Введение

Klavdia Smola, Dirk Uffelmann. Introduction

 

Клавдия Смола (Университет Грайфсвальд; профессор института славистики; PhD; доктор наук) klavdia.smola@uni-greifswald.de.

Дирк Уффельманн (Университет Пассау; профессор, заведующий кафедрой славянских культур и литератур философского факультета; PhD; доктор наук) uffelmann@uni-passau.de.

 

Klavdia Smola (University of Greifswald; visiting professor at the Department of Slavic Studies; PhD; Dr habil.) klavdia.smola@uni-greifswald.de.

Dirk Uffelmann (University of Passau; professor, Chair of Slavic Literatures and Cultures; PhD; Dr habil.) uffelmann@uni-passau.de.

 

 

Постколониальный подход к (пост)коммунизму

Изучать славянские литературы постсоветского периода в постколониальном ключе означает, по сути, совершить двойной маневр: спроецировать постколониальную парадигму, разработанную в литературоведении и культурологии, на исследования постсоциализма и посткоммунизма, которые проводились в основном в общественных науках. Академические дебаты о постсоциалистических обществах до сих пор вращались вокруг таких явлений, как экономика переходного типа, неустойчивая система правления, коррупция, искажение исторической памяти о коллективных травмах. Причиной тому послужила политическая мифология времени: лидеры стремятся заполнить идеологические пустоты фантомами неонационализма, неотрадиционализма и воскрешения (евразийской) сверхдержавы. После крушения «великих нарративов» наследство коммунистического прошлого дает о себе знать в измененном культурном восприятии себя и «чужого», в новом соотношении культурного центра и периферии и в колебании между попыткой, с одной стороны, возвратиться к простым формам идентичности, с другой — построить новую, плюралистическую модель самовосприятия. И, наконец, наследие коммунизма видится в (де)конструкции исторического прошлого с помощью его «колониальной» ин­тер­прета­ции. Могут ли эти симптомы посткоммунизма быть истолкованы как очеред­ная историческая и идеологическая реинкарнация постколониализма? И можно ли говорить в этом контексте о свойственном глобальной постколониальной ситуации культурном сдвиге?

В то время как исследователи постсоциализма довольно редко прибегают к постколониальным категориям [Kandiyoti 2002: 242—245; Hann 2002; Groys 2005: 44], обратный процесс начался около 20 лет назад. Тем не менее, если верить Виолете Келертас, и в последнем случае необходимо оказалось двойное «благословение» — классика постколониальной теории Гаятри Спивак и запад­ного африканиста Дэвида Киони Мура, не имеющих никакого отношения к восточноевропейской диаспоре [Kelertas 2006: 3—4]. В интервью 1993—1994 годов Спивак призывает: «…мы должны сформулировать новые идеи национализма, постколониальности и мультикультурализма в масштабах разнообразной и многовековой имперской истории Содружества Независимых Государств, а также Российской Федерации — еще одной неведомой территории, требующей изучения» [Spivak 1996: 297—298]. Если принять во внимание очевидную случайность этого русского «постскриптума» к интервью, то ссылка Келертас на Спивак во введении к опубликованному ею тому [Kelertas 2006] смотрится скорее непременной цитатой из Ленина в предисловии к многочисленным советским изданиям, чем серьезной научной генеалогией[1]. Вторая ссылка куда более существенна: в статье 2001 года, восходящей к докладам второй половины 1990-х годов, Дэвид Киони Мур напрямую характеризует постсоветскую территорию как постколониальную [Moore 2001]. Мур предлагает «одновременную критику слишком узкого понятия постколониального и слишком ограниченной области постсоветских исследований» [Moore 2001: 112, 114]:

Ввиду очевидных постколониально-постсоветских параллелей поражает двойное молчание. С одной стороны, молчание современных исследователей постколониализма о бывших советских территориях. А с другой, как отражение, — нежелание специалистов по странам бывшего советского влияния осмыслить свое пространство в постколониальных категориях, разработанных, например, исследователями Индонезии или Габона, — пусть не идеальных, но полезных. Юг не говорит на языке Востока, а Восток не говорит на языке Юга [Moore 2001: 115].

С тех пор исследователи неоднократно повторяли критический диагноз Мура (особенно развернутый комментарий ср. в: [Ştefănescu 2012: 10—34]). Не раз обсуждался и практиковался перенос (пост)колониальных моделей в регионы сегодняшней Восточной Европы. Эти дебаты, ведущиеся в рамках разных дисциплин, часто имеют открытый метатеоретический характер.

Так, Януш Корек, редактор одного из первых сборников на эту тему, озаглавленного «От советологии к постколониальности» («From Sovietology to Postcoloniality»), выступает за расширение не только методологической, но и исторической сферы постколониализма: поводом тому служат, помимо имперских амбиций советской России и неоимперских постсоветской, новые формы расизма в посткоммунистическом мире: «Расовые аргументы и критерии <…> часто используются в политике, культуре, а также идеологиями <…> как против белых, так и против “небелых” групп и наций, населяющих Центральную и Восточную Европу» [Korek 2007: 7].

Два года спустя, в 2009 году, Шарад Хари и Кэтрин Вердери призвали «мыслить “в промежутке между двумя пост-”», то есть между постколониализмом и постсоциализмом[2]. С их точки зрения, исследователи постсоциализма, вначале вкладывавшие в приставку «пост-» чисто хронологическое значение, «обрели критический взгляд» как раз после того, как взяли на вооружение постколониальные категории [Chari, Verdery 2009: 11]. Традиционная иерархия, в которой «постколониальность ассоциируется с ограниченным пространством, названным Третьим миром, а постсоциализм со Вторым», больше не работает. Только «взаимодополняющий инструментарий» поможет «переосмыслить современный империализм» в межтерриториальных масштабах [Chari, Verdery 2009: 12]. Эта программа включения читается как глобальное политическое кредо.

Во введении к вышедшему в том же году специальному выпуску журнала «Фокаал» под заглавием «Восток отвечает: гендер и сексуальность в постсоциалистической Европе» Джиль Овчажак во главу угла ставит понятие ориен­тализации, применяя его к общественно-экономической сфере эпохи пост­со­циализма. При этом она отмечает: «…“постсоциализм” использовался до сих пор в качестве географической этикетки, а не аналитической категории», в то время как у постколониализма за спиной богатая теоретическая история [Owczarzak 2009: 4][3]. Антропологу постколониальный инструментарий помога­ет, таким образом, более точно очертить размытую геоисторическую область постсоциализма.

Постколониальный дискурс, как считает Кристина Шандру, сообщает восточноевропейской перспективе необходимую чувствительность критического анализа — анализа «властного отношения центра и периферии, а также проб­лем (э)миграции» и «гибридных сообществ». Наоборот, «неомарксистские версии постколониализма» должны пройти «проверку на реальность», оглядываясь на опыт исторического посткоммунизма [Şandru 2011: 44]. Другой румынский исследователь, автор обстоятельного труда «Посткоммунизм / Постколониализм: близнецы субалтерности» Богдан Штефанеску видит скорее структурную аналогию между обоими «идеологическими дискурсами», что едва ли не нивелирует роль конкретной истории и географии при сравнении постколониализма и посткоммунизма: «Актеры могут быть разными, но роли те же самые» [Ştefănescu 2012: 44].

Адвокатами дифференцированного подхода к разным, но сравнимым историческим контекстам выступают составители специального выпуска «Журнала постколониального письма»[4] («Journal of Postcolonial Writing») Дорота Колодзейчик и Кристина Шандру [Kołodziejczyk, Şandru 2012: 113]. И — в том же выпуске — Марсель Корнис-Поуп, который, ссылаясь на выражение Иона Богдана Лефтера, называет бывшие коммунистические регионы «полуколониями» [Cornis-Pope 2012: 146] (ср.: [Lefter 2001: 119]).

Подчеркивая промежуточное культурное и географическое положение Центрально-Восточной Европы, Мадина Тлостанова характеризует Россию и Советский Союз как «империи двуликого Януса» [Tlostanova 2012: 134—135]. Они выступали и выступают колонизаторами по отношению к «востоку» и колонизованными по отношению к «западу» (см. об этом также: [Hladík 2011]). Эпистемология «деколониального выбора» Вальтера Миньоло [Mignolo 2011: 53—54] позволяет, по Тлостановой, увидеть последствия колониальности в глобальном, сравнит­ельном контексте [Tlostanova 2012: 132]. Как Мадина Тлостанова, так и Богдан Штефанеску и Бенедикт Калначс выступают за (географически) универсальное понятие «колониальности» (см. об этом в: [Şandru 2015: 69—70; Kalnačs 2015: 17]).

Названные выше публикации свидетельствуют о неизменно растущей привлекательности постколониальной призмы рассмотрения (пост)коммунис­тических обществ — и не в последнюю очередь о продуктивности этого поля исследований. Значима динамика в пределах самого научного поля, о которой говорят три недавние конференции. Если конференция «Постколониальные подходы к опыту постсоциализма»[5] в Кембридже в феврале 2012 года была посвя­щена эвристической проверке постколониального описания постком­мунистических обществ, то симпозиум в Грайфсвальде в октябре 2014 года, результаты которого были опубликованы в: [Smola, Uffelmann 2016], уже исходил из фактического существования постколониальных славянских лите­ратур пос­ле коммунизма. Наконец, устроители конференции «Имперское эхо: изучая постколонии коммунизма»[6] в Принстоне в мае 2016 года выбрали метакритическую перспективу, пытаясь ответить на вопрос, можно ли рассматривать сами дискуссии о постколониальности посткоммунизма как культурный симптом.

 

Постколониальность постсоветских литератур: конструкции этнического

В тематическом блоке «Постколониальность постсоветских литератур: конст­рукции этнического» мы предлагаем исследовать не только эвристический потенциал постколониального подхода на метатеоретическом уровне, как это дела­ют ученые в приведенных выше работах. Пытаясь определить роль соб­ственно литературы в международной постколониальной дискуссии, мы за­даемся вопросом, который наши коллеги историки все еще ощущают как прово­кационный: в каком отношении литературы посткоммунистического периода постколониальны?

1.  Постколониальны ли они на «онтологическом» уровне социально-полити­ческих условий их возникновения?

2. Или на уровне (пост)колониального сознания их создателей?

3. Или «лишь» на уровне художественных постколониальных способов репре­зентации?

В согласии с заглавием тематического блока авторы исходят из факта постколониальности славянских литератур, испытывая на прочность эпистемологию метатеоретических дискуссий. Литературы Восточной Европы — таков наш тезис — постколониальны не в более метафорическом смысле, чем литературы бывших «классических» заокеанских колоний. В то время как авторы из­дан­ного нами в 2016 году тома проиллюстрировали этот тезис на примере русской, украинской, польской и чешской литератур [Smola, Uffelmann 2016], здесь нас интересует еще мало изученная область нерусских русскоязычных литератур с их конструкциями постколониальной этничности — как в пределах России (статьи Смолы, Львовского, Уффельманна), так и в ближайшем зарубежье (статья Корчагина). Мы рассматриваем представленные здесь работы как попытку заполнить научный пробел, особенно заметный, если учесть, что ситуация внутренней колонизации России уже не раз находилась в фокусе фундаментальных исследований [Эткинд 2013; Эткинд, Уффельманн, Кукулин 2012[7]]. Предлагаемый тематический блок должен поэтому ознаменовать начало более интенсивного изучения нерусских (и потенциально не только русскоязычных) постколониальных литератур — по образцу постколониальных литератур Африки и Южной Америки (см.: [Tlostanova, Mignolo 2012]).

Наряду с постколониальными исследованиями центральную роль в новом понимании категорий национального и этнического с 1960-х годов сыграл (де)конструктивистский поворот в культурной антропологии, социологии и этнологии, связанный с именами Клиффорда Гирца, Джеймса Клиффорда, Майкла Фишера и других ученых, подвергших сомнению саму возможность объективного знания о других культурах. Так, Гирц призывал рассматривать этнографические описания индигенных обществ как литературный дискурс, работающий с тропами и субъективным автором-повествователем — исследователем-этнографом [Geertz 1988: 2]. В 1990—2000-х годах появляются концепции «перформативной этнографии» (Норман К. Дензин) и «автоэтнографии» (Мэри Луиз Пратт)[8]. С другой стороны, движения национальных меньшинств и коллективная ностальгия по утраченным корням в Америке и Европе второй половины XX века спровоцировали появление «символических» моделей этничности, своего рода «воображаемых сообществ» [Андерсон 2001], основанных не столько на реконструкции, сколько на конструкте общего прошлого. Символическое создание культурных общностей — например, в целях обретения политических прав или культурного равноправия — становится возможным именно благодаря пере-«изобретению традиции» (заглавие влиятельной сборной монографии, составленной Эриком Хобсбаумом в 1983 году [Хобсбаум 2000]). Как показывает стэнфордский социолог Джоан Нейджел на примере политических движений афроамериканцев и американских индейцев, этничнoсть создается не в прошлом, а — каждый раз — в настоящем [Nagel 1994]. Этничность определяют, таким образом, не столько ее изначальные свойства, сколько подвижные границы ее заново воссоздаваемой территории [Nagel 1994: 156]. Или, как пишет Джон M. Райли уже о литературе, «этничность — это не идентичность. Это стратегия» [Reilly 1978].

Статьи, собранные в этом блоке, по-разному отвечают на конструктивистский поворот в культурных исследованиях этничности. Их объединяет, конечно, само обращение к литературе как к полигону испытаний тропов «воображаемых сообществ». Исследуемые нами литературные тексты так или иначе проблематизируют соотношение русского и нерусского — начиная с их «зеркального» (по Лакану) слияния в контексте советской многонациональной литературы и кончая образцами де(кон)струкции и травестирования у авторов новейшего периода. С помощью риторики, тропов, языковой гибридности и перформативного анализа идеологических моделей выбранные нами авторы критически переосмысляют сами конструкции этнического. Далеко не все делают это с позиции постструктуралистски просвещенных металитераторов: деконструкция и деэссенциализация этнического и колониального осуществляется порой в наших собственных статьях посредством литературы, в процессе ее дискурсивного рассмотрения. Постколониальность и постсоветскость встречаются в этих текстах в зоне постимперского, соединяющей контексты Восточной Европы и (например) Латинскорй Америки. И как раз этнические асимметрии сообщают (пост)империи привкус (пост)колоний.

Клавдия Смола обращается к малым северным литературам в последний период существования советской многонациональной литературы, когда этот универсальный институт начал осыпаться с краев, посылавших в центр амбивалентные сигналы изначальной (соцреалистической) солидарности и нового протеста. Совмещая полузабытые устные традиции своей локальной культуры, эстетику соцреализма и новую этику региональной экологии, такие авторы, как Еремей Айпин и Анна Неркаги, создавали нативную литературу на последней грани советского канона. Будучи одновременно этнографами и современными сказителями своих этносов, они наследовали традициям постколониальных авторов мировой литературы с их индигенной критикой колонизатора, высказанной на его культурном языке. В 1990-х годах радикальный пересмотр советской истории проникнут в их прозе пафосом не только возвращения к аборигенным истокам, но и ретроутопии дореволюционной православной империи. Как на уровне идеологического симбиоза, так и на уровне уникальной гибридной поэтики северные прозаики создают собственно постколониальный текст — иконический знак промежутка.

Перформативный синтез разных традиций в «переизобретении» локальной культуры анализирует также Кирилл Корчагин на примере ферганской поэтической школы 1990-х годов. Соединяя узбекский контекст с западноевропейским и американским высоким модернизмом, средиземноморской поэзией и поэтической практикой неофициальной ленинградской литературы 1980-х, поэты Шамшад Абдуллаев, Хамдам Закиров, Хамид Исмайлов и Дани­ил Кислов возрождали локальный поэтический язык с помощью космополитической мифологии западной культуры. В таком отраженном виде конструировалось представление о мировом культурном наследии нового Узбекистана. При этом, обращаясь к двойному адресату — читателю местной и мировой литературы, — поэты ферганской школы воссоздают и имитируют представление о мусульманском Востоке, свойственное колониальному дискурсу. Элементы самоэкзотизации соседствуют в переводах узбекской поэзии с практикой преобразования и «ориентального» остранения русского поэтического языка, что позволяет говорить о ферганцах как о мастерах синкретической локальной поэтики.

Игровую конфронтацию пре- и постмодерна — центральный прием в повести татарского писателя Ильдара Абузярова «Чингиз-роман» — исследует в своей статье Дирк Уффельманн. Помещая этническое в зоне густой гендерной архаики, Абузяров имеет в виду самое живое настоящее: вопреки всякой миметике его главный герой является по очереди то диким степным кочевником, то участником конкурирующих уголовных группировок в большом постсоветском городе. Слияние исторической реальности кочевых племен и современной городской действительности постоянно обнаруживает, однако, свою литературность: воспроизводя литературные маски таких писателей-«асоциалов», как Чарльз Буковски, Абузяров деконструирует эти и другие образцы классической гегемонной маскулинности. Само же кочевничество на фоне «просвещенной дикости» автора/героя отсылает к постмодернистским номадологическим конструкциям Делёза и Гваттари, а более всего к скифскому дискурсу русской литературы. Не в последнюю очередь провокационная позиция бунтаря и варвара на фоне «цивилизованных» декораций служит Абузярову инструментом для создания «бренда» на постколониальном литературном рынке (Хагген).

Далеко не игровую субъективность анализирует Станислав Львовский в прозе Германа Садулаева. Травматическая память чеченских войн порождает постсоветско-постколониальное расщепление образа главного героя «Шалинского рейда», наполовину русского, наполовину чеченца. Этот раскол символизирует положение Северного Кавказа и особенно Чечни как внутреннего Другого в истории России и проекцию на нее вечного «востока» в составе «империи двуликого Януса» (Тлостанова). Расколотой этнической и культурной идентичности соответствует в нарративе войны фрагментарность повество­вания (и памяти) и действующие на разных уровнях повествования тропы расчле­ненных человеческих тел. Отсутствие надежной субъективности «выброшенных из истории» создает ностальгию по потерянной целостности советского прошлого с его обещанием ассимиляции. И одновременно — прежде всего в повести «Я — чеченец!»  — ностальгию по потерянному или как раз в момент потери болезненно рождающемуся мифу малой чеченской родины. Характерно, что этот первобытный миф подкрепляется ссылкой на эссенциалистскую теорию этногенеза Льва Гумилева.

Три статьи этого блока представляют собой измененные и дополненные варианты статей, опубликованных в сборнике [Smola, Uffelmann 2016]. Статья Кирилла Корчагина написана специально для настоящей публикации. Мы хотим поблагодарить Александра Скидана за помощь в редактировании текстов и Нину Ставрогину за перевод статьи Дирка Уффельманна с английского на русский.

 

Библиография / References

[Андерсон 2001] — Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М.: КАНОН-пресс-Ц; Кучково поле, 2001.

(Anderson B. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. Moscow, 2001. — In Russ.)

[Градскова 2012] — Градскова Ю. Кýли семьи кýли: «женщины отсталых народов» и советские политики культурности // Там, внутри: Практики внутренней колонизации в культурной истории России / Под ред. А. Эткинда, Д. Уффельманна, И. Кукулина. М.: Новое литературное обозрение, 2012. С. 664—683.

(Gradskova Iu. Kuli sem’i kuli: “zhenshchiny otstalykh narodov” i sovetskie politiki kul’turnosti // Tam, vnutri: Praktiki vnutrenneу kolonizatsii v kul’turnoу istorii Rossii / Ed. by A. Etkind, D. Uffelmann, I. Kukulin. Moscow, 2012. Р. 664—683.)

[Хобсбаум 2000] — Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. 2000. № 1. С. 47—62.

(Hobsbawm E. The Invention of Tradition // Vestnik Evrazii. 2000. № 1. P. 47—62. — In Russ.)

[Эткинд, Уффельманн, Кукулин 2012] — Там, внут­ри: Практики внутренней колонизации в культурной истории России / Под ред. А. Эткинда, Д. Уффельманна, И. Кукулина. М.: Новое литературное обозрение, 2012.

(Tam, vnutri: Praktiki vnutrenneу kolonizatsii v kul’­turnoу istorii Rossii / Ed. by A. Etkind, D. Uffelmann, I. Kukulin. Moscow, 2012.)

[Эткинд 2013] — Эткинд А. Внутренняя колонизация: имперский опыт России. М.: Новое литературное обозрение, 2013.

(Etkind A. Vnutrennyaya kolonizatsiya: Imperskiy opyt Rossii. Moscow, 2013.)

[Chari, Verdery 2009] — Chari S., Verdery K. Thinking Between the Posts: Postcolonialism, Postsoci­alism, and Ethnography After the Cold War // Comparative Studies in Society and History. 2009. Vol. 51. № 1. P. 6—34.

[Chernetsky 2007] — Chernetsky V. Mapping Post­communist Cultures: Russia and Ukraine in the Context of Globalization. Montreal: McGill-Queen’s University Press, 2007.

[Cornis-Pope 2012] — Cornis-Pope M. Local and Global Frames in Recent Eastern European Literatures: Postcommunism, Postmodernism, and Postcoloniality // Journal of Postcolonial Writing. 2012. Vol. 48. № 2. P. 143—154.

[Geertz 1988] — Geertz C. Works and Lives: The Anthropologist as Author. Stanford, CA: Stanford University Press, 1988.

[Groys 2005] — Groys B. Die postkommunistische Situ­ation // Zurück aus der Zukunft. Osteuro­päi­sche Kulturen im Zeitalter des Postkommunismus / B. Groys, A. von der Heiden, P. Weibel (Hg.). Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2005. S. 36—48.

[Hann 2002] — Postsocialism: Ideals, Ideologies and Practices in Eurasia / Ch. Hann (Ed.). London et al.: Routledge, 2002.

[Hladík 2011] — Hladík R. A Theory’s Travelogue: Post-Colonial Theory in Post-Socialist Space // Teorie vědy/Theory of Science. 2011. Vol. 23. P. 561—590.

[Kalnačs 2015] — Kalnačs B. Postcolonial Narratives, Decolonial Options: The Baltic Experience // Postcolonial Europe? Essays on Post-Communist Literatures and Cultures / D. Pu­cherová, R. Gáfrik (Eds.). Leiden; Boston, MA: Brill Rodopi, 2015. P. 47—64.

[Kandiyoti 2002] — Kandyioti D. How Far Do Analyses of Postsocialism Travel? The Case of Central Asia // Postsocialism: Ideals, Ideologies and Practices in Eurasia / Ch.M. Hann (Ed.). London et al.: Routledge, 2002. P. 238—257.

[Kelertas 2006] — Kelertas V. Introduction // Baltic Postcolonialism / V. Kelertas (Ed.). Amsterdam; New York: Rodopi, 2006. P. 1—10.

[Kołodziejczyk, Şandru 2012] — Kołodziejczyk D., Şandru C. Introduction: On Colonialism, Communism and East-Central Europe — Some Reflections // Journal of Postcolonial Writing. 2012. Vol. 48. № 2. P. 113—116.

[Kołodziejczyk, Şandru 2016] — Postcolonial Perspectives on Postcommunism in Central and Eastern Europe / D. Kołodziejczyk, C. Şandru (Eds.). London: Routledge, 2016.

[Korek 2007] — Korek J. Central and Eastern Euro­pe from a Postcolonial Perspective // From Sovietology to Postcoloniality: Poland and Ukraine from a Postcolonial Perspective / J. Korek (Ed.). Stock­holm: Södertörns Högskola, 2007. P. 5—20.

[Lefter 2001] — Lefter I. Poate fi considerat postcomunismul un post-colonialism? // Postcolonialism şi Postcomunism: Cahiers de l’Echinox Journal. 2001. Vol. 1. P. 117—119.

[Mazierska, Kristensen, Näripea 2014] — Mazierska E., Kristensen L., Näripea E. Postcolonial Theo­ry and the Postcommunist World // Post­colonial Approaches to Eastern European Cinema: Portraying Neighbours On-Screen / E. Mazierska, L. Kristensen, E. Näripea (Еds.). London; New York: I.B. Tauris, 2014. P. 1—39.

[Mignolo 2011] — Mignolo W. The Darker Side of Western Modernity: Global Futures, Decolonial Options. Durham, NC; London: Duke University Press, 2011.

[Moore 2001] — Moore D.Ch. Is the Post- in Postcolonial the Post- in Post-Soviet? Toward a Global Postcolonial Critique // Papers of the Modern Language Association. 2001. Vol. 16. № 1. P. 111—128.

[Nagel 1994] — Nagel J. Constructing Ethnicity: Creating and Recreating Ethnic Identity and Culture // Social Problems. 1994. Vol. 41. № 1. P. 152—176.

[Owczarzak 2009] — Owczarzak J. Introduction: Post­colonial Studies and Postsocialism in Eastern Europe // Focaal — European Journal of Anthro­pology. 2009. Vol. 53. P. 3—19.

[Pavlyshyn 1992] — Pavlyshyn M. Post-Colonial Fea­tures in Contemporary Ukrainian Culture // Australian Slavonic and East European Studies. 1992. Vol. 6. № 2. P. 41—55.

[Pavlyshyn 2016] — Pavlyshyn M. “The Tranquil Lakes of the Transmontane Commune”: Literature and/ Against Postcoloniality in Ukraine After 1991 // Postcolonial Slavic Literatures After Commu­nism / K. Smola, D. Uffelmann (Еds.). Frankfurt am Main: Peter Lang, 2016. P. 59—82.

[Pucherová, Gáfrik 2015] — Pucherová D., Gáfrik R. Introduction: Which Postcolonial Europe? // Postcolonial Europe? Essays on Post-Communist Literatures and Cultures / D. Pucherová, R. Gáfrik (Еds.). Leiden; Boston, MA: Brill Rodopi, 2015. P. 11—24.

[Reilly 1978] — Reilly J. M. Criticism of Ethnic Literature: Seeing the Whole Story // MELUS. 1978. Vol. 5. № 1. P. 2—13.

[Rowley 2012] — Rowley Th. Recent Events: Post­colonial Approaches to Postsocialist Experiences, Cambridge, 24—25 February 2012 // East European Memory Studies. 2012. Vol. 10. May 2012, P. 14—17 (http://www.memoryatwar.org/
enewsletter-May-2012.pdf (accessed: 21.04.
2016)).

[Şandru 2011] — Şandru C. Textual Resistance: “Over-Coding” and Ambiguity in (Post)Colonial and (Post)Communist Texts // Postcommunism: Intersections and Overlaps / М. Bottez, M.-S.D. Alexandru, B. Ştefănescu (Eds.). Bucureţti: Editura Universităşii din Bucureţti, 2011. P. 39—56.

[Şandru 2015] — Şandru C. Joined at the Hip? About Post-Communism in a (Revised) Postcolonial Mode // Postcolonial Europe? Essays on Post-Communist Literatures and Cultures / D. Pu­cherová, R. Gáfrik (Eds.). Leiden; Boston, MA: Brill Rodopi, 2015. P. 65—83.

[Smola, Uffelmann 2016] — Postcolonial Slavic Literatures After Communism / K. Smola, D. Uffelmann (Eds.). Frankfurt am Main: Peter Lang, 2016.

[Spivak 1996] — Spivak G.C. Subaltern Talk: Interview with the Editors (1993—94) // The Spivak Reader: Selected Works by Gayatri Chakravorty Spivak / D. Landry, G. Maclean (Eds.). New York; London: Routledge, 1996. P. 287—308.

[Ştefănescu 2012] — Ştefănescu B. Postcommunism/Postcolonialism: Siblings of Subalternity. Bucureţti: Editura Universităşii din Bucureţti, 2012.

[Tlostanova 2012] — Tlostanova M. Postsocialist ≠ Postcolonial? On Post-Soviet Imaginary and Global Coloniality // Journal of Postcolonial Writing. 2012. Vol. 48. № 2. P. 130—142.

[Tlostanova, Mignolo 2012] — Tlostanova M., Mignolo W. Learning to Unlearn: Decolonial Reflections from Eurasia and the Americas. Columbus, OH: Ohio State University Press, 2012.