купить

От составителя

Клавдия Смола (Институт славистики, Университет Дрездена; профессор, доктор наук)
Klavdia Smola (Professor, Institute of Slavic Studies, Dresden University; PhD; Dr habil.)
klavdia.smola@uni-greifswald.de 

Klavdia Smola. From the Guest Editor


Перформатизм режима, эстетика политического порядка становятся видимыми, как известно, не только в пределах самого господствующего культурного дискурса, но и в реагирующем на него нонконформизме. Это, с одной стороны, «рефлекс» творчества в условиях несвободы, часто даже неосознанное, но неизбежное следствие этих условий; с другой стороны, феномен вполне осознанный, результат как раз этого осознания, рефлексии, активной работы художника и литератора на метауровне искусства, превращение дефицита, кары, надзора и культурной изоляции в художественную необходимость.

Речь в нашем блоке не идет тем не менее о сотнях тысяч произведений, критически перерабатывавших режим (только) на тематическом уровне. Скорее, о тех в своем разнообразии еще мало исследованных художественных практиках и артефактах, которые, находясь по ту сторону требований официальной культуры, вместе с тем обращали режим в элемент своей эстетики. Вольно или невольно искусство и литература эпохи авторитаризма перформативно отражали свое репрессивное окружение, претворяя материальные дефициты, информативную бедность и режим умолчания в прием и становясь таким образом иконическим знаком системы.

До сих пор наиболее изучена эстетизация советской идеологии и быта в соц-арте и концептуализме, которые были обязаны режиму оригинальностью своей стилистики. Помимо этого, исследовались жизнетворчество в ситуации подпольного герметизма [Cавицкий 2002; Валиева 2013]; изоляция и частичное незнание как эстетика «широко закрытых глаз» параллельной культуры [Гланц 2009]; материальная поэтика самиздата [Komaromi 2004]; эстетические коммуникации в среде андеграунда [Hirt, Wonders 1992; Smola, Lipovetsky 2018] и государственная кара как художественный сценарий [Sasse 2002].

Наследуя этим работам, статьи представленного тематического блока берут за основу системное, холистическое понимание эпохи позднего коммунизма, подвергая сомнению дихотомию официального и неофициального, диссидентства и официоза, дозволенного и недозволенного (см. об этом в: [Smola, Lipovetsky 2018]). С разных позиций и на примерах эстетик, находящихся на очень неравном расстоянии от полюсов «официоз/диссидентство», они демонстрируют коллюзию (созависимость) властного порядка и культурных практик.

Собранные здесь статьи оспаривают поэтому в определенной степени влиятельную концепцию культуры «вне», обоснованную Алексеем Юрчаком [Юрчак 2014]: они показывают, что культурная и политическая девиантность возникала не в «зонах вненаходимости», но в тесном симбиозе или в ситуации сознательного слияния с режимом. Мы предпринимаем попытку оспорить именно (невольный?) дихотомизм самого разделения культуры на секторы «вне» и «внутри» и деконструировать его романтические коннотации, представляющие позднесоветскую культуру территорией гармонического сосуществования власти и ее умных альтернативных детей. Под вопросом оказывается своеобразный идеализм этой теоретической конструкции: вместо этого предлагается более ризомный подход к позднесоветской эпохе, состоявшей не столько из внеположных зон, сколько из сети сложных взаимодействий и переплетений.

Кевин Платт анализирует повесть Юрия Трифонова «Дом на набережной» как текст, повествующий не столько о сталинистском прошлом, сколько о советском настоящем с его механизмами частичного умолчания травматического прошлого и его дисциплиной коллективной памяти. Как риторическая организация, так и система перспектив этой повести, ненапрямую включающая самого автора, — отражают механизм неполного отрицания/открытия истины о сталинских преступлениях после разоблачительной речи Хрущева, запустившей сам этот амбивалентный механизм. Статья позволяет по-новому соотнести прозу Трифонова с публичным дискурсом его эпохи.

Томаш Гланц рассматривает, как Павел Пепперштейн, один из основоположников художественной группы «Инспекция Медицинская герменевтика», использует в своем творчестве атрибуты советской эпохи в качестве сырья, позволяющего осмыслить ее наравне с такими далекими религиозными и символическими явлениями, как конфуцианство, даосизм или трехсотлетний самодержавный строй в России. «Инспектор» Пепперштейн исследует и музеализирует идеологический багаж в тот момент, когда тот становится идеальным набором средств и значений для художника, так как перестает существовать в своей функции исполнителя власти.

Павел Арсеньев демонстрирует, как концептуалистские тексты использовали в своих целях не только язык власти, но саму материальную практику и вещественные носители позднесоветской эпохи. Соединяя формалистские понятия конструкции и приема с латуровской акторно-сетевой теорией, он выявляет единую для художественных сторонников и противников режима платформу материально-производственного быта и вещественно-формальных ограничений. Анализируя стихотворный цикл Дмитрия А. Пригова «Домашнее хозяйство», он приходит к выводу, что товарный дефицит служил автору не только сюжетом поэтического творчества, но и моделью поэтики и сценарием создания текстов.

Клавдия Смола развивает тезис о том, что милиция и КГБ были неотъемлемой составляющей коммуникативного и эстетического быта позднесоветского андеграунда. В процессе такого «жизнетворческого концептуализма» художник-аналитик включал не только самого себя и «эстетику политики» в контекст перформативного действия, но и само системное взаимодействие первого и второго. Пример акций и архива «Газаневщины» демонстрирует такой инклюзивный перформатизм второй культуры, предвосхитивший не только московский акционизм 1990-х и «героический» культурный протест 2000–2010-х, но и незрелищные художественные (микро)практики, названные Николя Буррио «эстетикой отношений» и принципом «сосуществования».

Библиография / References

[Гланц 2009] — Гланц Т. Авторство и широко закрытые глаза параллельной культуры // НЛО. 2009. № 6. С. 405–423.

(Glanc T. Avtorstvo i shiroko zakrytye glaza parallel’noi kul’tury // NLO. 2009. № 6. Р. 405–423.)

[Савицкий 2002] — Савицкий C. Андерграунд. История и мифы ленинградской неофициальной литературы. М., 2002.

(Savitskii S. Andergraund. Istoriia i mify leningradskoi neofitsial’noi literatury. Moscow, 2002.)

[Валиева 2013] — Валиева Ю. Поэты кафе «Сайгон» // Вторая культура. Неофициальная поэзия Ленинграда в 1970–1980-e годы: Материалы международной конференции (Женева 1–3 марта 2012 года) / Ред. Ж.-Ф. Жаккар, В. Фридли, Й. Херльт. Санкт-Петербург, 2013. С. 114–132.

(Valieva Iu. Poety kafe «Saigon» // Vtoraia kul’tura. Neofitsial’naia poeziia Leningrada v 1970–1980-e gody: Materialy mezhdunarodnoi konferentsii (Zheneva, 1–3 marta 2012 g.) / Ed. by V. Friedli, J.-Ph. Jaccard, J. Herlth. Saint Petersburg, 2013. P. 114–132.)

[Юрчак 2014] — Юрчак А. Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение. М., 2014.

(Yurchak A. Everything Was Forever, Until It Was No More. The Last Soviet Generation. Moscow, 2014. — In Russ.)

[Hirt, Wonders 1992] — Hirt G., Wonders S. Vorwort // Lianosowo. Gedichte und Bilder aus Moskau. Mit Tonkassette und Fotosammlung / Hrsg. G. Hirt und S. Wonders. München, 1992. S. 7–26.

[Komaromi 2004] — Komaromi A. The Material Existence of Soviet Samizdat // Slavic Review. 2004. Vol. 63. № 3. P. 597–618.

[Sasse 2002] — Sasse S. Gerichtsspiele. Fiktive Schuld und reale Strafe im Theater und vor Gericht // Kunst als Strafe. Zur Ästhetik der Disziplinierung / Hrsg. G. Koch, S. Sasse und L. Schwarte. München, 2002. S. 220–241.

[Smola, Lipovetsky 2018] — Smola K., Lipovetsky M. Introduction // Russia — Culture of (Non) Conformity: From the Late Soviet Era to the Present / Ed. by K. Smola and M. Lipovetsky // Russian Literature. Special Issue. 2018. Vol. 96–98. P. 1–11.