В борьбе за переписывание идеологии русского футуризма: младоформалисты, «некий А. Дымшиц» и Гулливер о военных статьях Маяковского

Edward Waysband. The Fight for Rewriting the Ideology of Russian Futurism: The Young Formalists, “A Certain A. Dymshits,” and Gulliver on Mayakovsky’s War Articles

 

Эдуард Вайсбанд (Еврейский университет в Иерусалиме; научный сотрудник; PhD. Университет Кан-Нормандия; постдокторант) edwar­d.waysband@mail.huji.ac.il.

УДК: 82

Аннотация:

Статья посвящена анализу националистичес­кой идеологии русского футуризма (будетлянства), выразившейся, среди прочего, в военных ста­ть­ях В. Маяковского 1914 года. В статье рассматривается противоречивое обсуждение этих статьей в Советском Союзе и в эмиграции в связи с их (неполной) републикацией в первом Полном собрании сочинений поэта в 1930-х годах.

Ключевые слова: Маяковский, Хлебников, Харджиев, Тренин, Дымшиц, Ходасевич, футуризм, «будетлянство», национализм, Первая мировая война

 

Edward Waysband (The Hebrew University of Jerusalem; research associate; PhD. The University of Caen Normandy; post-doctoral fellow) edward.waysband@mail.huji.ac.il.

UDC: 82

Abstract:

Edward Waysband’s “The Fight for Rewriting the Ideo­logy of Russian Futurism: The Young Formalists, ‘A Certain A. Dymshits,’ and Gulliver on Mayakovsky’s War Articl­es” discusses the nationalist ideology of Russian Futurism (budetlianstvo), which found its expres­sion, among other things, in Vladimir Maya­kovsky’s 1914 war articles. Waysband analyzes Soviet and émigré literary critics’ conflicting opinions on these articles in connection with their (incomplete) republication in the first edition of Mayakovsky’s complete works in the 1930s.

Key words: Mayakovsky, Khlebnikov, Khardzhiev, Trenin, Dymshits, Khodasevich, Futurism, budetlian­st­vo, nationalism, the I World War

 

 

Утверждение превосходства русских органических форм искусства в их противостоянии с западными образцами было одной из определяющих установок русского футуризма[1]. Личные, литературные и общественно-исторические факторы в дальнейшем ослабили и видоизменили первоначальный «расовый» — в терминах того времени — импульс футуризма (см.: [Лившиц 1989: 309]), вписывающийся значимым звеном в общий подъем национального самосознания в России в начале ХХ века. Последующее изучение идеологических истоков русского футуризма осуществлялось в особом поле напряжения, связанном со спецификой развития национализма в России. Реконструируя историю литературоведения в ХХ веке, важно проследить, как в этом поле преломлялся один из ее ключевых сюжетов, а именно «конкуренция» формализма и марксизма в качестве двух основных научных направлений изучения русской литературы в ХХ веке (см.: [Тиханов 2001: 282—286]).

На первый взгляд модернистская рациональность формализма и марксизма (см.: [Там же: 281—282]) должна была объединять их в общем негативном отношении к примордиальному дискурсу национализма. Однако эта сис­темно-теоретическая расстановка сил осложнялась гетерогенной природой этих трех явлений (формализма, марксизма и национализма) и динамикой их эволюции во взаимодействии с историко-культурной средой. Так, на начальном этапе формалисты и футуристы во многом наследовали общей сравнительно-исторической традиции, восходящей к романтикам и утверждающей имманентность творческой оригинальности и обновления национальных истоков языка[2]. Отсюда интерес формалистов к различным — прежде всего лите­ратурным — проявлениям русской национальной идеи, выражавшийся иног­да в стремлении самоотождествиться с ее «простонародными» формами (см., например: [Якобсон 1992: 75]). Марксистов привлекали национально-демократические стороны в футуризме, в особенности в творчестве Маяковского, которые затем реинтерпретировались как своеобразные «протосоциалисти­ческие» тенденции в творчестве раннего Маяковского. С другой стороны, национализм часто выражался в призывах к смене «отживших» традиционных социальных и культурных институтов (ассоциирующихся с Западом), что корреспондировало с прогрессистским и революционным пафосом марксизма. Наконец, национализм у футуристов редко выражался программно[3], но был растворен в их инновативной эстетической практике, что позволяло при ее изучении сместить фокус на изолированное рассмотрение внеидеологических «эстетических/литературных рядов».

В диахронической перспективе радикально ускорившиеся после Октябрьской революции процессы маргинализации и виктимизации русского национализма, обусловленные марксистским конструктивистским взглядом на него до середины 1930-х годов (см.: [Martin 2000: 161, 164—165]), а также его отождествлением со старым режимом, кроме того, известное саморазвитие русского футуризма в сторону более универсальных и социалистических идей привели к стремлению отделить — в апологетическом контексте — футуризм от его националистических истоков[4]. Формализм и марксизм были сходны в этой тенденции, применяя, однако, разнотипные, присущие основным концептуальным установкам этих направлений методы по «переписыванию» националистического генезиса русского футуризма. В марксистской критике существенным был вопрос, шла ли речь об идеологически близком авторе или нет (эта дихотомия была, однако, довольно мобильной, что можно просле­дить по изменчивой истории восприятия наследия В. Хлебникова в Советском Союзе, см.: [Баран 2004]). В первом случае, как мы увидим далее, национа­лис­тические проявления подвергались марксистской перекодировке. Во втором — торжествовало осуждение проявлений русского великодержавного шовиниз­ма и национализма. В формалистской критике можно говорить о свое­образных практиках «вытеснения» этих ключевых признаков раннего футуризма или их «сублимации» в литературно-историческую плоскость, так что, например, воинственный неославянофильский пафос «будетлян» объяснялся исклю­читель­но в рамках историко-литературной борьбы с традиционалистскими направлениями, а борьба с иноязычными заимствованиями — стремлением к обновлению поэтического языка. Оба подхода видятся эпистемо­логически равно сомнительными, борющимися за символическую (и вполне реальную) власть, «выравнивая» и обедняя сложный идеологический генезис русского футуризма. В историко-культурной перспективе судьба этих двух подходов, однако, была разная. Марксистское переписывание доминировало на сравнительно ограниченном, культурно и исторически, советском пространстве; инерция же стереотипов формалистского подхода главенствовала также в зарубежных исследованиях и продолжила действовать на более длинной исторической дистанции, охватывающей и наши дни.

История альтернативных переписываний идеологии русского футуризма сопровождалась практикой взаимной критики (и самокритики со стороны формалистов), которая не требовала особой аналитической проницательности, поскольку обоюдные методы «перекодировки» и «вытеснения»/«сублимации» были достаточно очевидны. Главенствующую роль здесь играла вненаучная политическая ситуация и гораздо более трудно уловимая, часто еще только подлежащая восстановлению система корпоративных, национальных и личностных самоидентификаций. Разумеется, в Советском Союзе критика почти всегда велась «в одни ворота»: марксисты, по-своему справедливо, указывали на абстрагирование последователей формализма от обсуждения идеологических истоков футуризма или сведение их исключительно к рамкам лите­ратурной эволюции и литературной борьбы. В то же время практика перекодировки или замещения националистического дискурса классовым — при ее очевидной натянутости — не могла быть предметом серьезной дискуссии в Советском Союзе и воспринималась как часть советской эпистемы. Тем значимей оказываются случаи, когда современники в той или иной степени указывали на такую перекодировку. Если в Советском Союзе такая рефлексия была вытеснена из публичной сферы или, перенимая язык власти, приобретала форму эвфемистской критики вульгаризации марксистского метода, то существование такой рефлексии в эмиграции дает возможность услышать мнение исторического свидетеля, независимого от советского идеологическо­го давления. В этой статье я рассмотрю, среди прочего, наблюдения В. Ходасевича о советском отношении к националистическим аспектам футуризма. В случае Ходасевича свобода от советской цензуры и идиосинкразии, проницательные наблюдения над марксистскими и формалистскими ухищрениями соответствовать им или обойти их и откровенное обсуждение значимости национализма для русского футуризма не означали, однако, отсутствия остросубъективного, даже предвзятого, отношения к футуризму и национализму. Здесь срабатывали другие, часто противоположные советским эстетические и идеологические оценки, которые тем не менее запускали типологически сходный механизм по манипуляции историко-литературным материалом. Наконец, в эмиграции впервые проявился и другой взгляд на футуристов (прежде всего на Маяковского), который в России заявил о себе в открытую только после перестройки. Это националистически ориентированный взгляд[5], который, в отличие от позиции советских литературоведов и Ходасевича, утверж­дал русский национализм как идеологически позитивное мерило для рас­сматриваемого литературного материала (см.: [Селезнев 2003: 207—208]. В самоутверждении и противостоянии этих и других «дискурсивных практик» писалась и пишется история русского футуризма и русской литературы в целом, история, которая определяет наши вкусы и оценки. Связь между позицией исследователя и формированием читательского восприятия литературы позволяет говорить о том, что изучение этих «дискурсивных практик» может скорректировать одновременно наш взгляд на историю литературоведения в России и на отдельные аспекты самой русской литературы.

 

*   *   *

Наиболее развернуто неославянофильские идеи проявились в этнокультурном и лингвистическом мифе о славянстве в раннем творчестве В. Хлебникова [Баран 1993: 193, 208; 2002; 2004]. Поскольку изучение наследия Хлебникова осуществлялось на периферии советского литературоведения, практиковавшееся исследователями замалчивание (или редакторское цензурирование) его «предосудительных» заявлений было обычно достаточной формой элиминиро­вания идеологического риска (см.: [Баран 2004]). В то время как сходные аспекты раннего творчества В. Маяковского представляли для советского литературоведения немалую проблему: как совместить с формирующимся культом первого советского классика, интернационалиста и революционера его неославянофильские, ура-патриотические и антинемецкие статьи начала Первой мировой войны? Этот вопрос с особой остротой возник в 1934 году при необхо­димости включить эти статьи в первый том первого Полного собрания сочинений Маяковского. На этот идеологический вызов советские литературоведы ответили рядом противоречивых эдиционных и дискурсивных решений, которые обнаруживают значимый потенциал не только для новых подходов в рассмотрении функционирования гуманитарной науки в СССР или формировании культа Маяковского, но и для более широкого понимания проблематики развития русского национализма.   

В 1934 году начало выходить первое Полное собрание сочинений Маяковского в 13 томах под общей редакцией Л.Ю. Брик. Издание совмещало хронологический и тематический принципы. К началу 1935 года вышло три следующих тома в порядке их публикации — том пятый с поэмой «Про это», том шестой с поэмой «Владимир Ильич Ленин» и поэмой «Хорошо» и том третий с поэмой «Мистерия-Буфф». Наконец, весной 1935 года вышел первый том собра­ния сочинений с подзаголовком: «Стихи, поэмы и статьи 1912—1917 го­дов». Вступительная статья Н. Плиско; редакция и комментарии В. Тренина и Н. Харджиева. Этот том значительно отличался от предыдущих и по содержанию, и по принципам комментирования. В предыдущих томах были опубликованы общеизвестные послереволюционные поэмы Маяковского. Соответственно их комментарий, осуществленный П. Незнамовым и О. Бриком, был минимален. В то время как первый том содержал малоизвестные материалы, и прежде всего статьи Маяковского, разбросанные по дореволюционной печати. Их републикация требовала других эдиционных принципов, чем републикация общеизвестных послереволюционных поэм, которые служили для всего издания — в позднесоветской терминологии — идеологическим «паровозиком». Требовалось, прежде всего, собрать по возможности все статьи Маяковского этого периода и дополнить их необходимым историко-литературным комментарием. Замечательные специалисты по русскому футуризму, ученики формальной школы В. Тренин и Н. Харджиев, как нельзя лучше подходили на роль редакторов этого тома. Однако научные принципы здесь сталкивались с идеологическими трудностями.

В начале Первой мировой войны Маяковский нашел актуальное применение неославянофильским идеям Хлебникова и общему воинственному антизападному настрою футуризма в прославлении возрождения русской нации и русских национальных форм искусства в противостоянии с германизмом. В октябре 1914 года Маяковский говорил в одном из интервью, что он «рад войне»:

— Почему? Потому, что эта война с Европой, и еще потому, что эту войну вызвали футуристы.

Каким образом? Очень просто.

Футуризм в каждой стране вызвал расцвет национализма в самом хорошем зна­чении этого слова — расцвет родной литературы, родной живописи, родной музыки.

Когда я в прошлом году говорил на одной из своих лекций относительно того, какое это нехорошее слово Петербург и насколько красивее звучало Петроград, — надо мной смеялись.

Когда я говорил, что надо поднять родное искусство, что надо избавиться от засилья иностранных авторов, публика опять смеялась, заявляя, что важно, чтобы сами произведения были хороши, и что совершенно неважно, кто их авторы.

Войне Россия будет обязана громадным ростом национального самосознания. С этой точки зрения я рад войне[6].

В то же время траектория подъема и спада национального самосознания у Маяковского во время войны во многом соответствовала общим тенденциям в российском обществе. На протяжении 1915 года вместе с военными неудачами падал и первоначальный военный энтузиазм. В случае Маяковского значимым фактором в его отходе от ура-патриотических и неославянофильских взглядов было знакомство с М. Горьким и Л. Брик. Тем не менее в середи­не 1930-х годов воинственное неославянофильство статей Маяковского, напе­чатанных осенью и зимой 1914 года в газете «Новь» и в «Утреннем телефо­не» газеты «Новь», наносило прямой вред признанию поэта. Перед Трениным и Харджиевым стояла сложная задача: как представить такой взрывоопасный материал в идеологическом контексте середины 1930-х годов.

Редакторские решения Тренина и Харджиева были в значительной мере компромиссными. Прежде всего, они отступили от основного принципа Полного собрания сочинений — представления всего выявленного материала. Так, они не опубликовали две наиболее характерные статьи Маяковского начала войны — «Россия. Искусство. Мы» и «Будетляне (Рождение будетлян)». Они были напечатаны в ноябре и декабре 1914 года в газете «Новь» в ряду других статей Маяковского в этой газете, которые были републикованы в первом томе собрания сочинений. Тренин и Харджиев, просматривающие газету «Новь» для выявления публикаций за подписью Маяковского, не могли их пропустить. В статьях «Россия. Искусство. Мы» и «Будетляне (Рождение будетлян)» Маяковский наиболее программно заявил свою ориентацию на неославянофильские идеи Хлебникова. Так, например, в статье «Россия. Искусство. Мы» Маяковский почти полностью воспроизвел «Воззвание к славянам» Хлебникова 1908 года. Воззвание это было реакцией на аннексию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией и возвещало будущую общеславянскую войну против германства:

«<…> Русские кони умеют попирать копытами улицы Берлина. Мы это не забыли, мы не разучились быть русскими. В списках русских подданных значится кёнигсбергский обыватель Эммануил [так! — Э.В.] Кант. Война за единство славян, откуда бы она ни шла, из Познани или из Боснии, приветствую тебя! Гряди! Гряди дивный хоровод с девой Словией, как предводительницей горы. Священная и необходимая, грядущая и близкая война за попранные права славян, приветствую тебя! <…>».

Что это? Портрет России, написанный вчера вечером человеком, уже надышавшимся местью и войной? Нет, это озарение провидца художника Велимира Хлебникова. Предсказание, сделанное шесть лет назад. Воззвание к славянам студентам, вывешенное в петроградском университете в 1908 году [Маяковский 1914: 5; 1955—1961, 1: 318—319].

Процитировав это воззвание, Маяковский провозглашает начавшуюся войну осуществлением пророчества Хлебникова о грядущей всеславянской войне с германством и о возрождении русского искусства. Интересно здесь переосмысление Маяковским адресации панславистского воззвания Хлебникова, направленного от имени учащихся славян ко всем славянским народам. Маяковский переадресует воззвание «к славянам студентам», интериоризируя его для мобилизации национальных чувств внутри России. 

В статье «Будетляне (Рождение будетлян)», озвучив основные формулы русской имперской геополитики начала войны о захвате Берлина и Константинополя, Маяковский оптимистично утверждал, что война будет способствовать перерождению и консолидации русской нации в славянофильском духе, отсылающем к пушкинской речи Достоевского, получившей актуализацию в начале войны (см.: [Waysband 2015: 254—256]: «…русская нация, та единственная, которая, перебив занесенный кулак, может заставить долго улыбаться лицо мира» [Маяковский 1914а: 5; 1955—1961, 1: 318—319]. С Октябрьской революции этот мессианский пафос, значительно убавив первоначальные неославянофильские черты, будет перенесен Маяковским на классовую борьбу российского пролетариата (см.: [Rougle 1975: 191]). В соответствии с означенной в начале статьи марксистской «перекодировкой» советские литературоведы ретроспективно и в рождении нации «будетлян» из одноименной статьи будут пытаться заменить националистический смысл квазисоциалистическим, «демократическим» (см.: [Черемин 1962: 88—89]).

Говоря о мобилизационных возможностях войны для перерождения русского народа в нацию «будетлян», Маяковский политизирует этот неологизм Хлебникова с его первоначальным неославянофильским значением[7], редуцированным затем самим Хлебниковым и исследователями его творчества за счет выдвижения на первый план универсально-литературного осмысления и федоровской темы победы над временем. Такая политизация указывает на разви­тие националистических идей раннего футуризма в соответствии с трехступен­чатой динамикой «строительства нации», описанной М. Хрохом (см.: [Hroch 1985: 23—24])[8]. Стадии формирования «культурного самосознания» (ста­дия «А») соответствовала разносторонняя литературная актуализация Хлебниковым и другими будетлянами славянского наследия. Стадия «Б» заключалась в использовании подходящих элементов из «культурного наследия» для патриотической агитации в период патриотического подъема. Именно такое использование элементов из неославянофильства Хлебникова обнаруживается в военных статьях Маяковского, призывающих к обновленной и одновремен­но «изначальной» консолидации русского народа в противовес упадку тра­дици­он­ных «проевропейских» институтов и современному буржуазному об­ществу, ставящему во главу угла «рубль»[9]. Авангардом такой консолидации высту­па­ло, разумеется, новое русское — футуристическое — искусство. Вследствие неудачного развития гражданской модели национализма в России третья стадия «строительства нации» — подъем массового национального движения (стадия «В») — трансформировалась в России в революцию и гражданскую вой­ну. В этом контексте перерастание мессианского национализма Маяковского в фор­му марксистского утопизма кажется не случайным или однозначно «конъюнктурным» (как это определялось его недоброжелателями), но согласующим его ранние национал-демократические, антизападные и антибуржуазные устремления с происходящим в стране (ср.: [Rougle 1975: 191]).

Отсутствие статей «Россия. Искусство. Мы» и «Будетляне (Рождение будетлян)» в первом томе Полного собрания сочинений в какой-то степени купировало прямое соотнесение Маяковского с воинственным национализмом начала войны. Но основной, концептуальный пункт редакторской самоцензуры заключался в самих комментариях. С начала 1930-х годов В. Тренин, Т. Гриц и Н. Харджиев предпринимали попытки написать историю русского футуризма (см.: [Парнис 2000: 228—229]. Кажется, что развернутые иногда в мини-статьи комментарии к первому тому Маяковского служили Тренину и Харджиеву возможностью зафиксировать в печати предварительные результаты их более общей работы. И, как видится, в комментариях к военным статьям Маяковского исследователи столкнулись с проблемой, в которой, возможно, проявилась одна из причин неудачи их проекта по написанию истории русского футуризма. В анализе идеологических истоков русского футуризма непременно должен был возникнуть вопрос о значимости национализма, обсуждение которого было возможно в это время только в резко критической модальности. Из двух возможных в это время тактик — говорить обличительно о национализме раннего футуризма или попытаться обойти эту тему — комментаторы первого тома однозначно выбрали вторую и соответственно постарались сместить акценты в неославянофильских высказываниях Маяковского с синхронного подъема национализма в начале войны на диахронную борьбу Маяковского с традиционалистскими художественными и литературными школами. В то же время в стремлении подробно проработать историко-ли­тературный контекст статей комментаторы косвенно указывали на их идео­логический исток. Так, в комментариях к статье «Война и язык» (Новь. 1914. № 126. 27 ноября), в которой Маяковский призывает очистить русский язык от иностранных влияний, «сделать язык русским» по рецептам словотворчества Хлебникова[10], Тренин и Харджиев пишут:

Маяковский неоднократно цитирует здесь представителя архаистической линии в футуризме — Велимира Хлебникова.

В эпоху империалистической войны корнесловие Хлебникова и его национальная тематика были осмыслены как поэтическое проявление «неославянофильства». Казавшиеся прежде странными, неологизмы Хлебникова (типа «летатель», «льтец», «льтица») неожиданно совпали с пуристическими тенденциями в разговорном языке, из которого изгонялись германизмы и вообще варваризмы, заменяемые русскими словообразованиями (ср.: аэроплан — самолет) [Маяковский 1935: 416].

Иными словами, Тренин и Харджиев здесь справедливо указывают на то, что вырастающее из неославянофильских взглядов корнесловие Хлебникова получило актуализацию с началом войны. При этом комментаторы косвенно разносят Хлебникова и Маяковского по разным направлениям футуризма в попытке вывести последнего из-под «архаистического» влияния Хлебникова.

Далее, в статье «Как бы Москве не остаться без художников» (Новь. 1914. № 149. 20 декабря) Маяковский ратует за создание в России национальной русской академии художеств вместо подражательного, по его мнению, Училища живописи, ваяния и зодчества, из которого он был исключен в феврале 1914 года. Маяковский в своей статье пишет о преклонении русских художников перед западными образцами и заканчивает статью призывом:

Боритесь за создание новой свободной академии, выйдя из которой могли бы диктовать одряхлевшему Западу русскую волю, дерзкую волю Востока! [Маяковский 1935: 328].

В своем комментарии к этой статье Тренин и Харджиев пишут:

Статьи Маяковского о живописи, напечатанные в газете «Новь», следует рассматривать в связи с циклом статей художника-сезанниста А. Грищенко, опубликованных в той же газете под общим заглавием: «Немцы в русской живописи».

Статьи Грищенко направлены против «Мира искусства» и «Союза русских художников» [Маяковский 1935: 417].

Здесь Тренин и Харджиев пытаются экстраполировать спасительную формулу художественно-литературной борьбы и на тексты Грищенко. В действительности художник и литературный критик А. Грищенко в ряде своих статей осе­ни 1914 года под общим названием «Немцы в русской живописи» призывал к созданию «подлинного, настоящего русского национального (не “народного”) стиля» [Грищенко 1914: 5] и утверждал, что в течение долгого времени русская современная живопись не выработала такового, но воспроизводила западные, и прежде всего немецкие, образцы. Так, в одной из своих статей Грищенко восклицал:

Как произошло, что русская нация, глубоко одаренная в сфере искусства, — в неизмеримо большей мере одаренная, чем нация немцев, — как случилось, что русский художник подчинился формальным идеям ничтожного немецкого искусства второй половины ХIХ века? [Там же].

Упомянув Грищенко в своих комментариях, Тренин и Харджиев косвенно указали на тождественность националистических взглядов Грищенко и Маяковского, но одновременно попытались свести этот контекст исключительно к борь­бе молодого Маяковского с дофутуристическим искусством. Тем не менее двойственная тактика публикаторов частично представить идеологически предосудительный материал с одновременной попыткой нейтрализовать его опасные коннотации в комментариях оказалась во многом несостоятельной. Альтернативой их двусмысленной апологетической позиции стала бесцеремонная манипуляция историко-литературным материалом в рамках марксистского дискурса.

Отмечу, что впервые наиболее нейтральные ранние статьи Маяковского были републикованы под редакцией Тренина и Харджиева и с предисловием марксистского критика Е. Усиевич еще в 1932 году во 2-м номере «Литературного наследства» (см.: [Маяковский 1932]). В своем предисловии Е. Усиевич обращала внимание на то, что в военных статьях

впервые зарождается и появляется у Маяковского само понятие о коллективе, о его мощи, о новом его качестве по отношению к отдельным личностям, о[б] осознании себя в коллективе как правовой личности, о бессмертии личности в коллективе. В одной из своих статей о новом человеке он пишет: «…Когда полк идет в атаку… ведь не различить, чей голос принадлежит Ивану, так и в массе летящих смертей не различить, какая моя, а какая чужая. Смерть несется на всю толпу, но, бессильная, поражает только незначительную ее часть… и поэтому там бессмертие» [Усиевич 1932: 121].

Из этого осознания коллектива, «массы героически гибнущих людей», началось, по мнению Усиевич, «быстрое отрезвление Маяковского», приведшее его к осуждению «сытых эксплуататоров, во имя чьих интересов гибли эти миллионы» [Там же]. Усиевич здесь цитирует статью «Будетляне (Рождение будетлян)», придавая протосоциалистическое звучание национальному коллективизму Маяковского, как это будет принято затем и у других марксистских критиков. Статья «Будетляне (Рождение будетлян)», однако, не была вклю­чена в подборку статей Маяковского, опубликованных в «Литературном наследстве». Закономерно предположить, что статья эта (возможно, вместе со статьей «Искусство. Россия. Мы») была представлена к публикации уже в 1932 го­ду в «Литературном наследстве», но затем исключена из этой пуб­ликации. Редакция «Литературного наследства», вероятно, не заметила, что Усиевич использовала эту статью в своем предисловии.

 

*   *   *

За выходом первого тома Полного собрания сочинений Маяковского последовала публикация А. Дымшица «Как издается Маяковский» в 9-м номере журнала «Красная новь» 1935 года. В это время 25-летний Дымшиц заканчивал аспирантуру Ленинградского педагогического института имени Герцена и только начинал карьеру партийного функционера от литературоведения. Статья Дымшица была направлена прежде всего против двойственной ре­дакторской политики Тренина и Харджиева. В качестве одного из примеров неудовлетворительности их работы Дымшиц пишет о невключении ими в Полное собрание сочинений двух статьей — «Россия. Искусство. Мы» и «Будетляне (Рождение будетлян)». Дымшиц не утверждал напрямую, что они не включили эти статьи сознательно. Он говорил о пропуске этих статей лишь как об одном из примеров нерадивости редакторов этого тома. Тем не менее обсуждение невключенных статей звучало провокационно как по отношению к редакторским решениям Тренина и Харджиева, так и по отношению к содержанию этих статей. Более того, Дымшиц утверждал, что в своих комментариях редакторы тома избегают рассматривать идеологические аспекты военных статей Маяковского. Уличая Тренина и Харджиева в редакторских и комментаторских упущениях, Дымшиц далее предлагал свое недвусмысленно тенденциозное решение проблем, возникших с обнародованием военных статей Маяковского.

Прежде всего, попытка Тренина и Харджиева привлечь для сравнительного анализа фигуру Грищенко определяется Дымшицем как «политически» неверное решение:

Это уже явно политически неверно — поставить Маяковского на одну доску с заведомым и завзятым шовинистом-оборонцем, да еще согласиться с тем, что тенденциозная газетная стряпня этого шовиниста что-то «разоблачает» в творчестве крупнейших мастеров живописи, классиков изобразительного искусства [Дымшиц 1935: 229].

Инкриминирование «политической» ошибки указывает на степень тревоги, возникшей у Дымшица при вполне контекстуально оправданном сравнении статей Маяковского и Грищенко. Если в обоих случаях для Тренина и Харджиева задействование формалистского «сублимирующего» метода казалось достаточным, то для марксиста Дымшица, сомневающегося в действенности этого метода, сравнение Маяковского и Грищенко обнажало неославянофильские взгляды первого без какого-либо идеологического прикрытия.

В качестве альтернативы таким комментаторским просчетам Дымшиц, по выражению Ю.И. Левина о тоталитарном дискурсе (см.: [Левин 1994: 147—148]), просто «снимает» обсуждение неославянофильской проблематики статей Маяковского как «неправильное» и заменяет его «правильным» подходом в рамках вульгарного марксизма:

В. Тренину и Н. Харджиеву нужно было решительно отказаться от формалистского подхода к статьям Маяковского и рассматривать их, исходя из понимания Маяковского эпохи империалистической войны как своеобразного мелкобуржуазного социалиста-утописта, разрабатывавшего во всем своем творчестве этих лет тему: человек и капитализм [Дымшиц 1935: 230].

Утверждая далее, что «Маяковский никогда не был и не мог быть шовинистом» [Там же: 231], Дымшиц на примере статьи «Будетляне (Рождение будетлян)» пытается продемонстрировать эффективность конвертации неославянофильского дискурса в классовый:

Маяковский обрадовался войне, как большой социальной катастрофе, надеясь, что она раскрепостит человека от уз капиталистической эксплуатации, даст дорогу людям труда, подлинным строителям и зажидателям [так! — Э.В.]. Он с восторгом готов поставить крест на людях, чья психика изуродована капитализмом, на людях, которых он надеется скоро увидеть во вчерашнем дне, и противопоставляет им строителей жизни — людей завтра, тех, что будут, т.е. «будетлян», весьма недвусмысленно намекая на демократический характер этого грядущего коллектива [Там же].

Дымшиц здесь следует стандарту, установленному Усиевич, по марксистской перекодировке еще даже не опубликованной в советской печати статьи «Будетляне (Рождение будетлян)».

На защиту издания Маяковского от обвинений Дымшица в редакторских и «политических» ошибках выступил В. Катанян со статьей «Как издавать Маяковского», опубликованной в «Литературной газете» 29 сентября 1935 го­да. Катанян не мог вступить в спор с Дымшицем по существу, не коснувшись содержания проблематичных статей Маяковского. Вместо этого Катанян попытался дезавуировать обвинения Дымшица, указав на его литературоведчес­кую некомпетентность по ряду второстепенных вопросов. Поскольку Дымшиц, среди прочего, отметил отдельные неточные, по его мнению, места в комментариях и к другим вышедшим к тому времени томам, Катанян сосредоточился на критике замечаний Дымшица к своему собственному введению к поэме «Хорошо» в VI томе. Неосновательность суждений Дымшица позволила Катаняну закончить свою статью общим утверждением, призванным показать голословность всех замечаний Дымшица: «Рассуждения — неверные, заме­чания — путанные» [Катанян 1935: 4]. Основную часть статьи Дымшица, касающуюся обсуждения первого тома Маяковского, Катанян почти полностью обоше­л. Несмотря на подоб­ную попытку отразить нападки Дымшица, предпринятую Катаняном, ситуа­ция с военными статьям Маяковского не перестала быть менее двусмысленной[11].

В дальнейшем Дымшиц развил свой подход к творчеству Маяковского в докторской диссертации «Основные этапы идейно-творческой эволюции В.В. Маяковского». В марте 1941 года защита его диссертации была провалена на филологической кафедре Ленинградского государственного университета его оппонентами — Б.М. Эйхенбаумом, Г.А. Гуковским и В.В. Гиппиусом (см.: [Дружинин 2012]). Провал диссертации Дымшица видится редким случаем отпора серьезными учеными методу вульгарного марксистского переосмысления футуристического наследия. П. Дружинин, между прочим, приводит наблюдение свидетеля событий о том, что за конфликтом Дымшица с учеными из Ленинградского университета в 1941 году «стояло что-то другое — память о каких-то былых спорах» [Там же: 125]. Возможно, кто-то из оппонентов Дымшица помнил о его статье «Как издается Маяковский». Она могла воспри­ниматься как продолжение «былых споров» последователей формального мето­да и Соцкома (Социологический комитет) в стенах Института истории искусств, приведших к закрытию Института (см. содержательное исследование на эту тему: [Кумпан 2014]). Стиль писаний выпускника Института Дымшица (см.: [Дымшиц 1968: 19])[12] вполне соответствовал стандартам, насаждаемым главой Соцкома Я. Назаренко и его кликой в кампании по дискредитации научной деятельности формалистов как противоречащей марксистскому методу. Вместе с тем, после публикации «Как издается Маяковский» Дымшиц, по-видимо­му, сам осознал, что марксистское перекодирование военных статей Маяковского, и в особенности статьи «Будетляне (Рождение будетлян)», ему не совсем удалось. Во всяком случае, он уклонился от обсуждения этих статей в серии публикаций «Владимир Маяковский (Творческий путь поэта)» («Звез­да». 1940. № 3-4, 5-6, 7, 8-9, 11), основанных на его диссертации, которую, казалось, ожидала скорая успешная защита.

Но первым, кто попытался избавиться от присутствия памяти о военной публи­цистике 1914 года в творческой биографии Маяковского, был сам поэт. В своей автобиографии «Я сам», написанной в 1922 году и открывавшей первый том его собрания сочинений, после отрывка о начале войны «Август» сразу идет отрывок «Зима» с пропуском всей его осенней литературной деятельности:

Зима

Отвращение и ненависть к войне. «Ах, закройте, закройте глаза газет» и другие.

Интерес к искусству пропал вовсе [Маяковский 1928: 21].

Стихотворение «Мама и убитый немцами вечер», которое цитирует здесь Маяковский, было написано в октябре 1914 года, а не зимой, и впервые напечатано 20 ноября в газете «Новь» на литературной странице «Траурное ура», созданной Маяковским в качестве литературного выражения идей, высказанных в его военных статьях (см.: [Waysband 2016: 70]). По-видимому, Маяковский сместил хронологию создания стихотворения на зиму, чтобы затушевать как его связь со своей публицистикой в этой газете, так и по возможности вообще память о существовании этой публицистики.

 

*   *   *

На дискуссию о военных статьях Маяковского в советской печати откликнулся его давний литературный недруг Вл. Ходасевич (см.: [Мальмстад 1995—1996, Богомолов 2011: 218—233]), который под псевдонимом Гулливер вел в парижской газете «Возрождение» рубрику «Литературная летопись» о советской литературе. Здесь 3 октября Ходасевич опубликовал заметку «Статьи Маяковского», которая еще не становилась предметом научного рассмотрения.

Несмотря на то что Дымшиц обвинял Тренина и Харджиева в «политичес­ком» просчете, позиция всех троих совпадала в попытке минимизировать или полностью снять вопрос о значении неославянофильских аспектов военных статей Маяковского. Здесь можно говорить лишь о конкурировании двух (марксистской и формалистской) форм манипуляции историко-литературным материалом в рамках одного апологетического дискурса. Ходасевич исходил из прямо противоположной установки на дискредитацию своего литературного и политического врага Маяковского. Военные статьи Маяковского позволяли Ходасевичу выставить его в дурном свете с общелиберальной точки зрения как представителя крайних форм русского национализма[13].

Ходасевич в своей статье, прежде всего, саркастично описывал недоумение, с которым были восприняты эти статьи Маяковского идеологически подкованной советской молодежью:

Один из представителей такой молодежи, некий А. Дымшиц, в последней книжке «Красной Нови» прямо пишет, что читатель новоопубликованных статей «может прийти к неверному выводу о пафосе империалистического оборончества у Маяковского начала империалистической войны». Читая кровожадные и «ура-патриотические» выкрики Маяковского, Дымшиц все-таки не осмеливается видеть в них ничего, кроме «империалистического оборончества», да и такой вывод считает «неправильным и скороспелым» [Гулливер 1935: 4].

Дымшиц демагогически обвинял комментаторов в том, что они обошли обсуждение идеологических истоков военных статей Маяковского, видя в этом методологический порок формального метода. Ходасевич, однако, объясняет это их сознательной позицией по сокрытию националистических аспектов в статьях Маяковского:

Для комментаторов большевицкого поэта беда не в том, что они этот смысл [политический смысл ранних статей Маяковского] проглядели, а как раз в обратном: этот смысл для них слишком ясен, и они не смеют его коснуться, не обнаружив той лжи, которой окутано политическое прошлое Маяковского [Там же].

Если в отношении комментаторов Ходасевич уверен в сознательности их попытки сокрытия лжи, то идеологическую «зашоренность» Дымшица он первоначально склонен принять за чистую монету. И все же Ходасевич задается вопросом о мотивах публикации статьи Дымшица, которая вместо того, чтобы «снять» идеологические вопросы, возникшие с обнародованием военных статей Маяковского, только сильнее их обнажила:

По-видимому, А. Дымшиц искренно заблуждается насчет Маяковского. Однако, не исключено и то, что его статья инспирирована свыше, т.е. ему поручено дать «приличное» объяснение статьям, которые в собрании сочинений «столбового революционера» звучат совсем неприлично, и свалить вину с больной головы Маяковского на здоровую голову его комментаторов [Там же].

Действительно, проницательному наблюдателю советской политической и культурной жизни могло показаться, что статья Дымшица несет провокационную роль, подталкивая партийную «политику» в сторону разгрома последователей формальной школы, занятых изданием Маяковского[14]. Вполне вероятно, имея такую задачу, инспирированную «свыше» или собственными амбици­ями, статья Дымшица в то же время содержала обсуждение двух военных статей, бросающих тень в первую очередь на самого Маяковского. Думается, что в нача­ле своей «контрпропагандистской» карьеры, как определял ее задачи немолодой Дымшиц (см.: [Огрызко 2016]), он не предугадал всех возмож­ных отзвуков своей статьи и в стремлении изобличить «формалистские» методы в литературоведении «вместе с водой выплеснул и ребенка», — еще боль­ше обнажив идеологические противоречия, связанные с военными статьями Маяков­ского.

В противоположность непоследовательным попыткам советских литературоведов смягчить впечатление от этих статей Ходасевич гиперболизирует ура-патриотические и антинемецкие проявления в творчестве и поведении Маяковского: «В начале войны он ходил в Москве во главе “патриотических” манифестаций и читал самые кровожадные стихи» [Гулливер 1935: 4]. Более того, Ходасевич утверждает, что все тогда знали об «участии Маяковского в немец­ких погромах, когда московская чернь разбивала витрины немецких магази­нов и грабила товары» [Там же]. Этот список обвинений был оглашен Ходасе­вичем еще в его антимаяковской статье 1927 года «Декольтирован­ная лошадь»:

[Маяковский б]ыл и остался поэтом подонков, бездельников, босяков просто и «босяков духовных». <…> И когда, в начале войны, сочинял подписи к немцеедским лубкам, вроде знаменитого:

                                     С криком: «Дейчланд юбер аллес!» —

                                     Немцы с поля убирались.

И когда, бия себя в грудь, патриотически ораторствовал у памятника Скобелеву, перед генерал-губернаторским домом, там, где теперь памятник Октябрю и московский совдеп! И когда читал кровожадные стихи:

                                     О панталоны венских кокоток

                                     Вытрем наши штыки! —

<…>

И певцом погромщиков был он, когда водил орду хулиганов героическим приступом брать немецкие магазины [Ходасевич 2010: 461].

Ходасевич прежде всего имел в виду участие Маяковского в патриотичес­кой манифестации 21 июля 1914 года у памятника Скобелеву. На следующий день газетный обозреватель писал: «В заключение двое манифестантов проде­кламировали с пьедестала памятника стихи, посвященные переживаемым собы­тиям»[15]. За день до манифестации Маяковский написал отнюдь не выра­жающее ура-патриотический дух стихотворение «Война объявлена» с его передачей косвенной речью кровожадных и шапкозакидательских настроений, набирающих силу в российском обществе: «Вздувается у площади за ротой рота, / у злящейся на лбу вздуваются вены. / “Постойте, шашки о шелк кокоток / вытрем, вытрем в бульварах Вены!”» [Маяковский 1955—1961, 1: 65]. Думается, что, как и многие его современники, Маяковский не сразу поддался военному энтузиазму, переполняющему его осенние статьи. Возможно, что и выступление у памятника Скобелеву со стихотворением «Война объявлена» осу­ществлялось Маяковским в русле его обычных футуристических выступ­лений этого времени с обязательным элементом вызова публике. Ходасевич изме­няет косвенную речь в стихотворении Маяковского на прямую речь ли­рического героя, приписывая автору кровожадный ура-патриотизм. (Стоит, впрочем, отметить, что на слух, как часто воспринимали поэзию Маяковского современники, определить различие между прямой и косвенной речью в стихотворении было сложно.) Сходным образом для развенчания Маяковского использовал эти строки еще в 1918 году приятель Ходасевича Дон-Аминадо. Речь шла о выступлении Маяковского в Политехническом музее в феврале 1918 года:

Голос у Маяковского богатырский, но в жаркой аудитории он несколько терялся и звучал гораздо хуже, чем три с лишним года назад на патриотическом митинге, митинге, когда, взобравшись на многострадального Скобелева, этот неукротимый энтузиаст призывал «стереть вражью кровь на русских саблях шелковым бельем берлинских кокоток»…

Ни более и не менее [Дон-Аминадо 1918: 9—10][16].

Если переадресация фразы о «кокотках» самому Маяковскому была, как вид­но, распространена среди его московских недоброжелателей, то упоминаний об участии Маяковского в московских антинемецких погромах мне больше нигде, кроме заявлений Ходасевича, не встречалось. Магазины немецких и авст­рийских подданных громили в Москве еще в октябре 1914 года (см.: [Киссин 1999: 255]). Но в статье «О Маяковском» 1930 года Ходасевич уточняет, что Маяковский участвовал в главных московских антинемецких погромах, происходивших 26—29 мая (8—11 июня) 1915 года (см.: [Рябиченко 2000: 7—41]):

С началом войны открылась для Маяковского настоящая улица. Там, где теперь памятник «Октябрю» и московский совдеп, а тогда были — памятник Скобелеву и генерал-губернаторский дом, став на тумбу, читал он стихи, кровожадные и немцеедские «до отказа»:

                                     О панталоны венских кокоток

                                     Вытрем наши штыки!

И, размахивая плащом, без шапки, вел по Тверской одну из тех патриотических толп, от которых всегда сторонился патриотизм истинный. Год спустя, точно так же водил он орду громил и хулиганов героическим приступом брать витрины немецких фирм [Ходасевич 1930: 3].

Однако во время московских летних погромов Маяковского в Москве не было — в середине мая 1915 года он переехал в Петроград (см.: [Парнис 2007: 378]). Думается, что Ходасевич в полемических целях трансформировал антине­мецкие образы из военных статей и лубков Маяковского и из стихотворе­ния «Вой­на объявлена» в картину участия Маяковского в московских анти­немецких погромах.

При всей этической двусмысленности заявлений Ходасевича текст «Статьи Маяковского» добавляет существенный аспект в разносторонне исследованное противостояние Ходасевича и Маяковского, вписывая антипатию Ходасевича в более широкую перспективу его отношения к национализму. Поборник универсально-имперского видения русской литературы с обостренным чувством национального инородства, он в своей поэтической и критической практике разнообразно противостоял проявлениям национального партикуляризма (см.: [Waysband 2015]). Кроме того, маргинализованность национального дискурса в России, отождествление его с крайне правыми, «охотнорядскими», кругами иногда, как в данном случае с Маяковским, использовалась Ходасевичем с целью дискредитации своих литературных неприятелей. Так, например, Н.А. Богомолов показал, что сходное обвинение Ходасевичем С. Боброва в поступке, призванном удостоверить его черносотенство, почти наверняка не имело под собой основания (см.: [Богомолов 2011: 166—168]).

Таким образом, каждый из участников дискуссии о военных статьях Маяковского произвел ту или иную манипуляцию с историко-литературным материалом, обусловленную особенностями восприятия русского национализма. Тренин и Харджиев, прежде всего, не опубликовали двух статей, в которых Маяковский с наибольшей откровенностью выражал свою ориентацию на неославянофильский или националистический дискурс того времени. Впервые статьи «Будетляне» и «Россия. Искусство. Мы» были републикованы только в Полном собрании сочинений Маяковского, выпущенном в 1955 году под редакцией В.А. Катаняна. Но, как мы видели, следы «предосудительной» статьи «Будетляне (Рождение будетлян)» впервые появились в советской печати в качестве цитаты в статье Усиевич и затем в обсуждении Дымшица. Знаменательно, что и в первый том второго Полного собрания сочинений Маяковского, изданного в 1939 году, теперь уже только под редакцией Н. Харджиева, эти две статьи не были включены, несмотря на то что Дымшиц упомянул их в 1935 году[17]. Предположу, что упорное нежелание Харджиева публиковать эти статьи связано с другим его ключевым проектом. В 1940 году вышло издание Хлебникова «Неизданные произведения. Поэмы и стихи. Проза» с комментариями Харджиева и Грица. Х. Баран показал, что в этом издании комментаторы также прибегли к цензурированию националистических высказываний Хлебникова (см.: [Баран 2004: 101]). Обнародование его «Воззвания к славянам» в статье Маяковского «Россия. Искусство. Мы» в 1939 году могло значительно повысить риск запрета издания Хлебникова в эти годы.  

Ходасевич, со своей стороны, вскрывает значение национализма в воззрениях Маяковского осени 1914 года. Но одновременно он полемически радикализирует его в утверждении об участии Маяковского в антинемецких погромах. «Статьи Маяковского» заканчивались злорадным замечанием о том, что никакие попытки Дымшица идеологически обелить военные статьи Маяковского не будут иметь успеха:

Но мы думаем, что из этого все равно ничего не выйдет: статьи говорят сами за себя слишком определенно. Уж если хотят «реабилитировать» Маяковского, то надо прибегнуть к более радикальному и испытанному средству: просто изъять злосчастный первый том из продажи и запретить его выдавать в библиотеках. Так будет гораздо надежнее [Гулливер 1935: 4].

Хотя Ходасевич верно определил опасность, содержащуюся в первом томе, для посмертной канонизации Маяковского, его негативный сценарий развития событий, однако, оказался ошибочным. Через месяц после публикации его статьи Л. Брик пишет письмо Сталину[18], в котором жалуется на то, что в Советском Союзе недостаточно чтут память Маяковского, который «как был, так и остался, крупнейшим поэтом нашей революции» (см.: [Стрижева 2003: 4]). По-видимому, мнение Л. Брик и ее ближайшего окружения совпадало с мнением эмигранта Ходасевича о том, что ни противоречивое сокрытие истины Трениным и Харджиевым, ни откровенная демагогия Дымшица недостаточ­ны для защиты образа Маяковского как классика советской поэзии. На пись­мо Брик последовал ответ Сталина со знаменитой формулой: «Маяковский был и остается лучшим и талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи» [Там же: 7]. Для написания письма Сталину у Л. Брик был, разумеется, комплекс причин. И все же, как кажется, написание письма было в немалой степени мотивировано недавним обнародованием военных статей Маяковского и дискуссией вокруг них в советской печати. После неудачных попыток обелить Маяковского, предпринятых Трениным, Харджиевым, Дымшицем и — косвенно — Катаняном, автор письма к Сталину (думается, это был, преж­де всего, О.М. Брик[19]) сумел предложить власти безукоризненную формулу значимости Маяковского, утверж­дающую его символическую тождественность с революцией и подспудно снимающую как нерелевантные возможные вопросы о его дореволюционном творчестве. Сталин переиначил эту формулу, мобилизуя революционный ореол Маяковского для легитимации своей «советской эпохи».

Одним из пунктов по увековечиванию памяти Маяковского после резо­люции Сталина должна была стать публикация его биографии, написанной О. Бриком[20]. Написана (или по крайней мере опубликована) она не была. Однако в предварительных публикациях «Ранний Маяковский» и «Война в стихах Маяковского» 1938 года Брик осуществляет свое видение решения вопроса о военных статьях Маяковского. Здесь он следует стандарту, заданному самим Маяковским в его «Автобиографии». Говоря о «раннем Маяковском», О. Брик пропускает весь сомнительный период первого полугодия после начала войны и сразу переходит к сатириконовским стихам Маяковского 1915 года и, прежде всего, к его знакомству в это время с Горьким как ключевому моменту в последующем приходе Маяковского на службу революции (см.: [Брик О. 1938b: 2])[21]. В статье «Война в стихах Маяковского» тоже соответственно речи о военных статьях Маяковского быть не могло (см.: [Брик О. 1938а: 3]). Возможно, такой «нулевой» подход Брика к военным статьям Маяковского повлиял на решение Дымшица также умолчать об этих статьях в своих публикациях «Владимир Маяковский (Творческий путь поэта)» в журнале «Звезда». По воспоминани­ям Дымшица, он познакомился с Бриком во второй половине 1930-х годов, и у них сложились теплые отношения (см.: [Дымшиц 1968: 370—371]). Именно к Дымшицу 9 февраля 1945 года (за две недели до скоропостижной смерти от сердечного приступа) обратился Брик с просьбой помочь в издании словаря раннего Маяковского (см.: [Огрызко 2015]; см. также: [Дымшиц 1968: 371—372]). Несмотря на то что эта работа была проделана О. Бриком, письмо Дымшицу напи­са­но во множественном числе от Л. Брик и О. Брик: «Обращаемся к Вам, Александр Львович, с предложением: — не поможет ли нам Институт Литературы Академии Наук закончить наш труд?» (см.: [Огрызко 2015]). Этот метод О. Бри­ка уходить в тень и выдвигать на первый план Л. Брик в официальных делах, связанных с Маяковским, по-видимому, был опробован и в написании письма к Сталину.

 

Библиография / References

[Ардов 2009] — Ардов В. «Я вам расскажу совершенно поразительную историю...»: Устные воспоминания Виктора Ардова о Сергее Есенине // Вопросы литературы. 2009. № 3. С. 416—448.

(Ardov V. «Ia vam rasskazhu sovershenno porazitel’­nuiu istoriiu…»: Ustnye vospominaniia Viktora Ardova o Sergee Esenine // Voprosy literatury. № 3. P. 416—448.)

 [Баран 1993] — Баран Х. К типологии русско­го модернизма: Иванов, Ремизов, Хлебников // Баран Х. Поэтика русской литературы начала ХХ века. М.: Прогресс, 1993. С. 191—210.

(Baran H. K tipologii russkogo modernizma: Ivanov, Remizov, Khlebnikov // Baran H. Poetika russkoi literatury nachala XX veka. Moscow, 1993. P. 191—210.)

[Баран 2002] — Баран Х. К проблеме идеологии Хлебникова: Мифотворчество и мистификация // Баран Х. О Хлебникове: Контексты, источники, мифы. М.: РГГУ, 2002. С. 68—103.

(Baran H. K probleme ideologii Khlebnikova: Mifotvorchestvo i mistifikatsiia // Baran H. O Khlebnikove: Konteksty, istochniki, mify. Moscow, 2002. P. 68—103.)

[Баран 2004] — Баран Х. Еще раз об идеологии Хлебникова // Труды русской антропологической школы. Вып. 2. М., 2004. С. 98—112.

(Baran H. Eshche raz ob ideologii Khlebnikova // Tru­dy russkoi antropologicheskoi shkoly. Vol. 2. Moscow, 2004. P. 98—112.)

 [Богомолов 2011] — Богомолов Н.А. Сопряжение далековатых: О Вячеславе Ивано­ве и Владиславе Ходасевиче. М.: Изд-во Кулагиной, 2011.

(Bogomolov N.A. Sopriazhenie dalekovatykh: O Via­cheslave Ivanove i Vladislave Khodaseviche. Moscow, 2011.)

[Брик Л. 1935] — Брик Л. Маяковского — миллионам читателей // Литературный Ленинград. 1935. 26 декабря.

(Brik L. Maiakovskogo — millionam chitatelei // Literaturnyi Leningrad. 1935. December 26.)

[Брик Л. 1989] — Брик Л. Я не могла поступить иначе / Публ. Ар. Кузьмина // Слово. 1989. № 5. С. 79—80.

(Brik L. Ia ne mogla postupit’ inache // Slovo. 1989. № 5. P. 79—80.)

[Брик О. 1938а] — Брик О. Война в стихах Маяковского // Удмуртская Правда. 1938. № 86 (5467). 14 апреля.

(Brik O. Voina v stikhakh Maiakovskogo // Udmurtskaia Pravda. 1938. April 14. № 86 (5467).)

[Брик О. 1938b] — Брик О. Ранний Маяковский // Северный комсомолец. 1938. № 49 (4668). 14 апреля.

(Brik O. Rannii Maiakovskii // Severnyi komsomolets. 1938. № 49 (4668). April 14.)

[Бурлюк 1913] — Бурлюк Д. Галдящие «бенуа» и Новое Русское Национальное Искусство (Разговор г. Бурлюка, г. Бенуа и г. Репина об искусстве). СПб.: Книгопечатня Шмидт, 1913.

(Burljuk D. Galdjashhie «benua» i Novoe Russkoe Nacional’noe Iskusstvo (Razgovor g. Burljuka, g. Benua i g. Repina ob iskusstve). Saint Petersburg, 1913.)

[Грищенко 1914] — Грищенко Ал. Немцы в русской живописи // Новь. 1914. № 123. 24 ноября.

(Grishchenko Al. Nemtsy v russkoi zhivopisi // Nov’. 1914. № 123. November 24.)

[Гулливер 1932] — Гулливер (Ходасевич В.). Ли­тературная летопись. Литератур­ное наследство // Возрождение. 1932. № 2641. 25 августа.

(Gulliver (Khodasevich V.). Literaturnaia letopis’. Literaturnoe nasledstvo // Vozrozhdenie. 1932. № 2641. August 25.)

[Гулливер 1935] — Гулливер (Ходасевич В.). Литературная летопись. Статьи Маяковского // Возрождение. 1935. № 3774. 3 октября.

(Gulliver (Khodasevich V.). Literaturnaia letopis’. Stat’i Maiakovskogo // Vozrozhdenie. 1935. № 3774. October 3.)

[Дон-Аминадо 1918] — Дон-Аминадо. Король и принц (Уроки истории) // Рампа и жизнь. 1918. № 10. С. 9—10.

(Don-Aminado. Korol’ i prints (Uroki istorii) // Ram­pa i zhizn’. 1918. № 10. P. 9—10.)

[Дон-Аминадо 1991] — Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути. М.: Книга. 1991.

(Don-Aminado. Poezd na tret’em puti. Moscow, 1991.)

[Дружинин 2012] — Дружинин П. «Одна абсолютно обглоданная кость»: История защиты А.Л. Дымшицем докторской диссертации // НЛО. 2012. № 115. С. 124—147.

(Druzhinin P. «Odna absoliutno obglodannia kost’»: Istoriia zashchity A.L. Dymshitsem doktorskoi dissertatsii // NLO. 2012. № 115. P. 124—147.)

[Дымшиц 1935] — Дымшиц А. Как издается Маяковский // Красная новь. 1935. № 9. С. 226—232.

(Dymshits A. Kak izdaetsia Maiakovskii // Krasnaia nov’. 1935. № 9. P. 226—232.)

[Дымшиц 1968] — Дымшиц А. Звенья памяти. М.: Советский писатель, 1968.

(Dymshits A. Zven’ia pamiati. Moscow, 1968.)

[Катанян 1935] — Катанян В. Как издавать Маяковского // Литературная газета. 1935. № 54/545. 29 сентября.

(Katanian V. Kak izdavat’ Maiakovskogo // Literaturnaia gazeta. 1935. № 54/545. September 29.)

[Катанян 1985] — Катанян В. Маяковский. Хро­­ника жизни и деятельности. 5-е изд., дополненное. М.: Советский писатель, 1985.

(Katanian V. Maiakovskii. Khronika zhizni i deiatel’­nosti. Moscow, 1985.)

[Киссин 1999] — Киссин С. Легкое бремя. Сти­хи и проза. Переписка с В.Ф. Ходасевичем. М.: Август, 1999.

(Kissin S. Legkoe bremia. Stikhi i proza. Perepiska s V.F. Khodasevichem. Moscow, 1999.)

[Крусанов 2010] — Крусанов А.В. Русский авангард 1907—1932. Исторический обзор: В 3 т. Т. 1: Боевое десятилетие. Кн. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2010.

(Krusanov A.V. Russkii avangard 1907—1932. Istoricheskii obzor: In 3 vols. Vol. 1: Boevoe desiatiletie. Book 2. Moscow, 2010.)

[Кумпан 2014] — Кумпан К.А. Институт истории искусств на рубеже 1920-х — 1930-х годов // Конец институций куль­туры двадцатых годов в Ленинграде: По архивным материалам. М.: Новое литературное обозрение, 2014. С. 8—128.

(Kumpan K.A. Institut istorii iskusstv na rubezhe 1920-kh — 1930-kh godov // Konets institu­tsii kul’tury dvadtsatykh godov v Leningrade: Po arkhivnym materialam. Moscow, 2014. P. 8—128.)

[Левин 1994] — Левин Ю.И. Истина в дискур­се // Семиотика и информатика. Сборник научных статей. Вып. 34. М., 1994. С. 124—164.

(Levin Iu.I. Istina v diskurse // Semiotika i informatika: Sbornik nauchnykh statei. Issue 34. Moscow, 1994. P. 124—164.)

[Лившиц 1989] — Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. Л.: Советский писатель, 1989.

(Livshits B. Polutoraglazyi strelets. Leningrad, 1989.)

[Мальмстад 1995—1996] — Мальмстад Д. По поводу одного «не-некролога»: Ходасевич о Маяковском // Седьмые Тыняновские чтения. Материалы для обсуждения. Рига — Москва, 1995—1996. С. 189—199.

(Mal’mstad D. Po povody odnogo «ne-nekrologa»: Khodasevich o Maiakovskom // Sed’mye Tynia­novskie chteniia. Materialy dlia obsuzhdeniia. Riga — Moscow, 1995—1996. P. 189—199.)

[Маяковский 1914] — Маяковский В. Россия. Искусство. Мы // Новь. 1914. № 118. 14 ноября.

(Maiakovskii V. Rossiia. Iskusstvo. My // Nov’. 1914. № 118. November 14.)

[Маяковский 1914а] — Маяковский В. Будетляне (Рождение будетлян) // Новь. 1914. № 143. 14 декабря.

(Maiakovskii V. Budetliane (Rozhdenie budetlian) // Nov’. 1914. № 143. December 14.)

[Маяковский 1928] — Маяковский В. Собрание сочинений. Т. 1. М.; Л.: Государственное изд-во, 1928.

(Maiakovskii V. Sobranie sochinenii. Vol. 1. Moscow; Leningrad, 1928.)

[Маяковский 1932] — Маяковский В. Забытые статьи Маяковского 1913—1915 / Коммент. В. Тренина и Н. Харджиева. Предисл. Е. Усиевич // Литературное наследство. 1932. № 2. С. 117—164.

(Maiakovskii V. Zabytye stat’i Maiakovskogo 1913—1915 // Literaturnoe nasledstvo. 1932. № 2. P. 117—164.)

[Маяковский 1935] — Маяковский В.В. Полное собрание сочинений. Т. 1: Стихи, по­э­мы, статьи. 1912—1917 / Под общ. ред. Л.Ю. Брик. Ред. и коммент. В. Тренина и Н. Харджиева. Вступ. ст. Н. Плис­ко. М.: ГИХЛ, 1935.

(Maiakovskii V.V. Polnoe sobranie sochinenii. Vol. 1. Sti­khi, poemy, stat’i. 1912—1917. Moscow, 1935.)

[Маяковский 1955—1961] — Маяковский В. Полное собрание сочинений: В 13 т. / Ред. В.А. Катанян. М.: Художественная литература, 1955—1961.

(Maiakovskii V. Polnoe sobranie sochinenii: In 13 vols. Moscow, 1955—1961.)

[Маяковский 1970] — Неизвестные статьи Владимира Маяковского / Вступ. ст. и примеч. Б. Милявского, Р. Дуганова, В. Радзишевского // Вопросы литературы. 1970. № 8. C. 141—203.

(Neizvestnye stat’i Vladimira Maiakovskogo // Vop­rosy literatury. 1970. № 8. P. 141—203.)

[Митрохин 2003] — Митрохин Н.А. Русская партия. Движение русских националис­тов в СССР. 1953—1985. М.: НЛО, 2003.

(Mitrokhin N.A. Russkaia partiia. Dvizhenie russkikh natsionalistov v SSSR. 1953—1985. Moscow, 2003.)

[Огрызко 2015] — Огрызко В. Пусть ничего душа не позабудет // Литературная Россия. 2015. № 16. 1 мая (http://www.litrossia.ru/item/7435-pust-nichego-dusha-dymshic, дата просмотра 17 мая 2016 г.)

(Ogryzko V. Pust’ nichego dusha ne pozabudet // Literaturnaia Rossiia. 2015. № 16. May 1.)

[Огрызко 2015а] — Огрызко В. Симонов в роли защитника Лили Брик. Скандалы вокруг муз Маяковского // Литературная Россия. 2015. № 43. 4 декабря (http://www.
litrossia.ru/archive/item/8427-simonov-v-roli-zashchitnika-lili-brik, дата просмотра 17 мая 2016 г.).

(Ogryzko V. Simonov v roli zashchitnika Lili Brik. Skandaly vokrug muz Maiakovskogo // Literaturnaia Rossiia. 2015. № 43. December 4.)

[Огрызко 2016] — Огрызко В. Восславим, брат­цы, сумерки свободы, или Как догматик Александр Дымшиц добил партийные власти и выпустил в «Библиотеке поэта» томик полузапрещенного Осипа Мандельштама // Литературная Россия. 2016. № 9. 11 марта (http://litrossia.ru/item/8721-
vosslavim-brattsy-sumerki-svobody, дата просмотра 17 мая 2016 г.)

(Ogryzko V. Vosslavim, bratsy, sumerki svobody, ili Kak dogmatik Aleksandr Dymshits dobil partiynye vlasti i vypustil v «Biblioteke poeta» tomik poluzapreshchennogo Osipa Mandel’­shta­ma // Literaturnaia Rossiia. 2016. № 9. March 11.)

 [Парнис 2000] — Парнис А.Е. Т.С. Гриц — исследователь русского кубофутуризма // Мир Велимира Хлебникова: Статьи. Исследования. 1911—1998. М.: Языки русской культуры, 2000. С. 227—230.

(Parnis A.E. T.S. Grits — issledovatel’ russkogo kubofuturizma // Mir Velimira Khlebnikova: Stat’i. Issledovaniia. 1911—1998. Moscow, 2000. P. 227—230.) 

[Парнис 2007] — Парнис А.Е. Летопись жиз­ни и деятельности В.В. Маяковскoго (1893—1917) // Маяковский В.В. Флейта-позвоночник: трагедия, стихотворения, поэмы. 1912—1917. М.: Прогресс-Плеяда, 2007. С. 313—389.

(Parnis A.E. Letopis’ zhizni i deiatel’nosti V.V. Maiakovskogo (1893—1917) // Maiakovskii V.V. Fleita-pozvonochnik: tragediia, stikhotvoreniia, poemy. 1912—1917. Moscow, 2007. P. 313—389.)  

[Раскольников 2008] — Раскольников Ф.Ф. Владимир Маяковский // Литературная учеба. 2008. № 3. С. 408—427.

(Raskol’nikov F.F. Vladimir Maiakovskii // Literaturnaia ucheba. 2008. № 3. P. 408—427.)

[Реформатская 2014] — Реформатская Н.В. Лиля Юрьевна Брик / Подгот. текста, публ. и предисл. М.А. Реформатской. Коммент. и примеч. В.В. Радзишевского и М.А. Реформатской // Методология и практика русского формализма: Бриковский сборник. Вып. 2. М.: Азбуковник, 2014. С. 578—597.

(Reformatskaia N.V. Lilia Iur’evna Brik // Metolologiia i praktika russkogo formalizma: Brikovskii sbornik. Issue 2. Moscow, 2014. P. 578—597.)

[Рябиченко 2000] — Рябиченко С. Погромы 1915 года. Три дня из жизни неизвестной Москвы. М., 2000.

(Riabichenko S. Pogromy 1915 goda. Tri dnia iz zhizni neizvestnoi Moskvy. Moscow, 2000.)

[Селезнев 2003] — Селезнев Л.А. Творчество В.В. Маяковского в оценке деятелей первой русской эмиграции. Библиография // Маяковский продолжается. Вып. 1. М.: Государственный музей В. В. Маяковского, 2003. С. 204—253.

(Seleznev L.A. Tvorchestvo V.V. Maiakovskogo v otsenke deiatelei pervoi russkoi emigratsii. Bibliographiia // Maiakovskii prodolzhaetsia. Vol. 1. Moscow, 2003. P. 204—253.)

[Стрижнева 2003] — Стрижнева С.Е. Возвращаясь к напечатанному (О письме Л.Ю. Брик к И.В. Сталину) // Маяковский продолжается. Вып. 1. М.: Государственный музей В.В. Маяковского, 2003. С. 4—11.

(Strizhneva S.E. Vozvrashchaias’ k napechatannomu (O pis’me L.Iu. Brik k I.V. Stalinu) // Maiakovskii prodolzhaetsia. Vol. 1. Moscow, 2003. P. 4—11.)

[Тиханов 2001] — Тиханов Г. Заметки о диспуте формалистов и марксистов 1927 года // НЛО. 2001. № 50. С. 279—286.

(Tikhanov G. Zametki o dispute formalistov i mark­sis­tov 1927 goda // NLO. 2001. № 50. P. 279—286.)

[Усиевич 1932] — Усиевич Е. Предисловие // Маяковский В. Забытые статьи Маяковского 1913—1915 / Коммент. В. Тренина и Н. Харджиева. Предисл. Е. Усиевич // Литературное наследство. 1932. № 2. С. 117—125.

(Usievich E. Predislovie // Maiakovskii V. Zabytye stat’i Maiakovskogo 1913—1915 // Literaturnoe nasledstvo. 1932. № 2. P. 117—125.)

[Хлебников 2001] — Хлебников В. Собрание сочинений: В 6 т. / Ред. Р. В. Дуганов. Т. 2. М.: ИМЛИ РАН, 2001.

(Khlebnikov V. Sobranie sochinenii: In 6 vols. Vol. 2. Moscow, 2011.)

[Ходасевич 1930] — Ходасевич В. О Маяковском // Возрождение. 1930. № 1787. 24 апреля.

(Khodasevich V. O Maiakovskom // Vozrozhdenie. 1930. № 1787. April 24.)

 [Ходасевич 2010] — Ходасевич В. Собрание сочи­нений: В 8 т. / Ред. Дж. Малмстад, Р. Хьюз. Т. 2. М.: Русский путь, 2010.

(Khodasevich V. Sobranie sochinenii: In 8 vols. Vol. 2. Moscow, 2010.)

 [Черемин 1962] — Черемин Г.С. Ранний Маяковский: Путь поэта к Октябрю. М.; Л.: АН СССР, 1962.

(Cheremin G.S. Rannii Maiakovskii: Put’ poeta k Oktiabriu. Moscow; Leningrad, 1962.)

[Чуковский 2013] — Чуковский К. Собрание сочинений: В 15 т. Т. 12. М.: Агентст­во ФТМ, 2013.

(Chukovskii K. Sobranie sochinenii: In 15 vols. Vol. 12. Moscow, 2013.)

[Якобсон 1992] — Якобсон-будетлянин: Сборник материалов / Сост., подгот. текстов, предисл. и коммент. Б. Янгфельдта. Stock­holm: Stockholm Studies in Russian Literature, 1992.

(Iakobson-budetlianin: Sbornik materialov. Stock­holm, 1992.)

[Hosking 1997] — Hosking G. Russia: People and Empire, 1552—1917. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.

[Hroch 1985] — Hroch M. Social Preconditions of National Revival in Europe. A Comparative Analysis of the Social Composition of Patriotic Groups among the Smaller European Nations / Trans. Ben Fowkes. Cambridge: Cambridge University Press, 1985.

[Huppert 1966] — Huppert H. Еrinnerungen an Majakowskij. Frankfurt am Main: Suhrkamp Verlag, 1966.

[Martin 2000] — Martin T. Modernization or Neo-tra­di­tionalism? Ascribed Nationality and Soviet Primordialism // Russian Modernity, Politics, Knowledge, Practices / Eds. D. Hoffman, Y. Kot­sonis. New York: St. Martin’s Press, 2000. P. 161—182.

[Rougle 1975] — Rougle Ch. National and International in Majakovskij // Vladimir Majakovskij. Memoirs and Essays / Eds. B. Jangfeldt and N.A. Nilsson. Stockholm: Almqvist & Wisell, 1975. P. 184—196.

[Waysband 2015] — Waysband E. Vladislav Khodasevich’s “On Your New Joyous Path” (1914—1915): The Russian Literary Empire Interferes in Polish-Jewish Relations // Slavic and East European Journal. 2015. № 59/2. P. 246—269.

[Waysband 2016] — Waysband E. Born of War: The Reluctant Modernism of Vladislav Khodasevich // Russian Literature. 2016. № 83-84. P. 55—90.