От редактора

 

 

 

Обращение к работам, в тех или иных смыслах признаваемым «классиче­скими», их перечтение в меняющихся условиях бытования гуманитарных наук — тема, пожалуй, не только не утрачивающая актуальности (пусть сей­час на повестке дня и постклассическая / постканоническая современность), но обретающая новые мотивировки. Если о «классике» в привычном (т.е., опять же, «классическом») смысле теперь не может идти речи, то тексты, ра­нее признанные классическими и подверженные некритически-традицион­ному — а то и догматическому — прочтению, освобождаются от навязанных им норм восприятия и превращаются в своего рода чистые источники смысла. «Перечтение» в этой ситуации становится обретением и этих смыслов, и, по сути, самих текстов, ранее скрытых от читателя за напластованиями рецептивных канонов и правил. Отказ от классичности классики — своего рода феноменологическая редукция, направленная на работы прошлых эпох и очищающая их от привычных интерпретационных мифологем. Разумеется, это не значит, что в результате такого отказа должна утрачиваться вся на­учная традиция истолкования классических трудов, — скорее можно гово­рить, что теперь перед нами есть не только традиция; при этом расхожие шаб­лоны традиционных видов чтения подвергаются критической рефлексии, отрываются от рецептивного фона.

С освобожденными от классичности работами есть по крайней мере два способа взаимодействия. Можно попытаться читать их «очищенными гла­зами» — как тексты, в принципе не имеющие какой-либо традиции истолко­вания (хотя тогда возникает опасность эссенциализма и новой классикализации; впрочем, этого можно избежать, если не забывать о постоянной авторефлексии над собственной позицией читателя-интерпретатора). Можно их реактуализировать, вписывать в круг современных гуманитарных проблем и концепций — но уже осознанно; осмыслять каждый шаг такого обновления смыслов (пост)классических работ и четко отделять интерпретируемые тексты от их актуализирующих интерпретаций. В этом блоке «НЛО» факти­чески представлены оба вида взаимодействия современного гуманитария с (пост)классическими трудами и идеями. Все статьи здесь объединяет то, что они вписывают в сегодняшний контекст представления, которые, каза­лось бы, настолько хорошо знакомы, что давным-давно сделались частью об­щегуманитарного бэкграунда и новый разговор о них уже невозможен. При этом чтение классических работ происходит достаточно осторожно, чтобы реактуализация не создала новых догм и позволила бы увидеть что-то, что изначально было в этих работах, но мы не могли этого раньше разглядеть.

Подборку открывает статья Сергея Зенкина, посвященная понятию амбивалентности у Михаила Бахтина периода создания книги о Рабле и связи этого понятия с антропологическими концепциями сакрального (прежде всего у Эмиля Дюркгейма). Анализ Зенкина — не только историко-компаративный. Ему важно понять логику слияния и одновременно расхождения гу­манитарных и социальных наук в тот момент, когда они обращаются к иден­тичному материалу и вырабатывают эквивалентные концепции, — и взгляды социолога Дюркгейма и филолога Бахтина на проблему сакральности сквозь призму категории амбивалентности (Дюркгейм предпочитал слово «двой­ственность») оказываются очень удобны для такого метанаучного анализа.

Текст Ханса Ульриха Гумбрехта фактически представляет собой «эссе об эссе», причем в двух смыслах: и как рассуждение об этом жанре, находящемся на границе науки, но тем не менее весьма плодотворно используемом уче­ными-гуманитариями, и как рассказ о молодом Дьёрде Лукаче, который, в свою очередь, в 1911 году создал своего рода «метаэссе» и для осмысления философских экзистенциальных проблем, и — автобиографически — для суб­лимации своей личной травмы. Работа Лукача домарксистского периода, на­писанная в русле философии жизни и ранней феноменологии, по мнению Гумбрехта, важна именно сейчас, когда жанр эссе служит задачам похожего рода: предлагаемая этими философскими течениями острота переживания востребована в сегодняшнем мире непрерывных трансформаций, в котором гуманитарий должен как-то ориентироваться. Но непосредственное пережи­вание этой остроты чересчур травматично, и эссе оказывается своеобразной мембраной между гуманитарием и миром, благодаря которой это пережива­ние становится не таким «жгучим».

Александр Марков обращается к тому, что можно назвать «классическим наследием»: работам российских дореволюционных филологов — специалистов по греко-римской литературе и культуре (в качестве образцового при­мера он берет книгу Фаддея Зелинского «История античной культуры» (1914)). Задавшись вполне конкретным вопросом: почему Зелинский и его коллеги в своих трудах пытались реабилитировать софистику? — он вы­являет подспудную консервативную идеологию филологов-классиков. Она предполагала изобретение в античной древности утопического мира, где вы­рванные из повседневности греки (точнее, афиняне), познавшие суть истин­ной демократии и истинной добродетели, с помощью мастеровитых софистов строят идеальное общество — которое по своим характеристикам подозри­тельно напоминает идеализированный быт профессора-гуманитария конца XIX века (или идеальный гимназический учебник).

Наконец, Олег Собчук предлагает краткий обзор литературоведческих теорий, которые он называет номотетическими. По сути, перед нами вариант возрождения принципов филологии как точной науки — идеи, которую про­возгласили структуралисты середины XX века и которую сами же превратили в философскую и политическую мифологему. Представлений, как нужно организовывать процесс филологического анализа, чтобы его можно было считать точным в естественно-научном смысле слова (от способов ор­ганизации материала до проверки на верифицируемость и фальсифицируемость), оказывается довольно много. Истоки традиции номотетического литературоведения Собчук видит в опоязовском и неопоязовском формализме — прежде всего в трудах Бориса Ярхо, — но о прямом влиянии и перечтении здесь говорить некорректно: современные номотетические филологи, прежде всего американские, вряд ли знают эти работы. Скорее можно утверждать, что идеи логического позитивизма и концепции точной научности вновь возрождаются в современных гуманитарных науках (литературоведение — лишь один из наиболее ярких примеров) во многом в обход тех тра­диций интерпретации, которые были созданы вокруг них структурализмом и постмодерном в середине и второй половине XX века.

 

Николай Поселягин