Новые журналы

Историческая экспертиза: Журнал рецензий

М., 2014. № 1; 2015. № 1—4.

 

Сейчас отечественная историческая нау­­ка переживает непростые времена. С од­­ной стороны, власть в поисках ле­ги­тимации своей политики оказывает (в лице чиновников, полагающих, что они и только они знают, как все было) сильное давление (вплоть до при­нятия специальных законов, как это было по поводу Великой Отечественной вой­ны) на ученых, чтобы они интерпре­тировали прошлое в нужном ключе. С другой стороны, масса людей, не об­ла­­дающих соответствующими знания­ми и умениями (в том числе те же  чи­нов­ни­ки), пишут книги и статьи, вы­ступают с речами, снимают фильмы и циклы телепередач, в которых встречаются самые фантастические домыс­лы на исторические темы.

Находящиеся в столь сложной ситуации профессиональные историки, если они не карьеристы и не готовы называть черное белым только потому, что сейчас есть на это спрос, вынуждены как-то отстаивать и профессиональные стандарты, и нравственное достоинство своей дисциплины. Хотя наши ученые-гуманитарии не привыкли к самоорганизации (как на пример укажу на тот факт, что, хотя в России несколько тысяч человек принадлежaт к числу литературоведов, до сих пор общество литературоведов так и не создано), тем не менее историки сумели, к счастью, создать Вольное историческое общество, одной из целей которого является имен­но защита истории как науки от идеологического давления и профанации. Этой же цели призван служить рецензи­руемый журнал. На его сайте (где представлены все номера журнала) в обращении от редколлегии говорится, что «одним из дел, объединяющих российских историков, может стать создание единого ресурса, поднимающего насущные для корпорации историков России проблемы экспертизы научных текстов» (http://istorex.ru/page/o_zhurnale).

С этим можно только согласиться. Действительно, в ситуации расцвета непрофессионализма и идеологической халтуры профессионалам не остается ничего другого, как на своей «делянке» давать экспертную оценку обильной мимикрирующей под науку печатной продукции. Разумеется, общую ситуацию это не сильно изменит: если в обществе есть запрос на книги, повествующие о том, что «у России особый путь», что она «самая духовная», что цари любили народ и заботились о нем, а зловредные иностранцы только и думали, как навредить стране и подорвать ее веру, что «Крым — исконно русская территория» и т.д., то никакие журна­лы рецензий ситуацию не изменят. Но отсто­ять достоинство науки, создать «гамбургский счет» в этой дисциплине с помощью подобного журнала мож­но. Ведь другие исторические журналы («Вопросы истории», «Отечественная история», «Родина» и т.д.) рецензируют от случая к случаю, нередко этим занимаются друзья авторов, а в результате отрицательная рецензия на историческую книгу — это чрезвычайная редкость, хотя в текущем потоке книгоиздания слабых и халтурных книг предостаточно.

В «Исторической экспертизе» в каждом номере рецензируется 15—20 книг, кроме того, имеются и обзоры. Нередко рецензии весьма содержательны, дают представление об аргументации и выводах автора, рецензенты излагают и свое видение данной проблематики. В качестве примеров назову рецензии В.В. Тихонова на книгу Н.Е. Копосо­ва «Память строгого режима» (2014. № 1), А.В. Голубева на книгу А. Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось» (2015. № 1), В.А. Китаева на книгу А.А. Тесли «Последний из “отцов”: Биография Ивана Аксакова» (2015. № 2), И.В. Савицкого на книгу М.Е. Неёлова «Реформа и реформаторы: создание и деятельность новых местных органов государственного управления социаль­но-экономической жизнью крестьянства России в 60—70-х гг. XIX в. (по материалам Олонецкой губернии)» (2015. № 3). Большим достоинством журнала я бы счел и наличие ряда аргументированных отрицательных рецензий, в част­ности откликов М.К. Киселева на книгу А. Эткинда «Внутренняя колонизация» (2014. № 1), А.И. Рупасова на книгу Г. Чернявского, М. Станчева и М. Тортика «Жизненный путь Христиана Раковского» (2015. № 1), А.Г. Гринева на книгу С.В. Фетисова «Первая Антанта. Как мы потеряли Аляску» (2015. № 3), А.Ю. Суслова на книгу В.К. Кокоулина «Демократическая контрреволюция: Сибирь, Поволжье, Урал (май—ноябрь 1918 г.)» (2015. № 4). К сожалению, если в первом (пилотном) номере доля таких рецензий приближалась к 1/3, то в последующих номерах она снизилась, зато выросло число «дежурных» рецензий, в которых после краткого пересказа без всяких доказательств дела­ются выводы, что книга представляет собой «интереснейшее исследование», «вносит большой вклад», «будет полезна», «содержит взвешенный анализ», представляет собой «бесспорный шаг» вперед, «отличается значительной новизной» и т.д. и т.п.

 Хотя основная цель журнала — рецен­зирование научных книг по ис­тории, он уделяет внимание рас­смот­рению и популярных публикаций, и само­й проб­лематике создания образа прошлого в общественном сознании. Последней теме посвящена рубрика «Историческая память». Текстов в ней опубликовано немного, но почти все они важны для избранной проблематики. Лишь две публикации рассматривают эту проблему в чисто теоретическом плане — статья А.И. Макарова «Историческая память: конструкция или реконструкция?» (2014. № 1) и обзо­р О.Б. Леонтьевой «Образы ис­торичес­кой реальности в современной отечественной историографии» (2015. № 2). Во всех остальных речь идет о связи историописания с социальным контекстом в конкретный историчес­кий момент, причем прежде всего в политическом аспекте. Тут можно вы­делить два варианта. В одном случае власть своими действиями стимулирует обращение к негативным сторо­нам прош­лого своей страны, их анализ, осмысление и, тем самым, изживание (этому посвящена статья румынского историка М. Мача «В лабиринте памяти. Проработка прошлого в посткоммунистической Румынии» (2015. № 4). В другом — способствует возникновению идеологизированных и предельно тенденциозных трактовок прошлого. Об этом в журнале несколько публи­каций. Чисто научный характер носят статьи Н.Ю. Николаева «“Новое мифотворчество”, или Проблемы конструирования исторической памяти на страницах современной украинской прес­сы» (2015. № 2) и М. Батшева «Электронная археография от РВИО» (2015. № 3) о дилетантском сайте «100 главных документов российской истории», созданном Российским военно-историческим обществом, руководимым министром культуры Российской Федерации В.Р. Мединским. В публицистическом ключе выдержаны памфлет С.Е. Эрлиха «Антидекабристский спецназ Кремля: Наталия Нарочницкая, Владимир Мединский, Николай Стариков» (2015. № 1) и отчет об организованной Московской патриархией, Министерством культуры и Правительством Санкт-Петербурга выставке, посвященной юбилею восшествия на престол династии Романовых «Этюд в багровых тонах, или Сумерки просвещения», демонстрирующий тенденциозность и слабую компетентность устроителей выставки, которые поставили целью любой ценой (вплоть до передер­жек и лжи) «доказать безаль­тернативность даже не монархии — само­державия» (2014. № 1. С. 13), а в качестве врагов российской государст­венности выставили враждебное западное окружение, масонов, «инородцев» и т.п. В итоге, по мнению автора отчета, «достаточно простой (и скорее примитивной) идее, идее сильной государственности, были принесены в жертву и Романовы, и история Церкви, и народ России» (Там же. С. 23).

К подобным материалам примыкают и статьи рубрики «Как это было на самом деле?», которая появилась, правда, всего один раз, в самом первом номе­ре (2014. № 1). А.С. Стыкалин в статье «Правда и вымысел о реакции российского общества на венгерскую революцию 1848 г. Венгерская кампания 1849 г. и капитан Гусев» повествует о выдуманном Белой Иллешем в 1945 г. из конъюнктурных соображений капитане Алек­сее Гусеве, который якобы отказался выступать против венгерских войск и был казнен вместе с 6 единомышлен­никами. Эта сочиненная история, не имев­шая никакого архивного подтверждения, в дальнейшем стала гулять по научным трудам советских и венгерских историков и даже в 2007 г. была воспроизведена российским историком В.Я. Гросулом. Е.С. Шишков в статье «Бой “Варяга”: правда или вымысел?» на основе архивных документов подвергает ревизии дважды экранизированную (в 1947 и 2014 гг.) легенду о гибели крейсера, показывая, что в ходе строительства корабль получил ряд дефектов, некомпетентные действия руководства усугубили его ситуацию, а позднейшие отчеты, газетные сообщения и работы историков о его гибели — мягко говоря, недостоверны. Аналогичный характер носят статьи А.В. Шубина «Конспирологи о причинах Февральской революции», А.М. Белогорьева «“Полуостров” Косово: история, вырванная из контекста». Борьбе с исторической мифологией посвящена в значительной степени и рубрика «Осторожно, халтура!». С.Е. Эрлих в заметке «Мифом миф поправ, или “Фоме” про Ерему декабризма» (2014. № 1) демонстрирует невежество и тенденциозность кандидата исторических наук О. Елисеевой, опубликовавшей в «православном журнале» «Фома» статью о декабристах, полную ошибок и передержек; В.А. Шни­рельман в обзоре «Иностранные аген­ты: западные источники современной русской конспирологии» (2015. № 4), обозрев обширный корпус конспирологических сочинений, приходит к выводу, что «западные конспирологичес­кие работы, переведенные на русский язык <…> приветствуются [в России] в кругах политических радикалов и в среде православных фундаменталистов, где с благодарностью принимают и широко используют как пришедшие с Запада списки “тайных обществ”, так и рассуждения о роли “масонов” в мировой политике. Критика современной западной либеральной демократии западными конспирологами воспринимается здесь как подтверждение того, что попавший в сети “тайных обществ” Запад ускоренными темпами разлагается, движется к своему концу и уже вступил в период эсхатологических “последних времен”» (2015. № 4. С. 133).

В журнале имеются также рубрики «Конференции», где представлены обзоры конференций, и «Время истори­ка», содержащая интервью с видными представителями «исторического цеха». Была попытка создать рубрику «Кино и театр». В № 1 за 2015 г. появились статьи А.В. Лямзина и К.В. Якимова «“Батальонъ” Д. Месхиева — один взгляд двух реконструкторов» и А.М. Белогорьева «Первая мировая война в зеркале отечественного кинематографа», в следующем — статья А.А. Бочарова «“Винегрет, а не воспроизведение исторического события на море”: Фильм С.М. Эйзенштейна “Броненосец «Потем­кин»” под огнем критики военных моряков». Однако потом рубрика исчезла. Сам по себе замысел включить в поле рассмотрения различные сфе­ры бытования знания о прошлом (я бы еще назвал художест­венную литерату­ру, теле­видение, рекламу), на мой взгляд, про­дуктивен, но, учитывая, что издание позиционировано как «журнал рецензий», закономерно ожидать, что там буду­т материалы, посвященные современности, а не произведениям, со­з­данным довольно давно. В плане те­мати­ческой чистоты удивляет также появление в подобном журнале рецензии на книгу В.В. Денисенко «Легитимность как характеристика сущности пра­ва. Введение в теорию», к истории никакого отношения не имеющую (2015. № 1), и подборки материалов «Церковь и культура: взаимодействие или конфронтация?» (2015. № 4), которая в «журнал рецензий» никак не вписывается.

Журнал оказался очень востребован, о чем свидетельствует большое число авторов, причем из самых разных городов (в одном только пилотном номере участвовали историки из Волгограда, Екатеринбурга, Ижевска, Казани, Магнитогорска, Минска, Перми, Ростова-на-Дону, Тулы, Тюмени, Уфы). Это впол­не за­кономерно. Издание отличают высокое качест­во и разнообразие материалов, профессиональная редактура и качест­венная верстка (издательство «Нестор-История»). Можно пожелать, чтобы жур­нал оказался долговечным и еще более разнообразным и проблемным.

А.И. Рейтблат

 

 

Prosodia: Журнал Южнороссийского центра изучения современной поэзии

Ростов-на-Дону, 2014—2016. № 1—4.

 

Новый «литературно-исследовательский журнал о поэзии» издается два раза в год в Ростове-на-Дону и является одним из проектов Центра изучения современной поэзии Южного федерального университета. Собственно, он и позиционирует себя не как «региональный», но как «университетский журнал». Первый номер открывается редакционной декларацией под названием «Университетский взгляд на поэзию — восполнение пробела», исходный тезис звучит так: «Русская поэзия и университет — самый логичный союз в нынешней культурной ситуации» (№ 1, с. 3). Затем этот те­зис развивается: редакция полагает, что «и то, и другое в кризисе», но при этом «университеты стонут от собственной косности», «а поэзия — она… как ртуть»; что за «смычку» (sic!) поэзии с уни­верситетской средой до этого момен­та «отвечал только Литературный институт им. Горького» и что «в России до сих пор нет журнала, посвященного поэзии, который бы хотя бы уважительно от­носился к филологическому знанию» (Там же).

Какая-то часть правды в этом есть: в российских университетах в самом деле нет «творческих» факультетов и отсутствует общепринятый в Амери­ке и Европе статус «Poet in residence» (впрочем, с осени 2015 г. такой проект «Поэт в университете» открыт в Школе филологии НИУ ВШЭ). Добавим, что серьезная традиция «смычки поэзии с университетской средой» со времен Хераскова и Мерзлякова существовала, например, в Московском университете и список поэтов Московского университета по сей день выглядит куда серьезнее и достойнее списка выпускников Литературного института. Но в целом, повторим, ростовский Центр изучения современной поэзии представляет собой университетскую структуру, в нынешней России уникальную, и появление среди его проектов регулярного журнала внушает безусловное уважение и заставляет думать о серьезности намерений ростовских филологов.

Что же до «отсутствия» поэтических журналов в российском литературном и филологическом поле, то начинать новое издание с подобного рода конста­тации отчасти логично, хотя в устах главного редактора «Prosōdia» и по­сто­ян­ного автора журнала «Арион» Вла­димира Козлова это звучит несколько странно. В принципе, упоминание по крайней мере двух, едва ли не противоположных во всех своих установках, поэтических журналов (речь об «Арио­не» А. Алехина и «Воздухе» Дм. Кузьмина) во введении к новому журна­лу с его очевидной интенцией стать «третьим игроком» на этом поле было бы уместно. Трудно согласиться с иде­ей, что в тех же «Арионе» и «Воз­духе» относятся к «филологическому знани­ю» без уважения, хотя, в самом деле, филологи не часто заглядывают в «Арион». Что же касается «Воздуха», то лишь пафос и риторика главного редактора делают его, скажем так, trop piquant, но по контенту и составу авторов это вполне конвенциональный журнал, не чуждый профессиональной филологии (по части рецензентов он практи­чески совпадает с соответствующим отделом «НЛО»).

Заметим, что по характеру рубрикации «Prosōdia» напоминает предшест­венников, здесь точно так же представляют «поэтов номера» и «всех остальных поэтов», здесь есть «штудии» и рецензии, переводы и «авторские рейтинги». (Редактор, к слову, признается, что эта «схема» «подсмотрена» у американского «Poetry».) Ростовский журнал отличается разве что большим количеством автор­ской графики и фотографии и принципиально иными пропорциями в распределении материала: собственно стихи занимают, как правило, менее трети номера, тогда как разного рода «университетские» рефлексии — две трети. Это сознательная установка: предполагается, что «Prosōdia» — журнал «не для писателей, а для читателей», и его задача — не открывать очередные возможности для публикации «новых плас­тов неопознанных текстов», но топографически обозначить территорию, дать возможность читателю поэзии тем или иным способом сориентироваться в современной литературной ситуации.

«Prosōdia» существует около двух лет, и на сегодняшний день в нашем распоряжении четыре выпуска. Как правило, номер открывается программной стать­ей, после чего следуют поэ­ти­ческие подборки, рецензии, «Штудии», архивные публикации и переводы. «Штудии», надо думать, центральный раздел, он в большинстве случаев представ­ляет монографическую статью главного редактора Владимира Козлова, которая посвящена «герою номера», каковой «герой» представлен на обложке. В первом номере это Евгений Рейн, в последнем — Алексей Цветков, между ними Лев Лосев и Владимир Высоц­кий.

«Штудийная» статья Владимира Козлова о Рейне («Спасительный сим­волизм Евгения Рейна») — по сути, продол­жение его же давней работы в «Ари­оне» (2011. № 2) «Элегия неканонического мира». Если верить Козлову, Рейн пишет исключительно элегии (даже, заметим, когда он их не пишет). Иными словами, всякий ретроспективный сюжет видится Козлову элегией, как, например, известное стихотворение Рейна «Жизнь прошла, и я тебя увидел / В шелковой косынке у метро», при том что «опознанная» автором и его «респондентами» «аналитическая элегия» очевидным образом отсылает к Полонскому и Блоку, то есть к городскому романсу. В этой логике и «Я помню чудное мгновенье» — элегия, коль скоро имеет место ретроспекция и «дистанция между автором и героем». Кажется, другая идея — о сосущество­вании у Рейна «музыки стиха» с прозаизацией — более продуктивна. Но в «просодических» «Штудиях» каждо­му поэту отведена строгая жанровая ниша (таков, вероятно, «филологический метод» ростовской школы), и городской романс тут числится за Владимиром Высоцким («Высоцкий — поэт с черного хода», № 3). В случае Алексея Цветкова ключевым словом становится «баллада», — здесь Козлов идет за названием сборника («Песни и баллады», 2014), понимая его слишком буквально. Впрочем, статья называется «Страшная идиллия Алексея Цветкова» (№ 4), и эта «титульная» идиллия появляется лишь в последних строках — там вдруг выясняется, что «балладный и страшный мир» Цветков выстраивает… для читателя, сам же он «вознесся» над «религиозными догмами» и в его собственном мире идиллия «поборола» «исключительность человека по-новому понятой гармонией с природой», в подтверждение чему приводятся строки: «там ящерицы в точности как мы / встречать своих сбегаются к воротам».

Исключение составляет № 2, где автором «штудийной» статьи о Льве Лосеве стал Игорь Ратке («“Прохладные сумрачные покои” Льва Лосева»). Это очень странная статья: Игорю Ратке не нравится поэт Лев Лосев, причем ему не нравится в этом поэте все — от «дьявольского осколка зеркала в глазу Кая» и этого «последовательного и упорного недоверия ко всем надличностным ценностям» до небрежного и, как ему кажется, неточного словоупотребления (для заведомо каламбурной поэтики замечание, по меньшей мере, неожиданное). И самый поразительный упрек ближе к концу статьи, когда речь заходит о «поэтическом междусобойчике»: «Вдруг в Уфлянд сна вбегает серый вольф», «где Рейн ярится и клубится Штейнберг». По мнению Игоря Ратке, редактора специального поэтического журнала и сотрудника Центра изучения современной поэзии, редкий читатель «узнает в этих именах круг полуподпольных ленинградских писателей 60-х годов», и наконец: «Положа руку на сердце <…> кроме восхищения мастерством автора, способны ли такие стихи дать еще что-нибудь?» (№ 2, с. 55). Похоже, пафос «антилосевской программы» Игоря Ратке состоит в отрицании самой идеи поэзии как «дела частного человека»: «…возможна ли поэзия, обращенная к немногим не по своим объективным свойствам, а по сознательной авторской установке? И велика ли ценность такой поэзии в случае ее возможности? <…> Нет ничего более противного духу поэзии, и не только русской, чем культ самовыражения, чем утверждение частного бытия как нормы» (Там же). Эта страстная и архаичная эскапада в духе адептов Чернышевского и публицистов «Комсомольской правды» советских времен имеет некоторую предысторию: Игорь Ратке находится под впечатлением лекции Сергея Чупринина, прочитанной в Южном федеральном университете и опубликованной затем в тех же «Штудиях» («О лакунах в современной поэзии»). Чупринин привычно сетует на малое количество читателей стихов (при огромном количестве пишущих) и видит причину в самой природе современной поэзии, которая, прежде всего, «поэзия частных существований частных людей, у которых есть свой опыт, никак не превышающий их биографический опыт, или опыт прочтения тех книг, которые они прочли» (№ 2, с. 40). Надо сказать, что Чупринин не обладает радикальным публицистическим темпераментом Игоря Ратке, он причисляет себя к адептам такой поэзии и в качестве примера приводит стихи своего «любимого поэта» Александра Кушне­ра. Что же до «опытов поэтической социологии», то в № 4 журнала на вопрос о «многих пишущих для немногих» отве­чает Михаил Айзенберг: «Мысль о том, что читатель поэзии исчез, основывается на падении тиражей. А это лишь один из показателей, не единст­венный. Тираж — вещь техническая. Сейчас вслед за переменой всех отношений меняются и отношения между читателем, автором, произведением. Ощущение, что читатель исчезает, на самом деле очень субъективное. Немногочисленные социологические исследования в этой области, как мне рассказывал покойный Борис Дубин, — а он знал, что говорил, — показывают, что количество людей, читающих стихи — любые стихи, не обязательно современные — у нас в стране не меняется. По его данным, это три-четыре процента взрослого населения — цифра совсем не позорная. В любом случае это миллионы людей».

При том, что редакция нового журнала делает акцент не на представлении стихов, но на рефлексиях, заметим, что поэтический отдел № 1 открывают Олеся Николаева и Евгений Рейн, в № 2 от имени «столичных мэтров» присутствует Виталий Пуханов со своими верлибрами, но уже в последних номерах редакция целиком и полностью опирается на собственный, по большей час­ти «региональный контингент» и на вкусовые предпочтения своих авторов. Отметим достойные подборки столь разных в поколенческом плане, но исключительно интересных поэтов, как Олег Хаславский (№ 1) и Наталья Полякова (№ 3). Но самый сильный отдел нового журнала — «Переводы»: в № 1 Игорь Белов представляет «главу» нынешней белорусской поэзии Андрея Хадановича, опыты Ирины Ермаковой и Анны Золотаревой выделяются даже на фоне достаточно ровной и сильной грузинской «линейки». Наконец, в № 3 Алеша Прокопьев, как всегда, ставит перед собой исключительно сложную задачу и, как всегда, блестяще с ней справляется: перелагает на современный русский раннюю немецкую силлаботонику Андреаса Грифиуса («Переводчик полагает своей заслугой обязательную мужскую цезуру на третьей стопе, след деления александрийского (силлабического) стиха Ронсара и других французов ровно посередине, без какового деления внедрение новой системы было бы невозможно»). Григорий Кружков там же открывает русскому читателю комическую поэму Уоллеса Стивенса «The Comedian as the Letter C» (1923). И в этом же № 3 выделим мемориальные публикации, посвященные genius loci — ростовскому поэту и переводчику Леониду Григорьяну.

И. Булкина

 

 

VALLA: Современный, откры­тый, этичный, интегрированный историко-филологический журнал евро­пейских исследований

М., 2015.  Вып. 5 (1), 1 (6) [Так! На самом деле это 1-й и 2-й выпуски].

 

Перед нами новорожденный электронный журнал по гуманитарным наукам, не «привязанный» ни к каким научным учреждениям. Имя итальянского гуманиста XV в. Лоренцо Валлы, одного из отцов-основателей классической филологии, выбрано не случайно. Как отмечает в своем обращении к читателю главный редактор, «независимый исследователь» Мария Елифёрова, «ценностные установки журнала — стрем­ление к интеграции исторического и филологического знания, системный научный подход и открытость к новым выводам». Поскольку речь идет о пусть кратком, но, по определению, програм­мном тексте, на нем нам и следует остановиться, прежде чем говорить об опубликованных в первых номерах статьях.

Обращение написано от первого лица и, следовательно, выражает личные представления, устремления и усилия главного редактора, за что ей, безус­ловно, честь и хвала: создание журна­ла в любой науке — дело полезное, но хлопотное и не слишком благодарное, в особенности когда речь идет об относительно популярных, но все же не самых практичных знаниях о древности. Кроме того, Мария Елифёрова могла опереться лишь на собственный энту­зиазм, поддержанный энтузиазмом еще 68 человек, из которых 18 названы поименно, а 5 фамилий даже выделе­ны жирным шрифтом. Между тем, читатель сразу заметит, что повод для возник­­новения журнала не поло­жи­тель­ный, а отрицательный: редактор считает «отмирающим» традиционный бумаж­ный журнал, «отгороженный классификацией ВАК». Сразу возникает целый ряд вопросов: редактор против ВАК? Редактор против классификаций? Редактор против бумаги? Но ведь и «Valla», пусть и с кокетливым подзаголовком «современный, открытый, этичный», все же относит себя к двум конкретным дисциплинам — истории и филологии, точно так же, как классифицируются, иногда сразу по нескольким дисциплинам, журналы в ВАК и в основных наукометрических базах данных, как отечественных, так и зарубежных. Далее, когда речь заходит о хронологических рамках журнала, перед нами предстает печальная картина информационного вакуума, в который, оказывается, давно погрузились медиевистика (включая русистов) и исследования европейской культуры до ХХ в.: у нас, оказывается, фактически не было журналов, монографии и сборники не достать, «старый сборник» (?) «Средние века» лишь недавно «переформатирован» в журнал, специалисты по Древней Руси «вынуждены» публиковаться в «Славяноведении» и «Отечественной истории». Есть, правда, в Санкт-Петербурге еще электронный журнал «Vox Medii aevi», есть, «Словѣне», признает автор мимохо­дом. Некая «бюрократическая система управления» навязала нам «дисцип­линарную замкнутость», в особенности «противопоказанную» медиевистике. Весь этот апокалипсис для вящей убедительности назван «тривиальным», всем очевидным, то есть не нуждающимся ни в описании, ни в объяснении.

Я не замечал ни вакуума, ни замк­нутости, и даже отсутствия журналов почему-то не замечал, но редактору, «независимому исследователю», знакомому с наукой, видимо, не понаслышке, виднее. От нее мы узнаем, например, что за рубежом у нас публикуются лишь «несколько крупных ученых»: Е.А. Мельникова, Т.А. Михайлова и Ф.Б. Успенский (из которых двое — члены редколлегии, люди уважаемые, но все же не единственные, кто публикуется за рубежом). Поэтому журнал — что само по себе прекрасно! — будет публиковать статьи и рецензии на английском, рассчитывая на некое «дальнее зарубежье», видимо, отличное от зарубежья «ближнего». Хронологические рамки также установлены лично главным редактором («я сочла нужным»): это «исто­рический отрезок от Средневековья до XIX века», что-то вроде «долгого Средневековья», которое почему-то пред­став­ляется Марии Елифёровой как нечт­о «осознанно эпатирующее по отношению к традиционной периодизации». Географические рамки — от Западной Европы до «европейской территории России» (никак не дальше) — также обусловлены «научными интересами и компетенциями редактора», но представляются ей «внутренне логичны­ми». Всякий журнал должен описать свое «поле», ясно также, что голос создателя здесь определяющий. Но может ли он звучать соло? Почему Россия до Урала и Кавказского хребта? Почему весь XIX в. включен, а ХХ — выключен? Почему Средневековье есть, а Античности, милой сердцу Валлы, нет? И где, кстати, по мысли главного редактора, начинается Средневековье? На этот вопрос так же много ответов, как на вопрос о конце этой прекрасной эпохи. Редактору почему-то хочется представить науку как машину, подвергающую самое себя добровольной цензуре и постоянно вгоняющую себя в некие «жест­кие рамки». И все эти рамки и оковы прямо сейчас, на наших глазах, долж­ны, видимо, рухнуть на страницах нового электронного журнала.

Науке — и здесь Мария Елифёрова отчасти права — свойственна профессиональная замкнутость, то есть право на профессиональный разговор в узком кругу на узкопрофессиональные темы, с использованием узкопрофессиональной лексики, не всегда понятной даже соседней академической аудитории. Я, медиевист-западник, не всегда полностью понимаю даже русиста — и это отчасти нормально. Редактор почему-то называет это опасным снобизмом, «по умолчанию подразумевается», пишет она, «что за пределами кружка спе­циалистов, способных разбирать старофранцузские рукописи в архивах или знающих наизусть тонкости вестготского права, существует только толпа умственно неполноценных особей, которые с трудом помнят, в каком году была Куликовская битва, и которые готовы воспринимать сведения об истории культуры только в формате колонок из глянцевых журналов». Но ведь ни Олег Ауров, знающий в тонкостях то самое вестготское право и член вашей редколлегии, ни Федор Успенский, ни, скажем, аз, грешный, видавший старофранцузские рукописи, не считаем «неполноценными» или «идиотами» ни наших студентов, ни телезрителей, ни завсегдатаев «Арзамаса» или «ПостНауки». Пресловутый «снобизм», действительно встречающийся среди ученых, как и среди всех остальных, — зачастую дело исключительно личного темперамента: кабинетные ученые, не склонные показывать себя белому све­ту и говорящие и пишущие лишь для своего круга, ничем не хуже тех, кто хочет и умеет излагать свои открытия и размышления на языке, понятном публике. Все ли обязаны быть Хокингами и Басовскими?

Тот же отрицательный пафос чувствуется и в замечаниях о некоем «негативном опыте множества междисциплинарных журналов традиционной печати, которые появились в 90-е годы прошлого столетия, как грибы после дождя», в которых, «как правило, отсутствовала внятная концепция». Хотелось бы узнать о конкретных примерах: имеются в виду журналы, прекратившие свое существование? Или сущест­вующие «без внятной концепции» по сей день, скажем, «Одиссей», «Логос», «Новое литературное обозрение», выросшие, как и многие другие, «после дождя» и в «традиционной печати», потому что другой тогда не было? Авто­ры, наставляет нас редактор, не имеют права «писать так, словно этой [целевой] аудитории не существует; необходимо хотя бы немного (курсив мой. — О.В.) задуматься о том, кто будет читать статью и насколько она будет интересна аудитории хотя бы из двух-трех сотен человек». До появления этого нового журнала все мы, видимо, так и делали, писали, не думая даже о каких-то 200—300 читателях. Хуже того, мы частенько публиковались в тематических блоках, которые редактор тоже осуждает за то, что авторы «начинают вымученно придумывать что-нибудь, что бы соответствовало теме, или, что еще хуже, коверкают готовый материал, пытаясь вставить туда чужеродные элементы». Поражаюсь, как до сих пор не закрылись французские «Анналы», сущест­вующие с этими самыми тематичес­ки­ми блоками не первое и даже не второе десятилетие.

Отказ от блоков вполне может быть серьезным принципом издательской политики журнала, как может им быть и «дружественный по отношению к читателю», reader-friendly в терминологии редактора, стиль. Собственно, авторы в обоих представленных нам первых выпусках этого стиля и придержива­ются (чего не скажешь о стиле самого редактора в ее очень интересной статье, посвященной (!) «берсерковедению»). Является ли это заслугой редактора, редколлегии и их жесткой политики отбора текстов? Или на нашей гуманитарной ниве все не так уж прискорбно, как хочет показать нам главный редактор? Мои заметки на полях редакторского обращения могут показаться жалобой обиженного за свой цех гуманитария, читатель вправе вообще пропустить это самое обращение и просто взяться за чтение вполне замечательных статей, соблюдающих основные нормы науки. Но редакторское обращение, как и назва­ние журнала, сродни названию лодки: как назовешь, так и поплывет. Вряд ли имеет смысл определять свое место под солнцем, выкрасив мир вокруг себя в черное: это отпугивает и чита­телей, и потенциальных авторов. Имен­но таков, к сожалению, эффект текста, построенного на негативных оборотах, которых и без того хватает в нашей научной, и не только, повседневности. Во всяком случае, я бы рекомендовал убрать с обложки пахнущую глянцем мантру «современный, открытый, этичный». Хочет того редактор или нет, получается, что все остальные журналы, бумажные и электронные, научные и научно-популярные, «несовременные», «неоткрытые» и «неэтичные». Ведь кто-то может посчитать не совсем этичным публикацию в первом же номере четырех текстов за подписью главного редактора — такая точка зрения тоже возможна и даже довольно широко распространена.

Оба номера поделены на четыре бло­ка: статьи, труды членов редколлегии, материалы и публикации, рецензии. Темы действительно, как обещано в обращении, охватывают историю культуры Европы Средневековья и Нового времени, причем Европы в ее традиционном географическом значении, а не опрокинутого в прошлое Евросоюза, как обычно подается и воспринимается история Европы на Западе. Однако ни авторы, ни редколлегия не ищут, по определению, каких-либо кросс-культурных тем. Например, рядом оказы­вается история создания и публика­ций сонетов Шекспира (В.С. Фролова) и «Норманнская теория» (Д. Верхотуров), францисканская религиозность (Е.С. Кравцова) и брадобрейская деятельность Петра Великого (Л.Б. Усыскин), переводы со старофранцузского, среднегреческого, древнеисландского, старокастильского. Такое лингвистическое и тематическое богатство, безус­ловно, подкупает и даже очаровывает: за этой пестротой ведь стоит своеобразная риторика экзотики и чужестранности, желание услышать многочисленные языки культуры, милое русскому сердцу «Все флаги в гости будут к нам». Это так же радостно, как присутствие среди авторов коллег из нескольких городов России и Украины. Хочется надеяться, что эта высокая планка будет журналом удержана.

Иногда языки, народы, мифы сходят­ся в одной точке: например, Константин Багрянородный, византийский император Х в., кое-что знал о народах империи, которой он правил, и, по счастью, поделился своими знаниями с потомками. Потомки, как показывает исследование М.В. Елифёровой в первом номе­ре, по-разному трактовали и трактуют сведения древних авторов, вплоть до создания историографических мифов, достойных седой древности, во всяком случае, не менее устойчивых и расти­ражированных гугл-поиском. Развенча­ние мифа о берсерках, полулегендарных скандинавских воинах, иногда упоминаемых в сагах и якобы упомянутых Константином, хоть и тяжеловесное по форме, но не безынтересное, читатель может отчасти сопоставить с первоис­точником: главой из трактата «О церемониях» Константина Багрянородного в переводе А.Ю. Виноградова. Сосед­ствует с ней замечательный фрагмент старо­кастильской «Истории Испании», повест­вующий о роли Геракла в рожде­нии Испании, яркий образец бытования языческих мифов в христианском историческом сознании. Во втором номере читатель найдет любопытный перевод «Битвы Поста с Мясоедой», первой старо­французской поэмы на эту тему, выпол­ненный Я.Ю. Старцевым из Екатеринбурга. Рецензии носят именно кри­тический характер, что очень важно для этого жанра. Однако та же «История Российского государства» Бориса Акунина, учитывая, скажем так, масштаб бедствия, заслуживает разбора намного более детального, чем тот, что предложен Ю.В. Лущаем из Харькова. Схожи по стилю рецензии М.В. Елифёровой в том же, первом выпуске. Разбор большой монографии А.В. Майорова «Русь, Византия и Западная Европа. Из истории внешнеполитических и культурных связей XII—XIII вв.», предложенный во втором номере независимым тамбовским исследователем А.В. Горовенко, уже намного основательнее. Редкол­ле­гии, как мне кажется, нужно будет оп-ределиться с этим жанром, возможно, разде­лив рецензии на «большие» и «малые», как придется ей следить и за профессиональной грамотностью публикуемых материалов: несмотря на в целом довольно неплохой уровень текстов, кое-где она дает сбои.

Олег Воскобойников