Рабские мечты об имперском величии

Dina Khapaeva. Slavish Dreams of Imperial Greatness

 

Дина Хапаева (Технологический институт Джорджии; профессор русской кафедры Школы современных языков; PhD) dina.khapaeva@modlangs.gatech.edu.

УДК: 326+327.2+321.65

Аннотация:

Статья посвящена вопросу: почему в современной России столь популярны идеи воз­рождения имперского величия и сословной монархии? Они представлены в литературе и политической публицистике, их пропагандируют праворадикальные идеологи, их с интересом воспринимает «политический класс». В этих имперских мечтах Россия предстает как крайне милитаризированное полусредневековое сословное государство, чьи подданные стремительно утрачивают не только полити­ческие свободы, но и свободу личную. Личная зависимость и рабство как проявление склады­вающейся системы ценностей — это не толь­ко плод воображения праворадикальных публицистов, но и повседневность, что подтверждается многочисленными примера­ми, представленными в статье.

Ключевые слова: рабство, империя, Российская Федерация, неомедиевализм, утопия, дистопия, антиутопия, праворадикальная идеология, пост-евразийство

 

Dina Khapaeva (Georgia Institute of Technology; professor of Russian, School of Modern Languages; PhD) dina.khapaeva@modlangs.gatech.edu.

UDC: 326+327.2+321.65

Abstract:

Dina Khapaeva’s article considers why ideas advocating the rebirth of imperial greatness and estate monarchy are so popular in present-day Russia? They are represented in fiction and political journa­lism; promoted by radical-right ideologues (post-Eurasianists); and looked on favorably by the “political class”. In these imperial dreams, Russia appears as an example of a realized neo-medievalism — an extremely militarized society whose subjects are rapidly losing not only civic liberties but also perso­nal freedom. Various forms of unfreedom reflect an emerging value system and are not merely present in the fantasies of ultra-right journalists — they constitute an everyday reality, as confirmed by multiple examples provided in the article.

Key words: slavery, empire, Russian Federation, neo-medievalism, utopia, dystopia, anti-utopia, radical-right ideology, post-Eurasianism

 

 

Человек всегда раб. Его сущность такова, что не быть рабом он не может.

[Проект Россия 2006: 44]

 

Вместо введения: холуйские пророчества

В 2006 году Михаил Юрьев, успешный делец и член политсовета движения «Евразия», в прошлом вице-спикер Госдумы от «Яблока», опубликовал роман-утопию «Третья империя: Россия, которая должна быть» [Юрьев 2007]. После Крыма эта книга была названа «любимой книгой Кремля»[1]. В ней, в частности, описан сценарий, по которому развивались политические конфликты России с Грузией и Украиной. Написанная в жанре учебника истории России от имени латиноамериканского историка в 2054 году, эта утопия рассказывает о происхож­дении Третьей империи, которую начал возводить Владимир Восстановитель.

Рассказ о создании Третьей империи Юрьев начинает восстанием в Украи­не, вспыхнувшим «под лозунгами воссоединения с Россией и отказа от по­литики форсированной интеграции в Европу и вступления в антироссийский блок НАТО под патронажем Америки и Польши» [Юрьев 2007: 36]. По Юрьеву, Росси­я инспирировала это восстание, и в результате необъявленной — «гиб­ридной», как ее назвали потом, — войны и ввода в Украину российских войск[2] Восточ­ная Украина объявила «о непризнании украинской власти и вообще украинской государственности и о провозглашении Донецко-Черноморской республики» [Юрьев 2007: 36]. Последовавший за этим референдум одобрил принятие Восточной Украины в состав России. Захват Крыма, Приднестровья, Абхазии и Осетии — тоже часть этого литературного сценария [Юрьев 2007: 43].

Внешнюю политику России последних лет часто связывают с «имперской идеей», проникшей в сны не только кремлевских и околокремлевских мечтателей, но и широких масс населения. В имперских грезах Юрьева «Россия, которая должна быть», одерживает полную победу над Западом. Повествование об этом триумфе заставляет всерьез задуматься о том, сколь глубоким и болезненным является для российских националистов комплекс неполноценнос­ти перед Западом. Вот как Юрьев описывает воображаемый парад в честь победы над США:

В отличие от парада 1945 года <…> по Красной площади прошли <…> представители всех элит США: президент Буш III и бывшие президенты Билл Клинтон, Буш-младший и Хилари Клинтон, действующие и бывшие члены кабинета, конг­рессмены и се­наторы, банкиры и промышленники, газетные обозреватели и те­ле­визионные ведущие, известные адвокаты и топ-модели, эстрадные певцы и голли­вудские актри­сы. Все они прошли по Красной площади в наручниках и с табличкой со своим именем на шее — все, кроме пленных военных, которые шли с полной честью. Российская власть давала понять и своим гражданам, и всему миру, что Россия воевала и победила не американскую армию, а американскую цивилизацию [Юрьев 2007: 91—92].

Однако в моей статье речь пойдет не о внешней политике России, а о том, что означает «имперская идея» для самих россиян в свете недавних завоевательных походов и законодательных инициатив, с какими представлениями о будущем общества она неразрывно связана и как она может повлиять на по­ложение тех, кого пока продолжают называть «гражданами». Какое завтра готовят околокремлевские мечтатели типа Юрьева россиянам и каковы наши шансы на осуществление мрачного пророчества Маркса, что народ, угнетающий другие народы, сам утрачивает свободу? Отвечая на эти вопросы, мы увидим, что имперская идеология неразрывно связана с исторически современными ей идеями монархии, сословного общества и личной зависимости.

Поскольку сегодня, по ощущению экспертов, на вопрос, насколько социологические опросы, проводимые в современной России, отражают картину представлений населения, а не являются «политическим заказом», ответить почти так же трудно, как на закате советской эпохи, то мы предпримем другой демарш. Исходя из представления о том, что литература и жизнь неразрывно связаны между собой, причем литература способна не только выражать, но и властно формировать культурные движения и политические проекты[3], мы посмотрим, как литература перетекает в жизнь, используя для этого разные жанры. Мы увидим, что грань не просто между «словом и делом», но и между вымыслом и политикой «тревожна и зыбка». И, что самое главное, вымысел способен становиться политикой — как внешней, так и внутренней. Мы проследим, как разные жанры — утопия, дистопия и антиутопия — выдумывают и одновременно легитимируют образ будущего социального устройства России. Как памфлеты придают этому образу черты «научно обоснованной идеологической концепции». И как многоголосица вымысла, художественные достоинства которого столь сомнительны, что ни о какой «необоримой силе искусства» не может быть и речи, материализуется в политических программах и в речах политических деятелей, завладевая пространством публичного дискурса. Общество в этой ситуации, однако, не является «пассивным объектом», которому навязываются чуждые ему представления. Напротив, успех обуславливается тем, что вымысел и предлагает такой язык, в котором выражаются ожидания общества о своем будущем, и одновременно формирует эти экспектации[4].

Феномен пост-евразийства, который будет в фокусе моего внимания в силу его безоговорочной центральности для современной российской идеологии и который уже стал шире движения «Евразия», заражая своими вымыслами самые разные слои общества, позволяет проследить эти взаимосвязи, потому что в нем соединяются сферы псевдохудожественного вымысла, псевдонаучных общест­воведческих памфлетов, политического дискурса и вполне реального политическо­го действия: ведь многие пост-евразийцы, авторы романов и политических памфлетов, принимают самое активное участие в современной российской политике.

Важное понятие, которое я предлагаю использовать для понимания российской современности, — это понятие неомедиевализма. Под неомедиевализмом я понимаю образ Средневековья, который сводит этот период к системе ценностей, прямо противопоставленных идеалам европейского гуманизма и Просвещения, но при этом рассматривается как заманчивое будущее. Главной его идеей является отказ от представления о человеке как о высшей ценности. Неомедиевализм становится все более популярным и за пределами России. Но особенностью неомедиевализма на постсоветском пространстве является идея нового социального порядка, который основан на наследственном неравенстве. Неомедиевализм как социальный проект и ресталинизация как политика памяти сходятся в общем пренебрежении человеком и демократическими свободами. «Новое средневековье» провозглашает пересмотр социального контракта и гражданских свобод в России. Нормализация памяти о сталинизме превращает зону в прототип постсоветской версии неомедиевализма.

Для меня важен тезис Райнхарта Козеллека, что исторические и политические понятия могут обладать принудительной силой и властно формиро­вать коллективные представления об обществе и истории. Значения, историчес­ки отложившиеся в понятиях, в немалой мере определяют то, как эти поня­тия функционируют в настоящем. Примером принудительной силы понятий в этой статье послужит идея империи. В современном политическом дискурсе (а порой и в «имперских исследованиях») понятие империи нередко сводится к представлениям о мировом господстве и о политически и культурно гетерогенном пространстве, управляемом из единого центра. Российский случай показывает, что невозможно игнорировать его неразрывную связь с идеями монархии и сословного общества.

Эти понятия помогут нам представить, насколько центральной является тема личной несвободы, рабства и сословного общества в сознании россиян, и понять, как эти представления соотносятся с российской действительностью[5]. Мы задумаемся над вопросом, какое место занимают рабство и сословное общество в образах имперского будущего России, нашедших выражение в литературе, кино, аналитических записках, политических программах и выступлениях государственных деятелей.

 

Новорусское рабство

Начать следует с цифр. По данным Всемирного индекса рабства на 2014 год, Росси­я занимает 32-е место в мире по отношению процента населения, нахо­дящегося в рабстве, к общему количеству населения (для сравнения, США на
145-м месте). Более 0,73% населения России являются рабами, что составляет около 1 миллиона человек[6]. Эта цифра выводит Россию на пятое место по общему числу людей, находящихся в рабстве: впереди только Индия, Китай, Пакистан и Узбекистан. Более того, Россия является одним из ведущих дилеров мировой работорговли [Кибальник, Соломоненко 2004; Левченко 2009]. Русские рабы, в большинстве женщины и дети, продаются в более чем 50 стран для коммер­ческой сексуальной эксплуатации и принудительного труда. Россия также явля­ется страной — покупателем невольников, преимущественно из Средней Азии[7].

Списать эти цифры на недобросовестную статистику и происки «наших западных врагов» довольно трудно потому, что они находят постоянное подтверждение в российских новостях и публикациях [Тюрюканова 2006][8]. То здесь, то там всплывают подробности о том, как попадают в рабство нелегальные иммигранты и российские граждане из наименее защищенных слоев населения. Например, в 2009 году на Глуховской ткацкой фабрике в Ногинском районе Московской области использовали рабский труд 10- и 12-летних детей из Таджикистана и Кореи[9]. Иногда дело доходит до суда, как это было в 2011 году, когда 17 моряков, завербованных во Владивостоке, оказались в рабстве у капитана и его помощников[10]. Однако чаще всего суд отказывается рассматривать такие дела, как это случилось, например, в 2012 году с 11 гражданами Казах­стана и Узбекистана, которых принуждали работать в московском продуктовом магазине[11]. Но, как постоянно подчеркивают правозащитники, занимающиеся помощью жертвам работорговли, быть проданным в рабство не является исключительно уделом нелегальных эмигрантов (например, в Туле рабский труд российских граждан применялся в муниципальных госпиталях[12]), и у москвичей тоже есть хорошие шансы стать жертвами торговли людьми[13].

Одной из причин является бездействие полиции, которая не заинтересована в расследовании таких дел и, более того, получает квоты, ограничивающие открытие дел по статье «Торговля людьми»[14]. С 2003-го по 2013 год, например, было заведено более 10 000 дел по статье 240 УК РФ «Вовлечение в проституцию» и только 900 дел по статье 121.7 «Торговля людьми».

Без сомнения, коррупция чиновников и полиции играет важную роль в том, что на просторах России процветает работорговля. И хотя, конечно, рабо­торговля и использование рабского труда запрещены российскими за­конами, Россия до сих пор является одной из немногих стран, не подписав­ших Конвенцию Совета Европы против торговли людьми 2008 года[15]. Случайность ли это, или в российском законодательстве происходят такие изменения, которые касаются личных прав и свобод не только эмигрантов, но граждан в целом, что делает подписание международных документов такого рода «несво­евременным»?

Например, в мае 2015 года Дума рассмотрела поправку к УК РФ, в которой было предложено использовать труд заключенных на частных предприятиях. Внесенная единороссом Александром Хинштейном, эта поправка должна была позволить заставлять заключенных работать на строительстве объектов чемпионата мира по футболу, лесозаготовках и возведении моста через Керченский пролив[16]. Поправка должна была затронуть около 40 000 человек, что заставило правозащитников говорить об узаконивании рабского труда заключенных, который использовался при Сталине и отмена которого стала важнейшим аспектом десталинизации[17].

Важно понимать, что поправка Хинштейна предлагала узаконить порядок вещей, уже де-факто существующий в российских тюрьмах и колониях. Напом­ню, что на сегодняшний день УК РФ квалифицирует принудительный неоплачиваемый труд и отсутствие возможности отказаться от работы как рабский труд[18]. А это именно то, что происходит в колониях. Надежда Толоконникова, лидер группы «Pussy Riot», приговоренная к 2 годам в мордовской колонии ИК-14, так описывает положение заключенных:

Режим в колонии действительно устроен так, что подавление воли человека, запугивание его, превращение в бессловесного раба осуществляется руками осужденных, занимающих посты мастеров бригад и старшин отрядов, получающих указания от начальников. <…> Мечтающая только о сне и глотке чая, измученная, задерганная, грязная, осужденная становится послушным материалом в руках администрации, рассматривающей нас исключительно в качестве бесплатной рабсилы. Так, в июне 2013 года моя зарплата составила 29 (двадцать девять!) рублей. При этом в день бригада отшивает 150 полицейских костюмов. Куда идут деньги, полученные за них?[19]

На этот совсем не риторический вопрос ответить несложно: согласно расследованию, предпринятому «Известиями», годовой оборот одной только группы компаний «Восток-Сервис», эксплуатирующей труд заключенных, составляет более 18 млрд. рублей[20]. Это — не единственная компания, процветающая благодаря подневольному труду:

Федеральная служба исполнения наказаний — это не просто тюремное министерство, охраняющее почти 700 тыс. осужденных, это многопрофильная производственная корпорация, использующая узаконенный рабский труд заключенных. Ежегодно на производстве зэки зарабатывают для системы около $1 млрд. По экспертным оценкам, реальная сумма денег, крутящихся в тюремной экономике вместе с нелегальными бизнесами, может составлять сумму в два-три, а то и в пять раз большую[21].

Конечно, читатель может задаться вопросом — не означают ли приведенные здесь факты, что рабство угрожает только «маргиналам» и достаточно «не нарываться», т.е. не лезть в политику, дружить с властями, уголовным кодексом и иммиграционными правилами, и все будет хорошо? Поэтому давайте посмотрим, как рабство затрагивает те сферы жизни, которые касаются всех законопослушных граждан России.

Начнем с армии, в которой по закону полагается служить всем лицам мужского пола старше 18 лет. Рассказами о дедовщине и беспределе в российской армии никого не удивишь. Точно так же, как и рассказами об эксплуатации рабского труда солдат их военными начальниками: солдаты строят дачи, копают грядки, используются как разнорабочие и прислуга.

Иногда армейское начальство устраивает показательные процессы над армей­скими феодалами, и эти редкие процессы получают всестороннее освещение в средствах массовой информации[22]. Но как бы ни были привычны эти нарушения закона, самый важный факт состоит в другом: солдат используют на строительстве федеральных объектов — спортивных сооружений и туристических комплексов — точно так же бесплатно, как и на личных огородах[23].

Массовый рабский труд не ограничивается армией. Он процветает в сельском хозяйстве. По данным правозащитников, труд невольников широко приме­няется в Волгоградской и Ростовской областях и в Республике Калмы­кия. В Дагестане людей «продают, как скот, для тяжелых работ на кирпич­ных заводах»[24].

Все эти отдельные истории иллюстрируют разнообразие сфер российской жизни, где задействован труд невольников, количество которых, повторю, исчисляется миллионом человек.

Теперь пора задаться вопросом: как относится к рабству российское об­щество? Здесь стоит прислушаться не к точке зрения правозащитников, борющихся с рабством, и не к УК, запрещающему его, а к той части «политического класса», которая предлагает российскому обществу модель такого общественного устройства, где рабство является неотъемлемой составляющей.

 

Два трактата о холопском будущем

Весной 2005 года правительственный курьер доставил в президентскую ад­министрацию, в правительство, в главный штаб, в ФСБ, в Министерство внутренних дел, в Госдуму и в Генпрокуратуру первый том анонимного текста под названием «Проект Россия». Помимо высших государственных лиц, прокремлевские деятели — кинорежиссер Михалков, журналист Александр Хинштейн (тогда еще не дослужившийся до депутата) и газета «Комсомольская прав­да» — изо всех сил старались создать атмосферу загадочности вокруг этого анонимного текста[25]. Через год «Олма-Пресс» издало проект тиражом 50 000 экземпляров, а в 2009 году «Эксмо» выпустило его миллионный тираж.

Что же столь захватывающего содержалось в «Проекте Россия»? Лейтмотив этого сочинения — теория заговора Запада против России. Конечная цель «мировой закулисы» — уничтожить народы России:

На первый взгляд кажется, что подобное развитие событий не коснется простого человека. <…> Но дело в том, что игра против Европы и России ведется не ради власти и доступа к ресурсам. Все это — промежуточная цель. Окончательные цели, ради которых идет сражение, кроются в метафизике. Согласно демократической идеологии, традиционным народам нет места на Земле. Это не предположение. Это утверждение, выведенное из последовательного анализа ситуации на планете [Проект Россия 2006: 27].

Ситуация 2005 года напоминает анонимам «преддверие Второй мировой войны, когда на границах России наблюдалась повышенная активность вермахта». Им кажется, что «мир хотят убить» и что опасность грядет из США[26]. И хотя авторы заявляют, что опасность для России идет с Запада, они быстро приходят к выводу о том, что Запад скоро сметут полчища «новых Чингисханов и Салладинов». Анонимные авторы «уже сегодня слышат гул железных шагов. Это наши идут» [Проект Россия 2010: 171]. Желая видеть свою страну Третьим Римом, они требуют вернуть России ее имперское величие, включая территории, попавшие под ее контроль после Ялтинской конференции.

Но геополитические проекты — не единственный предмет внимания анонимных авторов. Не менее сильно они озабочены изменением социального и политического строя будущей России. Они подробно излагают, на каких новых принципах должно быть основано новое общественное устройство России, чтобы отвечать их великим завоевательным целям. Оно должно сочетать «лучшие характеристики монархии с лучшими чертами советской системы». Отказ от демократии и выборных институтов власти легко совместим с имперскими амбициями: бесправное население проще использовать для грядущих завоеваний. Поэтому нация должна сплотиться вокруг теократической монархии и сословного общества. Православие признается «историческим фундаментом России», необходимым, как и самодержавие, для возрождения империи[27].

Чтобы освежить воспоминания читателя об этом тексте, приведу типичную для стилистики этого текста цитату:

Мышление массы — как у собаки Павлова: горит лампочка, возникает образ, идет реакция. Запрограммированное сознание ставит слово «монархия» в один ассо­циа­тивный ряд со словами «диктатура», «концлагерь», «насилие», «угнетение». <...> По­ложительное отношение к свободе связывается с демократией. В ито­ге высту­пать против демократии означает прослыть в глазах современной массы души­телем свободы. Ратовать за Царство равносильно ходатайству за возврат в Средние века. Никому нет дела, что реальное положение никак не связано со штампами. <...>

Царство — это не кровавая диктатура, и ее правитель не палач. Царство воплощает принцип единовластия. <…> Он есть во всякой здоровой структуре. Нельзя представить семью, устроенную по демократическому принципу, где глава меняется каждые четыре недели. Или завод, где каждые четыре месяца меняют руководителя.<…> Иван Грозный правил 37 лет, остальные (великие самодержцы) — около того. Время твердого правления несменяемых царей увеличивало и укрепляло Россию [Проект Россия 2006: 187—188].

«Средневековые» политические представления сочинителей отражаются не только в идеях о политическом и государственном устройстве, но и в наивности, с которой они излагают свои взгляды на общество и историю:

России нужен Отец. Власть отца только тогда не становится бременем, когда домочадцы не претендуют на нее. <…> Народ и царь, как муж и жена, берут на себя обяза­тельства в первую очередь не перед людьми, а перед Богом [Проект Россия 2006: 171].

Итак, с монархией понятно, а что касается сословий? Как же мыслится структура подобного общества? На интересный вопрос — кто и в силу каких причин попадет в элиту этого средневекового общества? — следует прямой ответ: «Кто сильнее, тот и власть» [Проект Россия 2006: 130].

Свои социальные идеи авторы передают с помощью примитивных средневековых метафор общественного устройства, включая образ социальной пира­миды:

Честолюбие элиты задает направление всему человечеству. <…> Жизнь выстраивала общество в пирамиду. <…> Верхнюю часть пирамиды занимали свободные, способные рисковать жизнью ради нематериальных целей. На самом верху находи­лись люди духа, таланта и воли. Князь, обладающий всеми этими качествами, стоял на вершине пирамиды. Следом шли сильные духом, но не обладающие большими талантами воины. Нижнюю часть пирамиды составляли купцы, кресть­яне и ремесленники. Их страшил любой риск, и им ничего не оставалось, как менять свой труд на маленький, но гарантированный результат [Проект Россия 2006: 102—103].

Мы еще неоднократно встретимся с этой пирамидой и с «князьями духа» в неанонимных сочинениях евразийцев. Но об этом — несколько позже, а сейчас вернемся к правящему классу из «Проекта Россия». Во главе общества стоят князья — «отцы народа». Анонимы стремятся убедить читателя, что человек «по природе раб», что «равенство не свойственно человеческому обществу» и что «в реальных земных условиях» оно невозможно: общество состоит из «ведомых и ведущих»[28]. Жесткая социальная иерархия кажется им «естественным» состоянием общества потому, что, с их точки зрения, народ — это умственно неполноценный недоросль: «Как детей от холода и голода защищают взрослые, так народ от хищников должна защищать честная элита» [Проект Россия 2006: 130]. В результате «возникает гармоничная структура», при которой «бóльшие» заботятся о «меньших». Популярная примитивная органицистская метафора приобретает под их пером совершенно готический и, надо сказать, на редкость неаппетитный оттенок. Народ рассматривается как источник «энергии, потребляемой элитой»:

Раньше, будучи единым целым, народ напоминал пирамиду, в верхние слои которой поднимались наиболее доблестные и способные. Между верхом и низом имела место гармония, которая возникала благодаря циркуляции идей и энергий. Образно этот процесс выглядел так: народные массы, составляющие основание пирамиды, как всякий живой объект, выделяли энергию. Она поднималась по пирамиде наверх, попутно одухотворяя слои, через которые проходила. Одновременно облагораживаясь сама. На самом верху самые талантливые люди придавали энергии законченные формы в виде произведений искусства, изобретений и мыслей. Обработанная энергия шла обратно, в народные массы, которые без труда ее усваивали, потому что она была своя, родная. Впитывая упорядоченную энергию, народ становился лучше и выдавал новую порцию энергии, лучшего качества, которая снова шла наверх, и т.д. Живущее таким образом общество развивалось.

Вина за то, что Россия больше не пребывает в этом состоянии, возлагается на Петра и кажется авторам следствием не иначе как злого колдовства. «Заколдовали нашу Россию», — заключают они [Проект Россия 2006: 155]...

В этом же урожайном на проекты 2005 году Михаил Ремизов[29], директор Института национальной стратегии, опубликовал текст «Проект “Государство-цивилизация”: Концепция государства-цивилизации и учредительные принципы нового строя»[30]. Галина Кожевникова показывает, что он отразил ментальность не только самого директора, но и всего агентства АПН, сотрудники которого подбирались из приверженцев идеи восстановления советской империи в границах до 1991 года [Кожевникова 2005]. Она отмечает:

Практически все положения «Концепции» в той или иной степени имеют отсылки к различным публикациям, в свое время появлявшимся на АПН. В первую очередь, к материалам, идеологически обосновывающим приемлемость для России модели государства фашистского типа. Италия Муссолини или гитлеровская Германия выступают в них образцами если не всего государственного устройства, то по крайней мере некоторым позитивным опытом, конструкцией, часть механизмов которой приемлема для российской государственной машины [Кожевникова 2005: 82].

Ремизов подчеркивает, что Россия не является страной, принадлежащей к западной цивилизации и традициям Просвещения. Российская нация является «ядром цивилизации из массы народов, сложившихся вокруг нее», а посему все постсоветское пространство является зоной ее «природных, естественных и жизненных интересов». Новым политическим порядком объявляется «народная монархия», основанная на диктаторской власти монарха и сильной вертикали власти. Интересы этого государства-цивилизации имеют абсолютный приоритет по сравнению с интересами его граждан.

 

Рабство по-пост-евразийски

Представления о социальном будущем России и группы анонимов, и Ремизова созвучны политическим установкам постсоветского пост-евразийства и его лидеров — Александра Дугина, Михаила Юрьева, Михаила Леонтьева и др.[31]

В 2004 году Михаил Юрьев выступил с аналитической запиской «Крепость Россия» [Юрьев 2008]. Снабженная подзаголовком «Концепция для Президента», эта записка изобразила Запад как примордиального врага России и призвала власть к изоляционизму в экономической политике, подкрепленному мощной националистической пропагандой, а главное — к скорейшему построению империи. По слухам, эта записка произвела фурор в президентской администрации[32]. И не только в ней: тот же образ крепости возникает на первых страницах «Проекта Россия»:

Постоянная власть (в отличие от сменяемой демократической власти. — Д.Х.) — последняя крепость на пути врага. С ее падением путь к установлению мировой диктатуры будет открыт[33].

Читатель не нуждается в напоминании, что термин «евразийство» возник в кон­це XIX — начале XX века. Петр Савицкий, Николай Трубецкой, Лев Карсавин, чьи идеи позднее перерабатывал Лев Гумилев, среди многих других объясняли особенности России ее географическим положением между Европой и Азией и подчеркивали важность Азии, а не Европы, для ее истории, культуры и государственности. Но, несмотря на некоторые черты сходства с современным пост-евразийством, попытки таких деятелей, как Дугин, присвоить себе эту традицию являются безусловно вымышленной генеалогией[34].

Главными идеями пост-евразийства являются исторический мессианизм русских (идея катехона) и воссоздание империи, превосходящей советскую — или по крайней мере сопоставимой с ней. Примордиальным врагом России объявляется Запад, и поэтому он должен быть завоеван. «Пора назвать вещи своими именами. Запад — место, куда рухнул дьявол»[35] — так объясняет причины враждебности Запада к России Александр Дугин, бывший советник председателя Госдумы Сергея Нарышкина, глава политической партии «Евразия» и агентства «Союз евразийской молодежи», транслирующего новости на украинском, русском, румынском, сербском и английском языках[36].

Геополитические представления пост-евразийцев довольно часто становились предметом обсуждения, но нас здесь прежде всего интересует вопрос, каким они видят общественное устройство России. Их центральной идеей является возрождение в России средневекового общества времен Древней Руси и создание «Нового русского средневековья», призванного заменить порочную современность, начало которой положили реформы Петра, но которая не отражает истинный дух русского народа[37]. Возврат в Средневековье рассматривается как образ желанного будущего[38], с чем естественно сочетается идея нового Крестового похода, потому что, по мнению пост-евразийцев, пришло «время возвращать наши святыни»[39].

Что же Средневековье сулит россиянам? Дугин подробно разъясняет это в серии статей на сайте «Однако», и его идеи лишь незначительно отличаются от изложенных в «Проекте Россия». По Дугину, лучше всего соответствует человеческой природе кастовое общество:

Древнейшие государства и социально-политические системы строились на принципе каст. Под этим принципом следует понимать учение о том, что внутренняя природа разных людей качественно различается: есть божественные души и души земные (звериные, демонические). Каста отражает именно эту природу души, изменить которую человек при жизни не в состоянии. Каста фатальна. Нормальное общество в этом понимании должно строиться таким образом, чтобы люди божественной природы были вверху (элита), а люди земной (звериной, демоничес­кой) природы — внизу (массы). Так устроена индийская система варн, аналогичными были древнеиранское, вавилонское, египетское и иные общества[40].

Те, кто принадлежит к низшей касте, по сути, являются рабами. Дугин сожалеет том, что на смену кастам пришли сословия и затем — классы, нарушив «гармонию природы и общества». Однако у него есть и хорошая новость для его русской аудитории:

Переход от каст к сословиям и от сословий к классам не является универсальным законом. Этот процесс может произойти, как это имеет место в Западной Европе Нового времени, а может и не произойти или произойти лишь частично, как это имеет место вплоть до сегодняшнего дня в незападных обществах[41].

Поэтому, успокаивает он читателя, переход этот не отменяет, с точки зрения «экзистенциального подхода»[42], «кастовое неравенство душ и природ человека»[43]. Поскольку Дугин верит, что Россия не является европейской нацией и, следовательно, европейские законы для нее не писаны, то, по его мнению, она может избежать этой неприятности[44]. Видя в среднем классе политичес­кую основу либерализма и демократии, он заявляет, что этот средний класс чужд «российскому духу» и, по сути, беспочвенен, а править должны «цари-философы» и «воины-герои», совсем как это утверждали германские оккультисты, предшественники фашизма [Goodrick-Clarke 1985: 218]:

Средний класс вообще не имеет онтологических оснований для существования, а если и имеет, то только где-то там, далеко внизу, под властью царей-философов и воинов-героев. Это третье сословие, возомнившее о себе, что оно первое и единственное[45].

Анонимные авторы «Проекта Россия», сотрудники АПН, участники евразийского движения и крайне правые консерваторы солидарны в том, что, как ясно сформулировала позицию Дугина Н. Далматова, «в системе ценностей России нет места равенству и братству». С их точки зрения, Просвещение, свобода и равенство объявляются «масонской триадой», чуждой русскому духу. Дугин, например, противопоставляет заветам Французской революции изобретенную министром просвещения Уваровым формулу «православие, самодержавие, народность» и рисует будущее устройство России в соответствии с ней:

Православие как доминация базовой религии, которая составила российскую идентичность, православие, которое становится нормативом мировоззрения. Монархия как наиболее характерная форма организации социально-политического традиционного общества не только в России, но и в европейских странах. И народность, как утверждение традиционных культурных форм <…> жизни[46].

Как и для многих других националистов, идеальными монархами, выразителями «аутентичной русской традиции» для Дугина являются Иван Грозный и Сталин. Дугин заявляет, что Сталин «выражает дух советского народа и советского общества потому, что он был “советским царем”, абсолютным монархом». Как Иван Грозный создал Московскую Русь, так и Сталин создал советскую империю, и поэтому «не может быть сомнений в том, что Сталин был выдающимся историческим лидером». А поскольку, по мнению Дугина, великим в истории является только то, что «строится на крови», кровавые злодеяния Сталина никак не влияют на оценку его деятельности[47].

В этом контексте уместно предположить, что политика ресталинизации, проводившаяся в России на протяжении последнего десятилетия, является проявлением неомедиевализма и навязывания обществу квазисредневековых ценностей и отношений к гражданам.

Пост-евразийцы располагают немалыми ресурсами для распространения своего влияния в обществе. К сказанному о Дугине и Юрьеве следует добавить, что Михаил Леонтьев, член политсовета движения «Евразия» с 2001 года и Изборского клуба, является ведущим передачи Первого канала «Однако» и главным редактором одноименного журнала и интернет-ресурса, на котором публику­ют­ся тексты его единомышленников, а так же советником президента «Роснефти».

 

Сословия и рабство в утопии, дистопии и антиутопии

Для того чтобы увидеть, как развивались идеи о рабстве и сословном обществе в России, нам следует вернуться к утопии Юрьева о Третьей империи, которую начал возводить Владимир Восстановитель, возродивший традиции царской России и Советского Союза, а также «великих евразийских империй прошлого, Римской и Византийской». Главный герой Юрьева, император Гаврил, завершивший создание этой империи, увлечен борьбой с Западом по той же причине, что и остальные пост-евразийцы: он искал «следы реальных связей с дьяволом, которого считал, как правители Средневековья, абсолютной реальностью и своим личным врагом» [Юрьев 2007: 137]. .

Под предводительством Гаврила Россия захватывает США и Европу и простирает свои владения «от океана до океана». С точки зрения Юрьева, «победитель имеет право захватить, разорить и ограбить побежденных, особенно если те напали первыми, он может и казнить их вождей» [Юрьев 2007: 117]. Балтийские страны, Польша и Украина, которые особенно не нравятся авто­ру — да и только ли ему в российской политической элите? — подлежат полному уничтожению русскими войсками [Юрьев 2007: 101, 102, 108—111]:

Поэтому, начав вторжение, мы будем убивать и разрушать, сколько сможем, ибо нет чести для прибалтов. <…> Пусть будет с этими странами, как с Содомом и Гоморрой, потому что само их существование оскорбляет нас [Юрьев 2007: 110].

На захваченных территориях автор мечтает установить «русский закон войны». Согласно этому закону,

правоохранительные органы защищают русских от местных жителей, иногда — одних местных жителей от других, но никак не местных жителей от русских опричников. Польско-украинские силы были буквально раздавлены, к тому же перед русскими войсками была поставлена задача уничтожить максимальное количество живой силы, зданий и сооружений. В результате к 5 октября — это дата окончания русско-польско-украинской войны — было убито более 600 тысяч человек, из них более двух третей — гражданское население, потери же русских составили не более 11 тысяч. Такие древние города, как Варшава и Краков, и многие другие были сильно разрушены, а Львов буквально стерт с лица земли, причем, судя по всему, вполне сознательно [Юрьев 2007: 101—102].

В писаниях Юрьева русские воспринимают себя не как нацию, а как цивилизацию, и относятся к внешнему миру «как к изначально враждебному», считают иностранцев «представителями иного биологического вида — то есть отно­сятся вовсе не плохо или недоброжелательно <…>, но полностью отчужденно» [Юрьев 2007: 277].

В империи своей мечты Юрьев утверждает «примат российского национального (начала) над общечеловеческим» [Юрьев 2007: 295], и любой человек воспринимается «в неразрывной связи с его национальностью, которая мыслится как одно из важнейших его свойств, не менее важное, чем пол» [Юрьев 2007: 294]. Русские представляют собой «коренную нацию», и поэтому в этой национал-утопии численность русских постоянно растет, тогда как численность всех других покоренных народов неукоснительно падает.

Но оставим грезы Юрьева о мировом господстве и об истреблении целых народов и древних городов и посмотрим, каковы представления Юрьева о социальном устройстве Третьей империи. Они вытекают из его взглядов на историю России и тоже мало чем отличаются от взглядов других пост-евразийцев. Лени­на он называет Владимир Иуда за то, что тот предал дело русского национализ­ма. Зато Сталин — это Иосиф Великий, которого Юрьев восхваляет за те же свершения, что и Дугин: и за создание великой имперской армии, и за захват новых территорий, и за уничтожение элит в ходе безжалостных и кровавых чисток, и за установление режима террора [Юрьев 2007: 16—17]. Вот как Юрьев видит четыре составляющих исторической традиции, на которых строится его утопия:

Эти четыре источника — древняя доэтническая традиция ощущения иноплеменников как абсолютных чужаков, средневековая традиция религиозного отчуждения от окружающего мира, социалистических времен традиция восприятия остального мира как отсталого и недоразвитого и новейшая традиция отчужденного восприятия внешнего мира как априори русофобского — и породили современное отношение русских к внешнему миру как к абсолютно чуждому и враждебному, но с нейтральной эмоциональной оценкой, без всякой злобы, — как к природной стихии [Юрьев 2007: 277].

Итак, за железным занавесом «крепости Россия», пожравшей, в воображении Юрьева, два материка, затаилась «русская цивилизация» [Юрьев 2007: 621], которая живет, подчиняясь жесткой диктатуре и цензуре. Юрьев считает ее самодостаточной: «Все, что ей надо — и в материальном, и в духовном смысле, — она может произвести сама» [Юрьев 2007: 278].

Что же так нравится Юрьеву в этой русской цивилизации, что из отечественного наследия он стремится сохранить? Какие обычаи и культурные традиции проходят через «сепаратор» его евразийской мысли? Какое достояние русская цивилизация несет народам Европы и США? Главные из них — обязательные для всех в его империи сословные застолья — «братчины», которые устраивают­ся в складчину и кончаются пьянством и драками, «но обычно без злобы» [Юрь­ев 2007: 223]. Этот институт, по мысли Юрьева, является важнейшей скрепой русского общества и лучше других отражает особенности русского национального характера [Юрьев 2007: 222—224]. Но одного мордобоя оказывается недостаточно, поэтому есть еще одна традиция, которая, по мысли Юрьева, создает неповторимый колорит русской цивилизации, — кулачные бои [Юрьев 2007: 224].

В основе социального строя Третьей империи лежит сословность [Юрьев 2007: 175]. По Юрьеву, вся власть в стране, в том числе и «исключительное пра­во избирать власть», в ней принадлежит служилому сословию [Юрьев 2007: 65], которое носит говорящее название — «опричнина». Оно является «выс­шим сувереном» и «избирает из себя верховного правителя (высшее должностное лицо) Российской Империи — императора, а также всех иных выс­ших должностных лиц» [Юрьев 2007: 198]. И хотя Юрьев предпринимает робкие попытки откреститься от опричнины Ивана Грозного и придумать иную этимологию для этого исторического понятия — мол, это просто так назы­ваются «рыцари по-русски» [Юрьев 2007: 66], — то, как он описыва­ет деятель­ность опричников, достаточно точно соответствует их функции в эпо­ху Ивана IV. Это тайная полиция, которой дано право убивать, мучить, казнить без суда и следствия, иными словами, помогать «государю» править страно­й с помощью кровавого террора. Юрьев считает опричнину «глубин­но русской» традицией, еще одной замечательной особенностью российского общест­ва[48]:

Дело, по-видимому, в том, что принципы служилого сословия созвучны очень глубоким русским бессознательным архетипам — в отличие от артикулированных общепринятых представлений, которым они явно противоречат; на неосознаваемом уровне для очень многих опричники являются лучшей частью их самих [Юрьев 2007: 199].

Ожидание конца света является идеей, с помощью которой Юрьев оправдывает террор и потребность общества в опричниках: «…Опричники чувствуют себя поставленным Богом дозором, и, когда все вокруг начнет рушиться, это будет для них тем, что они всегда ждут и в чем видят смысл своего существования»[Юрьев 2007: 202]. Юрьев с наслаждением описывает, что восстания недовольных опричники «топят в крови, причем с удовольствием, потому что для них <…> это будет поединок с дьяволом». Поэтому такие восстания опричники периодически провоцируют сами, и тогда непокорных «убивают и не пересчитывают» [Юрьев 2007: 225—226]. Описывая образ жизни опричника, Юрьев мало отступает от исторической истины, добавляя, что для отцов православной церкви он не является поводом для осуждения:

У духовенства к служилому сословию отношение явно хорошее; хотя многие из них считают, что убийства (пусть даже и врагов державы), пьянство и блуд не красят опричников, их религиозность, бескорыстность и твердая защита веры и Церкви, сравнимая с таковой самого духовенства, не может не подкупать духовенство [Юрьев 2007: 198].

Следует подчеркнуть, что к духовному сословию «относится духовенство толь­ко Вселенской Русской православной церкви (ВРПЦ)» [Юрьев 2007: 203]. Все остальные конфессии остаются за бортом теократической монархии Юрьева. Но, как и земство (третье сословие), духовенство не имеет никаких политических прав и свобод. Разница между ними состоит в том, что духовенство не платит налоги, как, впрочем, и опричники, а земство платит и содержит первые два сословия [Юрьев 2007: 128]:

Ничего другого, кроме обязанности платить налоги, земцев не роднит — к ним относятся предприниматели и работники, ученые и писатели, артисты и инженеры и т.п. Труд играет для земцев ту же роль, что служба Богу или державе для первых двух сословий [Юрьев 2007: 220].

Эта политически бесправная масса россиян и подвластных покоренных народов, находящаяся в полной власти опричников и не защищенная никакими законами, — вот истинная, неприкрашенная идиллия пост-евразийства. Юрь­ев не имеет никаких иллюзий относительно того, что такой строй должен вызывать ненависть народа, и прямо пишет, что земство относится к опричникам «с отчужденной и опасливой недоброжелательностью». Но игнорировать интересы и волю народа, в том числе братьев по крови, — важный принцип его антидемократической фантазии:

Если бы сейчас, в 2053 году, имеющуюся конституцию России вынести на референдум с участием всех граждан, то ее не поддержала бы и четверть; но в том-то и дело, что никто, кроме опричников, не может участвовать в референдумах [Юрьев 2007: 199].

Цель сословной системы проста — «отделять овец от козлищ, воинов по духу от обычных людей, превращая потенциальных врагов режима в его опору» [Юрьев 2007: 31].

Но где же, спросит читатель, тут рабы? О рабстве как об институте Юрьев не высказывается прямо — только из описания российских завоеваний мы узнаем, что часть народов была уничтожена, а другая часть депортирована и прикреплена к новым землям без права выбирать род занятий, что является привилегией россиян. Крепостными, собственно, являются все — и «земство», и покоренные народы, но только русские имеют хоть какие-то права, «проистекающие из того, что [они] часть российского этноса; к ним относятся, например, право на свободный выбор места жительства или рода деятельности» [Юрьев 2007: 615].

На утопию Юрьева вскоре последовал ответ Владимира Сорокина, опубликовавшего дистопию «День опричника» [Сорокин 2006]. Действие в ней проис­ходит в Москве 2027 года. К этому моменту Россия является сословной монархией, установленной после периода смуты, в описании которого читатель легко узнает попытки принизить эпоху демократических реформ 1990-х годов. Отгороженная от мира Великой Русской Стеной, Россия живет за счет продажи неф­ти и газа и пошлины с транзита китайских товаров в Европу в обстановке посто­янного террора и репрессий, творимых опричниками на манер Ивана Грозного. Здесь следует сделать важную оговорку: с точки зрения писателя, метафора Средневековья вовсе не предполагает грядущую экономическую отсталость России. Напротив, детали средневекового быта и нравов эпохи опричнины органично сочетаются в романе с постсоветскими реалиями и с новейшими технологиями китайского производства. Словно упреждая программу модернизации Медведева, писатель показывает, что идея технологически развитой империи может прекрасно сочетаться со средневековым общественным устройством.

День опричника Комяги, главного героя романа, начинается казнью, вершить ее он спешит на своем «мерседесе», к которому привязаны метла и отре­занная собачья голова — атрибуты власти опричников эпохи Ивана Грозного. Сорокин исключительно реалистически описывает, как Комяга с подручными вешает на воротах неугодного боярина, насилует его жену, отправляет малолетних детей в сиротский приют. Террор опричнины показан в романе как «социальный клей», соединяющий это общество будущего. Отношения между опричниками больше всего напоминают отношения между членами секретной службы или бандитской группировки, на что постоянно дополнительно указывает постсоветский криминальный сленг, перемежаемый древнерусскими фольклорными выражениями. В дистопии Сорокина сословия соответствуют русскому Средневековью: здесь есть челядь, домашние рабы, смерды — холопы, земские — и опричники.

«День опричника» тоже не остался без ответа — в 2008 году Максим Кононенко опубликовал «День отличника» [Кононенко 2008]. В этой антиутопии Новое Средневековье в стране под названием «Д. Россия» наступает в результате Березовой революции под руководством Бориса Березовского (заметим в скобках, что в 2008-м, до загадочной смерти бывшего олигарха в Лондоне, эта идея звучала менее готично, чем сегодня). Победившая демократическая интеллигенция превращает «Хьюман райтс вотч» в символ нового порядка. Россия становится эгалитарным обществом и преодолевает коррупцию, за­пре­щая деньги, производство нефти и использование электричества [Кононенко 2008: 57]. Природные ресурсы России переданы новым правительством в пользование компании «Проктер энд Гэмбл», которую режим объявляет благодетелем российской демократии[49]. Общество живет в состоянии непрерывного террора отличников-правозащитников («тюрьма — это все, что снаружи камер правозащитников» [Кононенко 2008: 285]), холода и дефицита, когда единст­венным транспортом является лошадь, а отоплением — буржуйка. Демократическая свобода слова сводится к митингам на Красной площади имени Ющен­ко и коллективному просмотру концертов Шендеровича трехлетней давности в специальных телекомнатах: «После того, как граждане этой страны изба­вились от телеприемников, они перестали быть быдлом» [Кононенко 2008: 15].

Социальная структура «Д. России» представлена как 140-этажный Фридом Хауз, на этажах которого располагается бюрократия с соответствии с чином и социальным положением. Последние этажи занимает компания «Проктер энд Гэмбл», но русским правозащитникам туда вход воспрещен. Это общество основано на рабовладении: российские граждане равны между собой, но кирги­зы — «бахтияры», как называет их Кононенко, — выполняют роль домашних рабов и используются на грязных и тяжелых работах наравне с животными [Кононенко 2008: 40—41].

Да, денег в свободной Д. России не ходит — они порождают коррупцию. Но товары! Товары-то у нас все-таки есть! И чем выше твой статус — тем больше тебе достается товаров. Если ты мальчик — тебе полагается столько-то, если же ты Бахтияр — то столько-то [Кононенко 2008: 105].

Прохудились коммуникации? В топку такие коммуникации! Воду принесут трудолюбивые бахтияры. Помои вынесут тоже они. Заодно и с занятостью вопрос решится [Кононенко 2008: 164].

Итак, опричнина Ивана Грозного и эпоха правления его преемников — сына Федора Иоанновича и Бориса Годунова — является самым популярным эпизодом русского Средневековья, с которым постоянно сравнивается российская действительность не только в литературе, но и в кино. Фильм «Царь» Павла Лунгина (2009), обличающий ужасы опричнины и бросающий вызов сусальному образу Ивана, созданному Сергеем Эйзенштейном на потеху Сталину, вызвал бурную дискуссию не только среди киноведов, но и в кругах историков и церковников.

Другой фильм, «Борис Годунов» Владимира Мирзоева (2011), помещает действие одноименной драмы Пушкина в современную обстановку: летописец пишет сказание на MacBook, бояре разъезжают по Москве на «мерседесах», дьяк зачитывает приказы Бориса Годунова по телевизору, стрельцы читают указы со смартфона и т.д. Критики объясняют успех этого фильма, который не выглядит художественным новаторством после «Ромео + Джульетта» (Баз Лурман, 1996), тем, что средневековые аллюзии вызывают у российских зрителей исключительное чувство достоверности, аутентичности происходящего[50].

Причины, по которым опричнина затмила все другие эпохи и стала главной метафорой постсоветской жизни, лишь отчасти можно объяснить популярностью образа Ивана Грозного при советской власти. Действительно, культ Ивана Грозного насаждался в советскую эпоху [Perrie 2001; Platt 2011], поскольку Сталин видел в нем своего великого предшественника. Среди писателей и режиссеров, изобразивших эпоху Грозного, достаточно назвать Михаила Булгакова и Леонида Гайдая, произведения которых не могли не повлиять на формирование массовых представлений об истории. Опричнина представлялась как традиция «русского народовластия», этакая особая форма «социального контракта» царя с народом против богатых, как ее описывал, например, литературный идеолог сталинизма, «красный граф» Алексей Толстой [Толстой 1972: 449]. Но, конечно, самой по себе этой советской традиции недостаточно для того, чтобы эпоха опричнины могла стать ведущей метафорой постсоветской действительности.

Успех этой метафоры вызван чертами сходства с российской современностью. Владимир Сорокин так определил социально-политический смысл образа опричнины:

Наш нынешний строй я бы назвал просвещенным феодализмом. Феодальное сознание в России не изжито, власть нынешняя этим активно пользуется. Иван Грозный выстроил пирамиду российской власти, она стоит до сих пор. В советское время на ней написали: «Наша цель — коммунизм!», сейчас ее облицовывают высокотехнологичными материалами. Но сердцевина всё та же: президент ощущает себя государем, губернатор — феодалом, силовик — опричником, гражданин — холопом[51].

Важнейшая особенность российской действительности, делающая опрични­ну ее метафорой, — это государственный произвол и насилие, возведенные в принципы правления[52]. Именно произвол («беспредел»), т.е. не только бессилие закона, но и отсутствие любых правил или даже неписаных норм, выполнение которых гарантировало бы гражданина от того, чтобы стать жертвой государственного насилия, — вот что делает образ опричнины столь суггестивным и достоверным для описания российской повседневности.

Бесправие населения, право сильного как единственная норма права, упадок культуры и государственности — таковы другие черты, благодаря которым образ опричнины (и Средневековья в целом) становится столь навязчивым способом осмысления российской современности. Виктор Пелевин устами сво­ей героини — лисы-оборотня из романа «Священная книга оборотня» [Пелевин 2005] — иронически подчеркивает различия, в силу которых, например, параллели с императорской Россией не могут быть эффективно использованы современной властью для создания достоверного образа российской современности, а период Средневековья, напротив, может:

Я давно заметила одну китчеватую тенденцию российской власти: она постоянно норовила совпасть с величественной тенью имперской истории и культуры, как бы выписать себе дворянскую грамоту, удостоверяющую происхождение от благородных корней — несмотря на то, что общего с прежней Россией у нее было столько же, сколько у каких-нибудь лангобардов, пасших коз среди руин Форума, с династией Флавиев. <…> Наверное, дело было в неверном выборе эпохи для референций. Следовало обращаться не к имперским орлам, а к феодальным летописям. Там легче было бы найти маячки: Борис Большое Гнездо, Владимир Красная Корочка… [Пелевин 2005: 87].

Одичание власти, примитивизация постсоветского общества, отношения в котором все больше напоминают племенную организацию раннего Средневековья, — еще один важный аспект популярности исследуемой метафоры. В нашумевшем романе-дистопии «Ж/Д» Дмитрия Быкова [Быков 2006] Россия будущего предстает охваченной перманентной войной между двумя пришлыми племенами — хазарами и варягами. Эти племена ведут войну за русские земли, подчиняя себе коренное русское население, которое терпеливо сносит их набеги и не сопротивляется захватчикам; битвы между ними разворачиваются вокруг деревни Дегунино — этого «геополитического сердца Ев­разии, и тот, кому оно будет принадлежать, получит власть над миром…» [Быков 2006: 37].

В романе Быкова детали современного политического пейзажа и социальные практики постсоветского общества органически сочетаются с нравами раннего Средневековья с его примитивной военно-племенной организацией, что подчеркивает криминальный характер многих постсоветских норм. Пародируя евразийские идеи, Быков издевается над переплетением в них полуграмотных представлений о варягах и о норманнской теории и высмеивает оккультные и фашистские корни пост-евразийства:

Русские, или русы, — великий северный народ, согнанный с места похолоданием <…>. Истинной причиной оледенения было то, что срединные народы, живущие в глубине материка, нуждались в просвещении. Это просвещение и принесли им арии — русоволосые, высокие воины, проводившие дни в овладении боевыми искусствами и магическими ритуалами. Под руководством вождя Яра, о котором сообщала Велесова книга, русы вышли из Гипербореи и устремились на плодородные земли, где жили дикие племена. Племена уже умели обрабатывать эти земли, но не знали зачем, то есть для кого [Быков 2006: 54].

Быков продолжает:

Не вызывает сомнения, что <…> брахманы — жрецы высшей расы, жившей на крайнем севере и исповедовавшей индуизм. Впоследствии они ушли с севера и основали вначале славянскую, а затем древнегреческую и индийскую цивилизации… [Быков 2006: 63—64].

Офицерство — особая каста этого общества, и его оккультные «варяжские» обря­ды, для которых Быков подбирает фашистскую символику, пародируют оккультные идеи пост-евразийцев:

Иерей разложил святыни — череп, свастику, кристалл, извлек из недр рясы старинный, закапанный воском и кровью молитвенник, укрепил в специальном держателе свечу вниз фитилем, подставил под нее чашу для сбора драгоценного освященного воска, снял крест и застенчиво спрятал в специальный карман <...>; все было готово [Быков 2006: 23].

 

Граждане холопы

Популярность средневековых аллюзий свидетельствует о серьезных переменах, происходящих в постсоветской России в представлениях о границах личной свободы и в отношении к человеку.

Об укорененности и распространенности средневековых сословных терминов позволяют судить не только политические трактаты, литература и кино. Она наглядно проявляется и в общественных дебатах[53]. Об этом свидетельствует, например, беседа Путина с «представителями творческой интеллигенции», а конкретно с музыкантом Юрием Шевчуком, который констатировал, что в России уже де-факто существуют бояре и «тягловое сословие»:

…То, что сейчас творится в стране, — это сословная страна, тысячелетняя. Есть князья и бояре с мигалками, есть тягловый народ. Пропасть огромная. <…> Единст­венный выход — чтобы все были равны перед законом: и бояре, и тягловый народ[54].

Но самым распространенным из средневековых понятий в современном русском является слово «холоп». Это социальный термин, который восходит к «Русской правде». Согласно этому своду законов XI века, холоп был бесправен, как вещь: его можно было продать, купить и избить, а его убийство не являлось преступлением. Понятно, что у холопа не могло быть ни чувства собственного достоинства, ни имущества, и неудивительно, что это слово до сих пор считается оскорбительным. И тем не менее именно оно прямо на наших глазах превращается в синоним слов «народ» или «граждане».

«Расступись, холопы, барин едет!», «Кто мы, холопы или налогоплательщики?», «Паны дерутся, у холопов чубы трещат», «генетические холопы» — Интернет полон такими комментариями относительно самых разнообразных событий внутриполитической жизни или бытовых сцен. Теме российского холопства посвящены форумы, блоги, потешные конституции, высмеивающие бесправие граждан[55].

Политические события описываются журналистами с помощью средневековых понятий и метафор. Например, отставка Юрия Лужкова с поста мэра Москвы комментировалась так:

Сдается, что ушедший в отставку Юрий Михайлович Лужков был великим мастером феодальных интриг, настолько успешным, что, как какой-нибудь герцог Бургундский, не на шутку встревожил верховную власть. Однако снятие крупнейшего феодального барона — в целом шаг положительный…[56]

Ветки интернет-форумов с характерными названиями «Россия феодальное общество. Обсуждаем» или «Демократии в России нет! Россия — страна феодальная!»[57] свидетельствуют о значимости вопроса о феодальном характере современной России не только для «политического класса», но и для рядовых граждан. Убежденность, что Россия уже живет при феодализме, находит выражение в призывах одних интернет-блогеров «не пытаться напрямую разрушить феодализм в России, ибо это приведет к гражданской войне»[58], тогда как другие утверждают, что «Россию погубит сложившаяся феодальная система»[59].

Итак, часть общества стала примерять на себя — пусть пока иронически и с чувством протеста — отребья холопства. Согласно анализу социологов и политологов, о нарастающей тенденции отзываться о существующем режиме как о феодализме, критически противопоставляя его демократии, в 2010—2011 годах свидетельствовали фокус-группы, и эта формула стала главным способом выражения протестных настроений в российском обществе [Белановский, Дмитриев 2011].

Но есть и другая часть населения, которая с удовольствием видит себя «барами», перспективными владельцами «холопьев». Различные «фейки», выска­зы­вания о крепостном праве как о «патриотизме, закрепленном на бумаге», чаще всего приписываемые Никите Михалкову[60], а также гулявшая по Интерне­ту пародийная обложка журнала «Крепостная» тоже отражают эту атмосферу[61].

Слова «барин» и «боярин» — не единственные самоназвания, нравящееся российскому правящему классу. Чиновники, например, с удовольствием пользуются понятием «люди государевы» [Вишневский 2011]. Тем самым они одновременно и «выписывают себе дворянскую грамоту», заискивают перед «государем», и снимают с себя ответственность за непопулярные решения, как это произошло, например, при строительстве башни Газпрома в Петербурге, когда была разрушена древняя крепость Ниеншанц. Чиновники оправдывались, что они «люди государевы» и своего мнения иметь не могут[62]. «Государем» остается, конечно, Путин — неважно, в какой должности — президента, премьер-министра или снова президента[63]. О популярности идеи сословной монархии и успешности евразийской пропаганды свидетельствует тот факт, что идея реставрации в России сословной монархии и избрания Путина царем стала предметом не только живого обсуждения в Интернете, но и сбора многочисленных подписей[64].

Но дело, конечно, не в словах. Налицо целый ряд вполне впечатляющих социальных и политических симптомов, которые активно обсуждаются экспертами и общественными деятелями. Лидер оппозиции Алексей Навальный считает, что в России происходит формирование феодального режима, когда госкомпании «превращаются в личную собственность чиновников через [назначения на руководящие посты] их детей»[65].

Но дело не ограничивается просто назначениями. В хронике происшествий все чаще звучит тема сословных конфликтов между ФСБ, армией и полицией из-за нарушения их привилегий и торга за ресурсы, «предоставляемые президентом под жестким силовым контролем» [Кордонский 2009][66]. Ощущение сословного неравенства особенно часто возникает в связи с произволом дорожной полиции, перед которой рядовой житель России, не обладающий «непроверяхой» (документом, фиксирующим его иммунитет по отношению к органам правопорядка), чувствует себя столь же незащищенным, как земский перед опричниками:

Например, сотрудник ППС после 12-часовой смены возвращается домой. Во время исполнения своих обязанностей он штрафовал, проверял документы, досматривал машины. Но после того, как сдал свою смену, то есть стал простым гражданином, его «полномочия» остались при нем. Если он попадет в аварию по дороге домой, то, позвонив по одному номеру, сможет избежать последствий, потому что он — «в структуре». То же самое произойдет и с чиновниками, и с крупными бизнесменами. Это сословное деление по профессиональной принадлежности, в котором определенные права закреплены за тем или иным сословием[67].

Как считает Симон Кордонский, формирование сословия, включающего в себя госслужащих, силовиков, правоохранителей, депутатов всех уровней и руководящих работников госкорпораций, — сословия, которое обладает особым юридическим статусом, не прописанным в Конституции, но закрепленным большим количеством подзаконных актов, ведомственных инструкций и правоприменительных практик, уже фактически произошло.

 

Липовый Крым

В свете массового энтузиазма по поводу «присоединения» Крыма можно считать, что пост-евразийские имперские идеи находят отклик среди населения. Общество принимает неомедиевалистский дискурс, в котором идея сословного неравенства и холопства выступает в качестве главной темы. В этих терминах осмысляют российскую современность как сторонники, так и противники существующего режима.

Недавно мой коллега — американский историк — с недоверием спросил меня: как же могут быть популярными идеи, в которых народу отводится роль холопов? Но в России молчаливо подразумевается, что русские не сами будут холопами, а у них будут холопы — казахи, таджики и т.д. Развитие российского законодательства подкрепляет такие ожидания граждан, зараженных имперской горячкой. Правозащитники говорят, что в России идет процесс узаконивания рабского труда. Например, закон № 103-ФЗ, вступивший в силу в июне 2013 года, устанавливает, что с 2013-го по 2018 год

для иностранцев, заключивших договор с Оргкомитетом «Россия-2018», «не требуется предоставление копий разрешения на привлечение и использование иностранных работников и разрешения на работу для такого иностранного гражданина или такого лица без гражданства либо заявления, подтверждающего прием документов на оформление разрешения на работу».

В переводе на нормальный язык это означает следующее: квоты для сотен тысяч, а возможно, и миллионов новых рабов не требуются, официального разрешения на работу — тоже[68].

Принять новый закон потребовалось для того, чтобы обеспечить практически бесплатным трудом — за счет «бахтияров» из Северной Кореи и Китая — строительство объектов для чемпионата мира по футболу на фоне сокращения трудоспособного населения в самой России. В законе предусматривается возможность привлекать «волонтеров» и

использовать их труд в обход ФМС, налоговой и трудовой инспекции на основании лишь трудового договора, который они заключат с работодателем. Статьи про волонтеров здесь явно заготовлены для тех мигрантов, кто слаб в русском языке. Задача работодателя в этом случае сводится лишь к тому, чтобы подписать с таким договор, в котором этот работник будет назван волонтером. А когда он, не глядя его, подпишет и через месяц потребует зарплату, ткнуть носом в эту бумажку — все по закону![69]

«Статья 11 разрешает устанавливать для этих работников, а также для наемных работников, работающих за зарплату, ненормированный рабочий день»[70]. По словам Влада Руханова, «впервые со времен отмены крепостного права в России узаконивается рабский труд! Это ведь не филькина грамота, это федеральный закон, принятый Госдумой и подписанный президентом РФ!»[71]

Этот закон не просто попирает нормы Трудового кодекса: он узаконивает уже сложившуюся практику использования рабского труда. В частности, речь идет о рабочих из Северной Кореи и Китая, которых их государства по дешевке продают российским властям для работы на строительстве и лесоповале в Приморском крае, Новосибирской области, Хабаровском крае, Иркутской и Амурской областях:

В 2011 году Ким Чен Ир посетил Россию, где, по данным южнокорейской разведки, заключил соглашение об увеличении числа своих граждан, отправляемых в Россию на работу. До 70% месячной зарплаты рабочих, составляющей от 40 до 100 долларов в месяц, у них забирают в пользу государства в знак «верности Вождю»[72].

Вот как рассказывает об условиях жизни и труда этих людей Стивен Сакур для программы «HARDtalk» на Би-би-си:

Они живут в огражденных охраняемых бараках. Правозащитные организации называют это одной из современных форм рабского труда, спонсируемых на уровне государства. Эти бригады были отправлены на работу за границу для зарабатывания денег на режим Ким Чен Ына. К сожалению, попасть на территорию таких бараков практически невозможно[73].

Другую многочисленную категорию иммигрантов-невольников составляют таджики, среди которых большинство не знает русского языка[74].

Теперь настало время вернуться к пророчеству Маркса, о котором мы говорили в начале статьи. Не началась ли уже сейчас «крепа» к земле? Ведь «крепость Россия» может означать еще и это[75]. В этом смысле можно интерпретировать ограничения права на выезд, введенные в 2010 году в отношении сотрудников ФСБ (по оценкам экспертов, примерно 200 тыс. человек). Следом запрет был распространен и на должников перед бюджетом или частными лицами, включая неплательщиков алиментов и налогов (на 2012 год — около 500 тыс. человек). В 2014 году, после «присоединения» Крыма,

практически одновременно запретили выезд за границу (в примерно 150 стран) личному составу МВД (1,325 млн. чел.), Минобороны (2,02 млн.), ФСИН (325,5 тыс.), ФСКН (40 тыс.), работникам прокуратуры (63 тыс.), судебным приставам (23 тыс.), служащим федеральной миграционной службы (34,5 тыс.), МЧС (20 тыс.). В общей сложности, число невыездных российских «силовиков» оценивается в 4 млн. человек. При этом подавляющее большинство из них не имеет никакого отношения к секретам или вопросам национальной безопасности. Решение о запрете на выезд носит чисто политический характер. Интересно, что часть руководителей этих ведомств (С. Шойгу, В. Иванов, А. Бортников и др.) сами попали в санкционные спис­ки и не могут посещать страны Запада[76].

В особенности характерно, что «крепа» устанавливается простыми и надежными методами: изъятием загранпаспортов, как это произошло с курсантами Петербургского университета МВД и с сотрудниками Хабаровского управления МВД. Фактически ограничен выезд и части сотрудников госкорпораций:

Культивировать образ страны — осажденной крепости, окруженной врагами, куда проще, когда военные, полиция, спецслужбы лишены возможности видеть окружающий мир своими глазами и озлоблены отлучением от любимых пляжей Турции и Египта[77].

Не поехали люди «Роснефти» и «Газпрома», «Стройтрансгаза» и «Газстройконсалтинга», «Транснефти» и «Уралвагонзавода», даже руководителям среднего звена «Аэрофлота» и боссам РЖД пришлось остаться под синевой родных небес[78].

К этому списку скоро добавили сначала судей и прокуроров, а следом и членов Совета Федерации, которых «оставила дома» Матвиенко[79]. «Люди государевы» отреагировали на крепу, как и следовало ожидать, по-холопски: вместо протестов или возмущения они стали покупать липовые документы о пребывании на курортах Крыма[80].

Конечно, такая «крепа» входит в противоречие с действующей Конституцией, уничтожившей советский «железный занавес». В ст. 27 ч. 2 она гарантирует: «Каждый может свободно выезжать за пределы Российской Федерации. Гражданин Российской Федерации имеет право беспрепятственно возвращать­ся в Российскую Федерацию»[81].

 

Вместо заключения

Некоторое время назад в Интернете горячо обсуждалось высказывание председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, который выразил положи­тельное отношение к крепостному праву[82]. Само по себе оно могло показать­ся странностью, объяснимой либо его личной идиосинкразией, либо неспособностью ясно выражать свои мысли. Короче, серьезность этого высказывания недооценили потому, что прочли как курьез из известной рубрики «Грани.ру». Но в контексте материалов, изложенных в этой статье, становится понятно, что эта цитата — не случайный «ляп» высокопоставленного чиновника. Председатель Конституционного суда выразил в статье, опубликованной главной правительственной газетой страны, те мнения и идеи, которые являются расхожими во власти:

При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельст­ву историков, говорили своим бывшим господам после реформы: «Мы были ваши, а вы — наши».

<…> Таким образом, основная линия социального напряжения — между властью и крестьянскими массами — лишилась важнейшего амортизатора в лице помещиков. И это стало одной из существенных причин роста «бунташных», а затем и организованных революционных процессов в России на исходе XIX и в начале ХХ вв.[83]

Идея сословного общества, представление о крепостном праве как о «социальном клее» стало восприниматься как нормальный вектор общественного развития постсоветской России.

Читатель может усомниться в том, насколько уже сейчас велик повод для беспокойства: ведь рабство пока не является структурной основой российского общества, а остается маргинальным явлением, крепостное право пока еще никто не предлагает закрепить законодательно, а идея сословного общества может и не предполагать наличия большого числа рабов. Но ведь совсем еще недав­но было трудно представить себе, что эти понятия, несовместимые с современным обществом и демократией, но взаимно дополняющие друг друга, станут расхожими и приемлемыми представлениями российского общественного сознания. Поэтому тенденция, которую я описываю на этих страницах, сама по себе уже является новым фактом российской действительности. Десять лет назад, когда я писала книгу «Готическое общество», я попыталась предста­вить читателю те мрачные тенденции, которые, как мне тогда хотелось верить, никогда не смогут осуществиться в полной мере. То, что происходит сегодня, превосходит самые мрачные ожидания тех лет. Но мне все же очень хочется верить, что мрачное время «нового средневековья» никогда не наступит.

 

Библиография / References

[Адельханян и др. 2010] — Адельханян Р.А. и др. Уголовное право России. Практический курс: Учебник / Под общ. и науч. ред. А.В. Наумова. 4-е изд., перераб. и доп. М., 2010.

(Adel’khanyan R.A. et al. Ugolovnoe pravo Rossii. Prakticheskiy kurs: Uchebnik / Ed. by A.V. Naumov. 4th ed. Moscow, 2010.)

[Бауринг 2015] — Бауринг Б. Консерватизм, национализм и «суверенная демократия» в России / Пер. с англ. А. Зыковой // Форум новейшей восточноевропейской истории и культуры. 2015. Т. 12. № 1. С. 192—
210 (www1.ku-eichstaett.de/ZIMOS/forum/
docs/forumruss23/13Bowring.pdf (дата обращения: 19.02.2017)).

(Bowring B. Conservatism, Nationalism and “Sovereign Democracy” in Russia // Forum noveyshey vostochnoevropeyskoy istorii i kul’tury. 2015. Vol. 12. № 1. P. 192—210 (www1.ku-eichstaett.
de/ZIMOS/forum/docs/forumruss23/13Bowring. pdf (accessed: 19.02.2017)). — In Russ.)

[Белановский, Дмитриев 2011] — Беланов­ский С., Дмитриев М. Политический кризис в России и возможные механиз­мы его развития. М., 2011.

(Belanovskiy S., Dmitriev M. Politicheskiy krizis v Rossii i vozmozhnye mekhanizmy ego razvitiya. Moscow, 2011.)

[Бурдьё 1993] — Бурдьё П. Социология полити­ки / Пер. с франц. Е.Д. Вознесенской и др.; сост. и общ. ред. Н.А. Шмат­ко. М., 1993.

(Bourdieu P. Sotsiologiya politiki: [Collection of articles] / Ed. by N.A. Shmatko. Moscow, 1993. — In Russ.)

[Быков 2006] — Быков Д. Ж/Д: Поэма. М., 2006.

(Bykov D. Zh/D: A Poem. Moscow, 2006.)

[Вишневский 2011] — Вишневский Б. Государе­вы люди // Новая газета СПб. 2011. № 28. 25 апреля.

(Vishnevskiy B. Gosudarevy lyudi // Novaya gazeta SPb. 2011. № 28. April 25.)

[Дугин 2014] — Дугин А. Международные отношения: Парадигмы, теории, социология. М., 2014.

(Dugin A. Mezhdunarodnye otnosheniya: Paradig­my, teorii, sotsiologiya. Moscow, 2014.)

[Кибальник, Соломоненко 2004] — Кибальник А., Соломоненко И. Новые преступления против личной свободы // Российская юстиция. 2004. № 6. С. 28—29.

(Kibal’nik A., Solomonenko I. Novye prestupleniya protiv lichnoy svobody // Rossiyskaya yusti­tsiya. 2004. № 6. P. 28—29.)

[Кожевникова 2005] — Кожевникова Г. Неоимперия АПН // Путями несвободы / Сост. А. Верховский. М., 2005. С. 81—96.

(Kozhevnikova G. Neoimperiya APN // Putyami ne­svobody / Ed. by A. Verkhovskiy. Moscow, 2005. P. 81—96.)

[Кононенко 2008] — Кононенко М. День отличника. М., 2008.

(Kononenko M. Den’ otlichnika. Moscow, 2008.)

[Кордонский 2009] — Кордонский С. Административный торг как форма согласования интересов в сословном обществе, коррупция и дефицит // Гуманитарный контекст. 2009. № 1 (lawfirm.ru/article/index.php?id=
4039 (дата обращения: 19.02.2017)).

(Kordonsky S. Administrativnyy torg kak forma soglasovaniya interesov v soslovnom obshche­st­ve, korruptsiya i defitsit // Gumanitarnyy kontekst. 2009. № 1 (lawfirm.ru/article/index.php?id=
4039 (accessed: 19.02.2017)).)

[Кордонский 2010] — Кордонский С.Г. Россия: поместная федерация. М., 2010.

(Kordonsky S.G. Rossiya: pomestnaya federatsiya. Moscow, 2010.)

[Левченко 2009] — Торговля людьми и легализация преступных доходов: Вопросы противодействия / Под ред. О.П. Левчен­ко. М., 2009.

(Torgovlya lyud’mi i legalizatsiya prestupnykh dokhodov: Voprosy protivodeystviya / Ed. by O.P. Levchenko. Moscow, 2009.)

[Пелевин 2005] — Пелевин В. Священная кни­га оборотня. М., 2005.

(Pelevin V. Svyashchennaya kniga oborotnya. Moscow, 2005.)

[Проект Россия 2006] — Проект Россия. [Кн. 1.] М., 2006.

(Proekt Rossiya. [Vol. 1.] Moscow, 2006.)

[Проект Россия 2010] — Проект Россия. Кн. 2: Выбор пути. М., 2010.

(Proekt Rossiya. Vol. 2: Vybor puti. Moscow, 2010.)

[Сорокин 2006] — Сорокин В. День опрични­ка. М., 2006.

(Sorokin V. Den’ oprichnika. Moscow, 2006.)

[Толстой 1972] — Толстой А.Н. Собрание сочинений: В 8 т. / Под общ. ред. В.Р. Щерби­ны. Т. 6. М., 1972.

(Tolstoy A.N. Sobranie sochineniy: In 8 vols. / Ed. by V.R. Shcherbina. Vol. 6. Moscow, 1972.)

[Тюрюканова 2006] — Тюрюканова Е.В. Торговля людьми в Российской Федерации: Обзор и анализ текущей ситуации по проб­леме. М., 2006 (www.un.org/ru/
rights/trafficking/human_trafficking_
russia.pdf (дата обращения: 19.02.2017)).

(Tyuryukanova E.V. Torgovlya lyud’mi v Rossiyskoy Federatsii: Obzor i analiz tekushchey situatsii po probleme. Moscow, 2006 (www.un.org/ru/
rights/trafficking/human_trafficking_russia.pdf (accessed: 19.02.2017)).)

[Хапаева 2010] — Хапаева Д. Кошмар: литература и жизнь. М., 2010.

(Khapaeva D. Koshmar: literatura i zhizn’. Moscow, 2010.)

[Юрьев 2007] — Юрьев М. Третья империя: Россия, которая должна быть. М., 2007.

(Yur’ev M. Tret’ya imperiya: Rossiya, kotoraya dolzh­na byt’. Moscow, 2007.)

[Юрьев 2008] — Юрьев М. Крепость Россия // Крепость Россия: Сборник, 2004—2007 / [Под ред. М. Леонтьева и А. Невзорова]. М., 2008 (projectrussia.orthodoxy.ru/PR/
fr.php#PART2 (дата обращения: 19.02.
2017)).

(Yur’ev M. Krepost’ Rossiya // Krepost’ Rossiya: Sbornik, 2004—2007 / [Ed. by M. Leont’ev and A. Nevzorov]. Moscow, 2008 (projectrussia.orthodoxy.ru/PR/fr.php#PART2 (acces­sed: 19.02.2017)).)

[Goodrick-Clarke 1985] — Goodrick-Clarke N. The Occult Roots of Nazism. Wellingborough, 1985.

[Khapaeva 2013] — Khapaeva D. Nightmare: From Literary Experiments to Cultural Project / Transl. by R. Tweddle. Amsterdam, 2013.

[Khapaeva 2016] — Khapaeva D. Triumphant Memo­ry of the Perpetrators: Putin’s Politics of Re-Stalinization // Communist and Post-Communist Studies. 2016. Vol. 49. № 1. P. 61—73.

[Laqueur 1996] — Laqueur W. Fascism: Past, Present, Future. New York: Oxford University Press, 1996.

[Laruelle 2016] — Laruelle M. The Three Colors of Novorossiya, or The Russian Nationalist Mythmaking of the Ukrainian Crisis // Post-Soviet Affairs. 2016. Vol. 32. № 1. P. 55—74.

[Parland 2005] — Parland Th. The Extreme Nationalist Threat in Russia: The Growing Influence of Western Rightist Ideas. London: Routledge, 2005.

[Perrie 2001] — Perrie M. The Cult of Ivan the Terrible in Stalin’s Russia. Basingstoke, 2001.

[Platt 2011] — Platt K.M.F. Terror and Greatness: Ivan and Peter as Russian Myths. Ithaca, N.Y., 2011.

[Umland 2007] — Umland A. Post- Soviet “Uncivil Society” and the Rise of Aleksandr Dugin: A Case Study of the Extraparliamentary Radical Right in Contemporary Russia: PhD dis. Cambridge: Trinity College, Cambridge University, 2007.

[van Dijk 2006] — van Dijk T.A. Ideology and Discourse Analysis // Journal of Political Ideologies. 2006. Vol. 11. № 2. P. 115—140.