можно мысленно охватить «общее пространство» человека и — в рас­ширительном смысле — всего того, что имеет к нему то или иное «(по)стороннее» отношение.

В целом, расширительное толкование «доместикации» находит сегодня место в контекстах, демонстрирующих многообразие практик социального освоения и «присвоения», адаптации и контроля. Примерами такого рода мо­гут служить технологические и экономические инновации, научные откры­тия и классификации, идеологические и культурные заимствования и т.д.[3] Открытость термина (порождающая отчаяние или негодование адептов стро­гих дефиниций) и возможности для его расширительного истолкования не в последнюю очередь предопределяются при этом ассоциативной семантикой его корневой основы. Понятие «дом» метафорически нагружено даже в этнографии — не говоря уже о философии (образ «дома» в «Поэтике пространства» Гастона Башляра; человек — «существо, строящее свой дом», у Отто Больнова[4]), теоретической социологии («бытие домом» в социологии пространства Георга Зиммеля, habitus Пьера Бурдьё) и культурологии (проблематизирующей его в ряду «ключевых слов» человеческой культуры, и в част­ности литературы[5]). Что остается во всех этих случаях неизменным — это установление оснований, которые призваны определить собою все то, что в исторической ретроспективе может мыслиться в качестве «доместицированного»: во всех этих случаях оно безальтернативно поддерживается рито­рикой ценностных суждений. Что может быть понято в качестве объекта и субъекта доместикации? Почему и зачем она возможна или необходима? В чем видятся ее причины и в чем состоит ее цель?

Ниже публикуются три статьи, в которых понятие доместикации прила­гается к контекстам, обнаруживающим его возможные философские, соци­ально-антропологические и филологические импликации. В тексте Оксаны Тимофеевой оно концептуально включено в смысловой ряд, связывающий проблемы антрозоологии (в данном случае — восприятие насекомых), лите­ратурную образность и психоанализ. Эссе Ильи Утехина демонстрирует эпистемологические, но также и социальные парадоксы одомашнивания, если оно рассматривается как ситуация интерсубъективных отношений между человеком и его домашними любимцами. В статье Константина Богданова понятие доместикации используется применительно к эволюции языка и словесной культуры — от практик владения речью до выработки обще дискурсивных стратегий социальной коммуникации (проиллюстриро­ванных на примерах из истории русской риторики). В одном из ближайших номеров «НЛО» тема «доместикации» будет продолжена.