Витгенштейн и Кун как социальные теоретики

Gunnell J. SOCIAL INQUIRY AFTER WITTGENSTEIN AND KUHN: Leaving Everything as It Is. — N.Y.: Columbia University Press, 2014. — XXII, 256 p.

За социальными и гуманитарными науками закреплен особый статус. Тривиальная оппозиция «социально-гуманитарные / естественные науки» означает противопоставление научных практик не только по «идеалам научности», по статусу наблюдателя, по предметной области. Размежевание полагается и по количеству школ, течений, концепций, теорий, которых, следуя общему убеждению, значительно больше в социально-гуманитарных науках, чем в естественных, и которые, как принято полагать, чаще вступают в отношения конфликта и взаимоисключения, нежели кооперации и конвергенции. Эти обстоятельства побуждают как методологов, историков и социологов науки, так и самих «прикладных гуманитариев» регулярно прибегать к процедурам обоснования социального исследования (что нередко порождает новые теории второго порядка, или метатеории). Причем как сами процедуры обоснования, так и семантика и прагматика обоснования постоянно становятся предметом критического переосмысления. Так, в ходе критики позитивистские принципы верифицируемости и репрезентативности признаются недостаточными для того, чтобы строить на них универсальную концепцию социально-гуманитарной рациональности. В то же время альтернативные им принципы редукционизма и методологического фундаментализма, на которых принято выстраивать исследования, проводимые в конструктивистском русле, также в определенный момент «оборачиваются против самих себя»[1]. В некотором роде вся история социальных наук есть история переписывания себя как социальных наук.

Однако у этого переписывания также есть закономерности, которые, в свою очередь, становятся предметом эпистемологических рефлексий. И если результаты некоторых из них (как, например, те, которые изложены в теперь уже классической работе Т. Куна «Структура научных революций») давно уже приняты и признаны научным сообществом, то интеграция других интерпретаций в социально-гуманитарный дискурс в известном смысле проблематична.

Вышедшая в 2014 г. книга известного американского политолога, философа, историка и методолога науки Джона Ганнела посвящена как раз описанию и решению некоторых подобных проблем. Показательно само название работы — «Социальное исследование после Витгенштейна и Куна: Оставить все как есть», в котором помимо проблематизации самого положения социально-гуманитарных наук содержится еще и формулировка решения проблемы.

В самом начале книги Ганнел пишет: «Вполне вероятно, что после прочтения книги некоторые исследователи в области социально-гуманитарных наук не откажутся от своих представлений о Витгенштейне и Куне как о слишком радикальных философах, но я надеюсь, что у них появится более точное понимание их идей и значения этих идей для практики социального исследования» (с. 3). Автор, с одной стороны, указывает на значимый разрыв между философскими построениями и исследовательской практикой, на «чуждость» позиций философов установкам и конвенциям «нормальной социальной науки»; с другой же, заявляет о желательности методологической рефлексии социальных исследователей. Основания социально-гуманитарных исследований требуют методологической ревизии, а для этого особенно хороши неконвенциональные способы, например обращение к идеям авторитетных философов, которые могут показаться слишком радикальными.

Ни Витгенштейна, ни Куна не занимали социально-гуманитарные науки в качестве отдельного предмета изучения. Правда, как отмечает Ганнел, у позднего Витгенштейна появляется представление о философии как форме социального исследования, но все же собственно социальные исследования никогда не входили в сферу его прямого интереса. То же справедливо и в отношении Куна. На проблему связи концепций Витгенштейна и Куна с социально-гуманитарными исследованиями Ганнела выводит их способность выступить в качестве фундамента социальных наук. Теоретические основания и условия социологического, политологического и экономического исследований в значительной степени схожи. Ганнел последовательно раскрывает логику концепций Витгенштейна и Куна, которые, по его мнению, и являются одним из таких базовых оснований социальных наук.

Подчеркнем, что в книге ведется речь о воззрениях Витгенштейна преимущественно периода «Философских исследований», а не «Логико-философского трактата». И это понятно: «логический утопизм» (З.А. Сокулер) «раннего» Витгенштейна вряд ли позволил бы построить адекватный фундамент для социальных наук с их правилом рефлексивности объекта и зависимости инструментария (в том числе и лингвистического) от предмета изучения. В «Философских исследованиях» Витгенштейн развивает иные тезисы и иные концепты. В.А. Суровцев так характеризует эволюцию концепции Витгенштейна: «…от “Логико-философского трактата”, где язык рассматривается с точки зрения внеличностной репрезентации мира, к многообразию языковых игр, укорененных в формах жизни, где материальная деятельность субъекта является интегральной частью употребления языка»[2]. Представление о языке как практике, чьи границы не совпадают с границами мира (как это утверждалось в «Логико-философском трактате»), а конституируют их в ходе лингвистического действования, служит для Ганнела базовым тезисом, позволяющим обнаружить философские основания социальных и гуманитарных исследований.

Здесь следует отметить, что множественные попытки социально-гуманитарных наук объяснить и обосновать самих себя часто вызывают в естественно-научных сообществах подозрение в том, что те не имеют своей «природы» и являются «противоестественными», что их предметная область эфемерна и изменчива. Ганнел на первых страницах обозначает свою позицию: «Я считаю, что социально-гуманитарные науки по своей природе связаны с интерпретацией, но пока в них активно используются термины “язык”, “смысл”, “понимание”, “мысль”, “идеи”, “убеждение”, “намерение” и “эмоция”, концепты, к которым относятся эти термины, остаются неоднозначными и, в лучшем случае, теоретически неточными» (с. 2). Обращение к работам Витгенштейна в таком контексте — способ уточнить содержание этих понятий, и это одна из задач книги Ганнела.

Говоря о языке философии, Витгенштейн призывал «оставить все как есть». Язык упорядочен, язык и есть порядок, и, чтобы заниматься философией, философу достаточно лишь следовать языку. Этот призыв — «оставить все как есть» — вынесен в подзаголовок книги Ганнела, и читателю предстоит вместе с автором определить, применима ли эта установка к социальным исследованиям.

Еще одна принципиальная для книги позиция касается релятивизма, с которым часто ассоциируют Куна и Витгенштейна. Ганнел поясняет: «Я все время буду подчеркивать, что вопрос о релятивизме — это не проблема социальных практик — от науки до повседневной жизни; это философская абстракция и философское изобретение, и само определение проблемы является следствием беспокойства философии относительно своих возможностей ставить вопросы о реальности, истине, справедливости» (c. 3). Философы проецируют свое беспокойство на предмет изучения, который, будучи рефлексирующим субъектом, принимает условия этого беспокойства как атрибут собственной субъективности, как свое свойство. И это обстоятельство, по мнению автора, характерно главным образом для социально-гуманитарных наук, по крайней мере в гораздо большей степени, чем для естественных наук (и для религии, с которой Ганнел также сопоставляет социально-гуманитарные науки).

То, что представляет особый интерес для автора, как и для многих современных социальных эпистемологов, — это «эпистемологический проект» Витгенштейна и концепция развития наук Куна, направленные на изучение конвенций, выраженных в языке и практике. Витгенштейн и Кун пытались определить основные практические измерения связи между философией и ее предметной областью, и это предполагает проведение социального исследования. К подобным практическим измерениям Витгенштейн относил степень включенности мировоззрения, характерного для научного сообщества, в методологический фундамент философии, а Кун — характер социальных связей между научными сообществами, работающими в определенной парадигме, и внутри них. В соответствии с таким взглядом, отношение философии к ее предметной области социально опосредовано; та или иная философская школа или теория будет конструировать свой предмет в связи с теми аксиологическими, эпистемическими и когнитивными образами предмета, которые априори приняты в социальной и культурной жизни сообщества. В таком ракурсе и Витгенштейн, и Кун как авторы, уделявшие большое внимание природе конвенциональных практик, предстают социальными теоретиками — на этом особенно настаивает автор.

Вместе с тем, современная наука накопила немало свидетельств неточного, искаженного или неполного понимания основных положений Куна и Витгенштейна. Ганнел посвящает обзору таких ошибочных интерпретаций первую главу книги, делая вывод, что многие нападки на Куна и Витгенштейна вытекают из неверной трактовки их ключевых аргументов и сводятся, как правило, к двум тенденциям: критике философов за то, что они якобы ставят под сомнение научные концепты истины и объективности, и обвинениям в том, что практическое применение идей Куна способствует политической лояльности и конформизму научных сообществ. Подобное прочтение работ Куна и Витгенштейна, по мнению Ганнела, является в корне ошибочным.

Во второй главе представлен обзор идей Витгенштейна о практиках социально-гуманитарных наук. Ганнел разъясняет один из базовых тезисов Витгенштейна — о том, что философия «оставляет все как есть». Через интерпретацию классической работы Питера Уинча «Идея социальной науки» (1958)[3], в которой Уинч выступает в качестве последовательного витгенштейнианца, автор раскрывает содержание идей Витгенштейна о теории и практике социального исследования. Как известно, австрийский философ исходил из языковой природы социальных феноменов, «которые тем не менее сущностно связаны с формами социальной жизни» (с. 7). Автор справедливо подчеркивает, что Витгенштейна нельзя назвать социальным теоретиком в том смысле, что он не разрабатывал теорию конвенциональных (социальных) феноменов, однако ряд его положений, безусловно, легли в основу некоторых крупных теоретических проектов в области социальных исследований.

Ганнел предлагает различать два вида исследований — первого и второго порядка, конструктивные и реконструктивные, презентационные и репрезентационные. К первому типу относятся естественно-научные, ко второму — социально-гуманитарные исследования. Позиция Ганнела состоит в том, что философия и социальные науки оперируют предметной областью, состоящей из автономных феноменов, в то время как естественные науки имеют дело с неавтономными и неявными предметами. Ганнел говорит: «…естественные науки концептуально конфигурируют “мир”, [а] цель философии и всех видов социального исследования независимо от конкретного подхода и конкретной задачи состоит прежде всего в реконструкции концептуально воображаемой формы жизни» (с. 3).

Реконструктивное, репрезентационное исследование второго порядка имеет дело не столько с конструированием фактов, сколько с процедурами понимания и интерпретации. Для Витгенштейна это вопрос не столько приватизации познающим субъектом образов действительности, сколько особых объективированных эпистемических практик. Как отмечает Ганнел, Витгенштейн приложил немало усилий для элиминации различения «внутренний / внешний», в том числе и в отношении процедур понимания. Для Витгенштейна понимать — значит не обладать некоторой способностью или интериоризировать «внешнее», а совершать определенные действия — такие же, какие совершают и другие «понимающие субъекты». Об этом третья глава книги, в которой Ганнел через призму работ Витгенштейна (главным образом, «Голубой и Коричневой книг» и «Философских исследований») и в контексте противопоставления «ментализма» и «интерпретизма» разбирает природу значения и интерпретации в философии и гуманитарных науках. В главе рассматривается развитие взглядов Витгенштейна на отношения между мыслью и языком в качестве альтернативы как различным формам ментализма, так и интерпретизму.

В четвертой главе Ганнел подробно анализирует «Философские исследования» Витгенштейна с точки зрения социальной теории. В первую очередь его интересует тема, прошедшая красной нитью через «Философские исследования», а именно проблема подмены предмета репрезентации средствами выражения, — как говорит Ганнел, «фундаментальная ошибка метафизики и характерная для всех форм социального исследования опасность» (с. 8). Этой проблеме уделил должное внимание Уинч, к работе которого часто обращается Ганнел. Согласно Уинчу, «физическая реальность» в естественных науках есть не что иное, как функция естественно-научных концептов, выражение которых в языке научного описания конструирует предмет номинации. Ученый-естественник следует лишь одному набору правил, регулирующих как естественно-научную практику, так и теоретическое моделирование (как отмечает Ганнел (с. 68), эти правила касаются в конечном итоге только лишь самого исследования).

В этом кардинальное отличие естественно-научных исследований от философских и социально-гуманитарных: в последних исследователь работает с предконституированными в социуме предметами, формы репрезентации которых част о вступают в конфликт с укорененными в социальных практиках концептами. Существуют многочисленные примеры, которые хорошо известны и Ганнелу как политологу: концепты «власть», «свобода», «демократия», «вера», «спасение», «Бог» имеют конфликтную природу, поскольку их репрезентация в социальном исследовании будет всегда отрицать или игнорировать те или иные социально, исторически, политически детерминированные аспекты их концептуального коллективно разделяемого содержания. В этом смысле всегда будет обнаруживать себя несоответствие между языком социально-гуманитарной практики и языком — предметом социально-гуманитарных исследований (например, между языком политологов и языком агентов политики, языком социологов религии и языком верующих). С этим связана еще одна характерная для работ позднего Витгенштейна тема интерференции эпистемических и дискурсных практик: для него важно признать, что социально-гуманитарная и, особенно, философская практики не призваны вмешиваться в практическое применение языка, равно как и не призваны оправдывать языковые практики — они могут лишь «оставить все как есть». Философия описывает, но не оправдывает; наблюдает, но не конструирует (если только не следовать тезисам сильной программы социальной эпистемологии и не полагать наблюдение одной из форм конструирования). «Нормальная» философия ничего не меняет, и в этом заключаются ее специфика и ее эпистемическая миссия. В то же время Ганнел признает, что следствием такой витгенштейнианской автономизации философии и ее предметной области является поиск новых способов взаимодействия между ними, которые, несомненно, не должны быть сведены к естественно-научной процедуре конструирования и социально-гуманитарной процедуре репрезентации. Для Витгенштейна «базовая проблема философии — не разрешить противоречия в такой практике, как, скажем, математика, а, например, выявить “социальный статус такого противоречия, то есть его статус в социальной жизни”» (с. 110). Философия не выявляет основания социальной жизни; основания «скрыты» именно потому, что они часто «слишком очевидны», будучи включены в повседневные практики или конституируемы ими. И то, что сама философия является одной из таких практик, для Витгенштейна было очевидно.

Ганнел предпринимает в целом удачную попытку реинтерпретации «Философских исследований» Витгенштейна. Замечая, что наиболее удачные из существующих интерпретаций этой работы принадлежат философам и с трудом интегрируются в практику социальных исследований, Ганнел обращает внимание на недостаточно глубокое понимание этой работы собственно социальными теоретиками и берет на себя миссию адаптации теперь уже классической философской работы к контексту современных социальных исследований. Несомненным достоинством труда Ганнела является последовательное описание развития идей Витгенштейна и фокус на аргументативной составляющей его размышлений. Ганнел не интерпретирует в популярном смысле этого слова, а демонстрирует логико-рациональные основания, которыми пользовался Витгенштейн при формулировании своих наиболее известных и влиятельных тезисов. Оригинальным в таком прочтении является то, что Ганнел обозначает ключевую проблему «Философских исследований» — проблему языковых значений и конвенциональных феноменов, а также означивания и понимания в коммуникации. Это несколько контрастирует с традиционным взглядом на эту книгу — трактовкой ее как работы о проблеме «языковых игр» и социокультурной детерминации языковых практик. Несмотря на то что для Ганнела Витгенштейн — исследователь языка, его работа далека от «чистой» лингвистики и смыкается скорее с концепцией значимых социальных действий М. Вебера, согласно которой смысловые феномены конституируют социальные факты.

Пятая глава — «Конвенциональные объекты, концепты и практика интерпретации» — посвящена сравнительно редкой в отечественной философской и социально-гуманитарной литературе теме — идеям Витгенштейна после «Философских исследований», изложенным в его заметках, которые часто известны как вторая часть «Философских исследований». Внимание Витгенштейна в этот период обращено на проблему ментальных концептов, и в частности эмоций, как дискурсивного феномена. Ганнел называет эту линию витгенштейнианского исследования «философской психологией». Несмотря на амбивалентность этого термина, его содержание достаточно точно выражает идею позднего Витгенштейна: эмоции суть выражения, которые мы используем в коммуникации; они дискурсивны, поскольку устанавливают (конституируют) некоторый предмет сообщения; эмоция как выражение является прекрасным свидетельством того, что «нет строгой границы между телом и душой» (с. 130). Ганнел разъясняет, что для Витгенштейна «наша языковая игра в объяснение значения “всегда покоится на невыраженной предустановке” относительно текущей конвенциональной деятельности — будь то игра, психологический эксперимент или что-то еще» (там же). Сам факт наличия таких предустановок и такого предзнания указывает на автономность социальных феноменов, к каковым авторы относят пресуппозиционные феномены. А поскольку предзнания автономны, то и социальное исследование автономно и не вытекает из философии или естественных наук (в том числе о сознании) — так рассуждает Ганнел.

В этой главе затрагивается целый ряд вопросов — от природы конвенциональности до типологии концептов, однако ключевым все же остается вопрос интерпретации, который Витгенштейн формулировал примерно следующим образом: «Действительно ли я вижу разное каждый раз или же я по-разному интерпретирую то, что я вижу?» Как известно, сам Витгенштейн склонялся ко второму, поскольку «интерпретировать — значит мыслить, совершать действие, а видеть — значит находиться в определенном состоянии» (с. 134). Интерпретировать — значит предполагать, а предположение означает лишь определенную степень вероятности соотношения факта и реальности. Достоверная интерпретация выражает не точное соответствие предположения репрезентируемому факту, а соответствие формы интерпретации своему же правилу, укорененному в имманентную интерпретации практику. «Образ» и «реальность» — это столь же разнопорядковые для Витгенштейна концепты, как «мыслить» и «говорить», их связывает только обращение к языку. По известному изречению Витгенштейна, «чтобы мочь выражать мысли, слова должны принадлежать языку и контексту» (цит. по с. 135). Означивание не сопровождает процесс говорения; мысли и намерения не сопровождают слова; слова и есть мысли и намерения.

В работе «О достоверности»[4] Витгенштейн уделяет этому вопросу много внимания. Ганнел цитирует Витгенштейна: «Сказать, что “я знаю”, чего я хочу, во что верю, чего желаю, что чувствую и т.д., — это “либо философская чушь, либо что-то еще, но точно не суждение”. Это всего лишь виды высказывания. “Я могу знать, что думают другие люди, но я не знаю, что думаю я”» (с. 136). В этом смысле «философско-психологическое» исследование имеет дело не с реальностью в виде образов, мыслей и эмоций, а со структурами значений, закрепленных за соответствующими концептами, то есть с коллективно разделяемыми, конвенциональными феноменами.

Шестая глава («Интерпретация науки») демонстрирует связь идей Витгенштейна о понимании, значении и практике интерпретации с описанием конкретных научных практик. Примером такой связи, по мнению Ганнела, выступают работы Куна по истории науки. Работа «Структура научных революций» действительно широко обсуждалась и обсуждается среди социальных теоретиков. Кун построил свою теорию на сомнении в том, что огромное (в сравнении с естественными науками) количество разных теорий, точек зрения среди представителей социальных наук является следствием недостаточно прочных теоретических и методологических традиций, сложившихся в социальных науках. Как известно, Кун видел две основные причины того, что в социальных науках отсутствует та преемственность в развитии парадигм, какую мы можем наблюдать в истории естественных наук: прежде всего, это исторически сложившаяся конкуренция среди сообществ социальных теоретиков и исследователей; а кроме того — подвижность и изменчивость предмета социального исследования. Кун получил известность главным образом как историк, методолог и социолог науки, а отсылки к его работам и идеям в контексте витгенштейнианских исследований языковых игр и практик интерпретации более чем редки.

Это одна из главных интриг работы Ганнела: какова реальная связь между идеями позднего Витгенштейна и воззрениями Куна, с одной стороны, и ими обоими и социальной теорией — с другой? Хотя не существует свидетельств, которые бы указывали на факт прочтения Куном работы Витгенштейна «О достоверности», Ганнел иронично замечает, что связь между двумя философами не только в объеме и масштабе критики в их адрес. Автор пишет: «Несмотря на то что связь между авторами относится скорее к разряду дополнения, а не влияния, мы не можем отрицать атмосферы Беркли, в которой были окончательно сформулированы положения “Структуры”» (с. 8). Речь идет о коллективе философов, работавших на рубеже 1950—1960-х гг. в Калифорнийском университете Беркли: Томасе Куне, Поле Фейерабенде, Стенли Кавелле. Ганнел отсылает читателя к ряду значительных работ, посвященных взаимовлиянию идей Куна и Фейерабенда, с тем чтобы утверждать: представление обоих философов из Беркли о философии и базовых проблемах социальных исследований аналогично тому, как их представлял себе Витгенштейн. И снова: за философией закрепляется не конструирование реальности, а критическое, нормативное и терапевтическое отношение к предмету исследования, что однозначно предполагает «оставить все как есть», исходя из принципа справедливости по отношению к социальным феноменам. Перефразируя Куна, философ не переводит с языка частного на язык всеобщего (или с языка наблюдаемого на язык абстрактного), а изучает язык всеобщего, хотя бы в силу того, что точный перевод невозможен фактически.

В седьмой главе («Витгенштейн на Луне: достоверность, истина, значение») автор обращается к работе Витгенштейна «О достоверности» как наиболее общему для философов из Беркли фундаменту, а также как к основополагающей, с точки зрения Ганнела, работе о суждении, объясняющей практики интерпретации, характерные для социально-гуманитарных дисциплин. Автор начинает главу в свойственной ему ироничной манере: «Причиной того, что многие комментаторы все еще убеждены, что идеи Витгенштейна и Куна несовместимы с идеей исследования, является стремление самих комментаторов обнаружить достоверное» (с. 199). Речь идет не только о принятых на веру суждениях, идеологии или манипулятивном предсказании научного результата, но и о попытках социальных теоретиков обнаружить среди философов тех, чье имя могло бы послужить предельным обоснованием их собственного исследования.

Витгенштейн, как известно, призывал ставить подобные (мифологизированные) достоверности под сомнение (по мнению философа, само сомнение является достойной альтернативой достоверности). Но в упомянутой работе он вел речь о достоверности иного рода — о достоверности эмпирических данных, которая конституируется особым логическим статусом высказываний об «эмпирических данных». По Витгенштейну, эффект достоверности вызывают не данные наблюдения, а элементы дискурса, с помощью которого мы «говорим» о данных. Исходя из этого положения Ганнел так формулирует связь идей Витгенштейна и социальной теории: предметом социальных исследований является не только социальный феномен как эмпирически достоверный факт, но и убеждения индивидов относительно существования того, что в социальных науках обозначается термином «социальный феномен».

Основания социальной практики лежат в самой социальной практике, но это достаточно хрупкие и подвижные основания, и то, что их делает таковыми, — убеждения. «Я знаю, что никто не был и не будет на Луне» — таков был пример Витгенштейна, и тем более показательным он представляется нам сегодня, когда колонизация Луны представляется скорее вопросом техническим, тогда как во времена Витгенштейна в основе этого убеждения могло лежать как теоретическое знание, так и здравый смысл, а не оценка его эмпирической достоверности. Это пример очевидного знания, не требующего доказательств и являющегося «кирпичиком» в определенной картине мира. Ганнел подчеркивает, что подобные «очевидности», принятые на веру суждения, достоверные, само собой разумеющиеся убеждения могут функционировать и как социальные мифы, и как «правила игры, которые мы усваиваем в процессе самой игры» (Витгенштейн). И в этом смысле убеждения подобного рода могут выступать и как объект эмпирической проверки, и как «правило проверки». В терминологии аналитической философии мы наблюдаем здесь совмещение языка-объекта и языка-инструмента.

Ганнел убежден, что работа Витгенштейна «О достоверности» позволяет нам многое понять в структуре повседневного знания, социальных мифов, коллективных убеждений и верований, а также в структуре социально-гуманитарного дискурса, который часто оказывается фундирован повседневными (мировоззренческими) практиками познания. Именно в этой позиции наиболее убедительно происходит взаимная проекция идей Куна и Витгенштейна: соперничество эпистемических (научных) сообществ может быть объяснено не столько их эксплицитными прагматическими установками (например, стремлением к признанию), сколько конфликтом «картин мира», которые в какой-то момент из языка-объекта превращаются в язык-инструмент, из предмета анализа — в метод.

Ревизия как работ Куна и Витгенштейна, так и фундамента социально-гуманитарных наук не является чем-то необычным. Оригинальность книги Ганнела в том, что в поисках оснований социально-гуманитарного дискурса автор обращается к двум крупнейшим фигурам, которые в самом дискурсе социально-гуманитарных наук далеко не часто упоминаются в одном контексте, «через запятую». В книге автор обращается к важнейшим аспектам работ Куна и Витгенштейна, на основании которых можно проводить параллели между концепциями философов, и этот синтез усиливает их вес.

Автор решает еще одну, более значимую для него (как историка науки, эпистемолога и политолога) задачу — поиск философско-логических оснований социаль ных исследований. Концепции Витгенштейна и Куна могут быть использованы в качестве таких оснований по нескольким причинам. Во-первых, специфический предмет социально-гуманитарных исследований — социальные факты и феномены — имеет конвенциональную природу, обусловленную логическим статусом языка, на котором мы говорим о нем (Витгенштейн), и «общностью установок», принятых в научном сообществе, которое их исследует (Кун). Во-вторых, практики познания, принятые в качестве «нормальных» в социально-гуманитарных науках, основываются на интерпретации предмета исследования, а не на его конструировании. Интерпретация, в свою очередь, предполагает не наделение предмета познания свойствами, которые ему не присущи, а обнаружение значения социального факта, которое он имеет для индивидов, и описание дискурса, в котором социальный факт становится фактом для исследователей. В этом смысле социальный исследователь оставляет предмет познания «как есть». Ганнел убедительно показывает, что Витгенштейн и Кун, каждый со своей позиции и в своем оригинальном ключе, обосновывали характер социально-гуманитарных наук как уникальной дискурсивной практики, целью которой является не моделирование и преобразование, а понимание и рефлексия — в том числе и моральная. Достоинством книги Ганнела является то, что она открывает для читателя новые способы интерпретации классических работ Витгенштейна и Куна и новый подход к социально-гуманитарным наукам.